«Уничтожить «Ленфильм» – преступление!»

Известный режиссер Дмитрий Светозаров считает, что старейшая киностудия страны может прекратить свое существование уже в ближайшие дни

Дмитрий Светозаров называет себя независимым режиссером и продюсером. После успеха своих первых картин, снятых на «Ленфильме» (спортивной драмы «Скорость» с Алексеем Баталовым, Дмитрием Харатьяном и песнями «Машины времени» и фильма-катастрофы «Прорыв» с Олегом Борисовым, Юрием Кузнецовым и Андреем Краско), режиссер, «стремясь уйти от давления», в 1988 году покинул студию. Отправился, по его выражению, «в свободный полет», во время которого ему удалось снять картины самых разных жанров. Тем не менее сложившуюся вокруг киностудии ситуацию режиссер переживает остро, считает, что «Ленфильм» близок к коллапсу и может не дожить до своего векового юбилея, до которого осталось шесть лет.

– Дмитрий Иосифович, положение киностудии «Ленфильм» сейчас катастрофическое?

– Это так. Когда я вспоминал «Ленфильм» начала 1990-х, мне становилось страшно. Можно было снимать блокадный Ленинград прямо в коридорах студии – не требовалось никаких декораций. Сегодня мы вернулись к прежнему состоянию. Скоро нечем будет платить за электричество, воду, канализацию, отопление… Требуются срочные, неотложные меры! На «Ленфильме» пока еще сохранился коллектив, который съежился до двух сотен человек. Понимаете, кино невозможно снять в одиночку. Нужны профессионально обученные, творческие, опытные люди. Собрать таких людей, обучить их, вырастить – огромный труд.

– Все вокруг – и простые петербуржцы, и чиновники из Москвы – дружно говорят о том, что «Ленфильм» надо спасать…

– Вот именно – говорят. Дальше разговоров дело не идет. Существуют две точки зрения на то, как надо спасать студию. Одна из них – сугубо прагматическая. Любое предприятие должно приносить прибыль. Реконструировать «Ленфильм» будет стоить немеряных денег. Поэтому с киностудией нужно поступить как и со множеством убыточных государственных предприятий: приватизировать. А если и это не поможет, то… В Москве, уверяют эти люди, вполне достаточно кинематографических мощностей для производства того объема кино- и телепродукта, какой необходим стране. А «Ленфильм», студия имени Горького, Свердловская киностудия – суть аппендиксы, которые нужно как можно быстрее купировать. Другое, диаметрально противоположное мнение основано на том (я ненавижу слово «бренд», но без него не обойтись), что «Ленфильм» – такой же бренд нашего города, как Мариинский театр, как БДТ, как Эрмитаж... Один из столпов, на котором держится слава Петербурга как некогда столицы духовной жизни. Намеренно уничтожить этот бренд – преступление. Поэтому мы, оставшиеся в живых несколько ленфильмовских режиссеров, создали Общественный совет студии. И противопоставили вот этой – экономической – точке зрения свою, мягко говоря, не слишком современную и идеалистически-романтическую. Ценность Мариинского театра, например, не измеряется стоимостью билетов и прибылью от гастролей. Это центр русской му-зыкальной традиции, на который государство не жалеет средств. И это правильно. Наш «Ленфильм» – часть российской культуры. Он стоит в том же ряду. 

– Но ведь речь не идет о том, чтобы уничтожить «Ленфильм» как бренд, речь идет всего лишь о приватизации студии. Почему вы против?

– Мы, Общественный совет, настаиваем на том, что любая концепция, которая предусматривает передачу «Ленфильма» из государственной собственности в собственность частную, неприемлема. В нынешней ситуации путь государственного спонсорства для «Ленфильма» – путь безальтернативный. Речь, как всем известно, идет о территории в историческом центре Петербурга площадью в три гектара. Плюс еще участок порядка 9 гектаров в Сосновой Поляне, которая тоже сейчас не является дальней окраиной. Это реальные активы «Ленфильма», которые стоят огромных денег. Как только студия попадет в частные руки, следующим шагом будет свободное оперирование землей, которая в отличие от затратного кинопроизводства может приносить прибыль – зданиями, брендом. Под маркой «Ленфильм» будут гнать несоответствующую этой марке продукцию. Возможно, ленфильмовская заставка – Медный всадник в скрещенных лучах прожектора – и сохранится. Но это вовсе не будет означать, что «Ленфильм» останется в живых.

– Вы предложили свой план спасения студии. Насколько он реален?

– Мы предлагаем правительству дать «Ленфильму» заем на льготных условиях. С чем можно сравнить эту сумму? Ну, например, с одним километром московской кольцевой дороги. Мы гарантируем полный возврат этих денег. Для этого «Ленфильму» нужно вернуть его фильмофонд – права на все созданные на киностудии фильмы, которые, в отличие от современной продукции, продолжают приносить прибыль, ибо ностальгия по советскому кино среди телевизионной аудитории очень велика. Деньги же от проката старых фильмов пойдут на реконструкцию студии – восстановление павильонов, оснащение современной техникой, приобретение нового поколения звукозаписывающей аппаратуры и так далее. И вот тогда на студии начнется собственное производство.

– Почему то же самое невозможно на студии, принадлежащей частному лицу?

– Кино в российских условиях – процесс убыточный. Оно может существовать только за счет государственной поддержки.

– Значит, что-то неправильно у нас – в других же странах кино приносит прибыль?

– Вопрос очень сложный, он вне рамок нашего разговора. Речь идет о целом комплексе проблем, главная из которых – качество. Качество как кинопродукции, так и проката. Большая часть российской прокатной сетки окончательно завоевана американцами, которые стоят на передовой и по техническому исполнению, и в смысле соответствия вкусам аудитории. В общем, российское кино медленно умирает. Техническое отставание российского кинематографа от мирового, на мой взгляд, безнадежно. 

– Мы никогда не догоним Запад?

– Нет, нет. Еще лет десять-пятнадцать назад не было такого разрыва – но вы помните, что было в середине 90-х… С российским кинематографом произошло то, что называется «коллапс». Пока мы здесь боролись за выживание, техника ушла настолько вперед… Другой вопрос – нужно ли было это кинематографу или нет, это вопрос философский. Современное американское кино – не более чем аттракцион, зрелище для пятнадцати-, максимум для двадцатилетних. Следовательно, и репертуар, и смысл – все идет на потребу их вкусам. Бэтмен и Человек-паук против Чехова и Бунина. Тот кинематограф, в котором смысла больше, чем зрелища, позволю себе ворчать почти по-стариковски, отброшен на обочину. Он стал искусством для эстетов, киноклубов, фестивалей. Вещь в себе, узкий ручеек, который журчит себе где-то очень далеко от полноводной Волги, простите, Миссисипи, от mainstream. Таковы современные реалии. Появился компьютер, возник интернет, выросло новое поколение, которое не читает книг и отрицает литературу. 

– Но вы все же сняли столь не популярную сейчас классику…

– Я осознал, что темы, волнующие меня, абсолютно не интересуют публику, ту, которая ходит в кино. Тогда, думал я, телевидение может стать тем каналом, тем медиумом, через который можно нести в массы искусство, в том числе и русскую классику, которую я боготворю, и не устаю повторять слова Поля Валери о том, что в истории мировой цивилизации было три чуда: древняя Эллада, итальянское Возрождение и русская литература XIX века. И я надеялся, что благополучно забыв о кинематографе, я начну экранизацию русской классики. К сожалению, на этом пути мне посчастливилось один-единственный раз.

– То есть русская классика тоже нерентабельна…

– Категорически нерентабельна.

– Сейчас невозможно появление больших режиссеров?

– Воздержусь от ответа. Ответ вы найдете в титрах 99 процентов новых фильмов. Я высказываю свое особое мнение: у российского кинематографа, как и российского искусства, свой путь. Я убежден, что если наш кинематограф выживет, то ему не по пути с американским или западноевропейским. В силу того, что традиция русского искусства лежит в области глубокого психологизма – там, где изначально не бывает больших прибытков. Но это единственный путь сохранения собственной идентичности.

– Хорошо, будем вкладывать деньги и снимать классику. Но вы же сами сказали, что современному зрителю она не нужна… 

– Я произнесу вещь банальную – зрителя надо воспитывать. За прошедшие пятнадцать лет в результате производства в основном низкопробной, малокультурной, антиэстетической продукции современная аудитория в своей массе перестала понимать язык искусства, его иероглифы оказались слишком сложными для зрителя.

– Но ведь есть зрители, которые все еще стремятся разгадать Тарковского…

– Ну сколько его смотрит?

 – Немного. Но мне кажется, ровно столько, сколько его смотрело и при его жизни…

– Боюсь, что вы заблуждаетесь. Я с вами буду спорить. Помните одну из новелл «Зеркала» – мать героя бежит в типографию, думает, что в ее тексте, а она корректор, опечатка. Этого было достаточно для того зрителя – все поняли, о какой опечатке могла идти речь. Буквально две недели тому назад смотрю картину «Служу Советскому Союзу», где ту же историю рассказывают современным киноязыком. Таким довольно корявым языком… Зрителю не только показывают крупным планом эту опечатку, но и букву «р», закравшуюся в фамилию Сталина, напечатали красным жирным шрифтом. Чтоб смешнее было. Вот вам разница. Как опустился современный зритель – или его, говоря тюремным языком, – опустили. Надо зрителя снова сажать за парту и учить. 

Недавно читал присланный мне сценарий одного очень масштабного московского сериала. Я отказался от него. Там показано послевоенное сталинское время. Автор понимает, что современная аудитория ни ухом ни рылом в истории и персонажей не знает. Одна из сцен начинается с того, что к герою приезжает Лидия Русланова. Кто такая Русланова? Чтобы объяснить это, второстепенный персонаж бросается ей навстречу и громко говорит: «Господи, сама Лидия Русланова, наша народная приехала!»

– Вы серьезно думаете, что, сохранив нашу студию, можно попытаться делать хорошее кино и воспитывать зрителя?

– Помимо экономического интереса и прокатных дивидендов существует такая вещь, как поддержание высоких традиций русского и советского искусства. Таких студий – реально – в России нет.  

– Ваш прогноз? Каковы шансы, что выберут ваш идеалистический, как вы сказали, сценарий? Больше пятидесяти процентов?

– Меньше. Мы понимаем, что идет борьба – за место под солнцем на Петроградской стороне и за деньги. Поэтому, увы, вероятность того, что еще один храм в нашей стране, я имею в виду храм киноискусства, будет взорван, очень велика.

– Поэтому вы демонстративно ушли с последнего совещания по «Ленфильму», хлопнув дверью?

– Это не была какая-то демонстрация, это была естественная, хотя и несколько эмоциональная, реакция на то, что происходило на том совещании. Мы полагали, что после двух с половиной лет постоянных разговоров о жизни и смерти «Ленфильма», когда были обсуждены все варианты, рассмотрены все концепции, обрисованы все перспективы, были встречи на самом высоком уровне, всем, особенно чиновникам из Министерства культуры («Ленфильм» все-таки имеет отношение к культуре!), положение ясно. И вот в тот самый момент, когда студия стоит перед лицом банкротства, приезжает новый заместитель министра, занимающийся вопросами кино, и в очень интеллигентной, вежливой и даже несколько расслабленной форме начинает всю историю с начала. (Смеется.) А мы-то надеялись, что представитель государства, а не частных структур – на стороне студии или хотя бы ему понятна наша точка зрения. И, наивные, ждем каких-то конкретных действий, решений. Вместо этого мы слышим округлые, правильные фразы человека, который ни к каким решениям не готов. 

Мы постоянно высказывали несогласие с действиями совета директоров студии – в него входят люди, никакого, даже формального отношения к студии не имеющие. И у нас есть все основания не доверять их политике, ибо она, на наш взгляд, ведет не к возрождению, а к банкротству. А стало быть, к приватизации – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нас уверяли, что совет директоров «Ленфильма» не легитимен, не дееспособен и чуть ли не распущен. Но вдруг мы слышим, что это не так, что совет продолжает действовать в прежнем составе. Создалось странное ощущение, что мы не в теме. Что происходит то, о чем мы не знаем, какая-то подковерная, нечестная борьба. И нас, Общественный совет, никто не собирается вводить в курс дела. Мы поняли, что дальнейшее продолжение разговора бессмысленно, – и ушли. Разговоры могут вестись бесконечно – месяц, два, столько, сколько нужно, чтобы обанкротить «Ленфильм». Я не являюсь сторонником теории заговора, но впечатление такое, что определенные силы стремятся к намеренному банкротству.

– Что произошло потом?

– Наш уход вызвал невероятную шумиху. Я был вынужден отключить телефон, потому что он звонил не переставая. Когда довольно поздно включил его, раздался очередной звонок. Снимаю трубку и слышу: «Вас беспокоит такая-то радиостанция. Вы в прямом эфире». На следующий день было интервью с министром культуры, и он выражал озабоченность тем, что произошло. Не нашим уходом, конечно. А тем, что эта встреча не принесла никаких результатов. Надеюсь, что, как ни странно, наша эскапада может хоть каким-то образом повлиять на исход дела. Хоть какую-то гирьку положить на нашу чашу весов. 

– Как вы считаете, когда судьба «Ленфильма» определится окончательно?

– Совсем скоро. Я думаю, счет идет не на недели – на дни. Ситуация настолько близка к коллапсу, что если в ближайшее время не будет принято какое-то решение – а любое решение подразумевает выделение каких-то средств, то студия просто физически прекратит свое существование. 

– Если все-таки у государства найдутся деньги для «Ленфильма», вы планируете работать на студии?

– Я хотел бы снять фильм об Александре II. Условное название – «Бомба для Освободителя», сценарий должен писать Эдвард Радзинский. Так что моя заинтересованность понятна. Что касается планов, то их у меня, как всегда, громадье. Каким из них суждено сбыться, сказать очень трудно.

У меня есть любимый еврейский анекдот. Приходит один человек к раввину и говорит: «Ребе, у меня осталось четыре курицы, все остальные подохли. А мне надо кормить семью. Что делать? Как сохранить оставшихся?» Раввин ему отвечает: «Не волнуйся, у меня есть план, как тебе помочь». И подробно ему расписывает, что делать, как кормить кур, чем лечить. Но, увы, это не помогло. И этот человек опять пришел к раввину, грустный. «Ребе, – чуть не плачет он, – последняя курица вчера померла!» «Жаль, – отвечает раввин. – Жаль. А ведь у меня еще было столько идей!» Этот анекдот – про меня. Идей много, – и для кино, и для телевидения. Но последняя курица может умереть…