«Молитва и со дна моря достанет»

Любовь Малкина во времена сталинщины не была репрессирована, хотя и не скрывала, что является внучатой племянницей Иоанна Кронштадтского

Святой праведный Иоанн Кронштадтский родился в 1829 году в селе Сура Пинежского уезда Архангельской губернии в семье бедного сельского дьячка Илии Сергиева и жены его Феодоры. Новорожденный казался столь слабым и болезненным, что родители поспешили тотчас же окрестить его. Вскоре после крещения младенец стал заметно поправляться. Благочестивые родители, приписав это благодатному действию святого таинства крещения, стали с особой ревностью направлять его мысль и чувства к Богу, приучая к усердной домашней и церковной молитве… 

Почти вся взрослая жизнь и пастырская деятельность отца Иоанна протекала в Кронштадте, поэтому многие, забывая фамилию Сергиев, называли его «Кронштадтский», да и сам он нередко так подписывался. Но при этом был Всероссийским батюшкой…

А в родном селе Иоанна Кронштадтского до сих пор живут его родственники. Ближайшая – Любовь Малкина, ей за девяносто. Корреспонденты «НВ» с Любовью Алексеевной беседовали накануне первого молодежного крестного хода из Верколы в Суру.

– Любовь Алексеевна, как вам, родственнице Всероссийского батюшки, как называли Иоанна Кронштадтского, жилось при советской власти?

– Ой, чего только не было! Маленькая я была в Гражданскую-то… Пришли красные, говорят маме: «Передай хозяину, пусть запрягает лошадь, повезет нас отступать до Выи». А Выя берет начало у Котласа и здесь впадает в Пинегу. Мать кричит: «Никуда он не поедет, у него четверо детей. Он же кормилец. Я сама поеду». И поехала с красными отступать. Доехали до деревни Подол. Там всех разместили, а назавтра отпустили домой. Вернулась мама, а у нас в доме – штаб белых. Вот в этом самом доме, где мы теперь с дочкой живем. Зашла мать в избу, а тут повар чего-то варит. Он и говорит: «Пей, хозяйка, вино. Красных свезла, теперь нас повезешь… догонять». Ну и поехала она опять, на следующий день, на этот раз с белыми. Доехали до Нюхчи, остановились на ночлег, развели всех по домам. В соседней Сульце жила мамина сестра Анна. Ее зять Николай разбудил ночью маму да ее подружку, которая с ней была. Говорит: «Ну-ка, женщины, вставайте, пойдем лошадей поить да кормить, только здесь ничего не оставляйте». Оделись они, все забрали, пошли, лошадей напоили, накормили, запрягли и поехали обратно домой. По дороге их часовой встретил. Николай достает курительную бумажку из кармана и говорит: «У нас разрешение есть, нас отпустили». А часовой-то был неграмотный, ответил: «Раз отпустили, так поезжайте быстрей». Так они и уехали. Приехала мать домой – в избе пусто. Стала она печку топить, как вдруг услышала с улицы: «Смело, товарищи, в ногу! // Духом окрепнув в борьбе…» Тут и говорит: «Опять власть переменилась». А отец ей отвечает: «Какая бы ни была власть, а все равно от Бога».

– Он бывал, наверное, и в соседних деревнях, не только в Суре?

– Много ходил по деревням. И вот как-то идет с деревни Гора по дороге. Дорога та называлась Монастыркой, потому что построена монастырем и направлена к церкви. Церковь деревянная, потом она сгорела. В той деревне жили монашки. Усадьбы у них были, сенокосы ставили, коров кормили. Поедет батюшка молиться по деревням – народ выходит к нему, молится, благословения просит. А батюшка им денежки кидает, мелочь – на спички, на мыло да на соль. Все это была первая необходимость. Производства-то не было никакого. И деньги заработать негде было. Мама моя бежала как-то батюшку встречать и подняла 20 копеек. На них она купила четыре метра ситца для сарафана – метр стоил пять копеек.

– Мог ли предположить Иоанн Кронштадтский, что Церкви предстоят нелегкие времена?

– Да, он будто знал об этом. Как вода подымалась с Пинеги, батюшка на своем пароходе «Николай Чудотворец» приезжал в Суру. Останавливался на ночлег в доме священника Георгия Маккавеева, там теперь домовая церковь и Музей Иоанна Кронштадтского. Летом выходил на балкон, а народ, собравшийся на улице, слушал его. Однажды батюшка и говорит: «Хоть и построили церковь, но в ней службы долго не будет». Народ думает, почему службы долго не будет. А Иоанн Кронштадтский и говорит, как будто отвечая людям: «Время идет смутное, и церкви будут закрывать». И действительно, после революции, почти через десять лет после смерти батюшки, начались гонения на Церковь.

– В селе не могли не знать, что вы родственница Иоанна Кронштадтского. Преследовали ли вас, ваших близких при советской власти? 

– В 1937 году я окончила школу. Прибежали как-то ко мне девочки и говорят: «Люба, пиши заявление в комсомол. Будет весело, будем на сцене выступать, на воскресники ходить». Спрашиваю у мамы: «Я пойду в комсомол?» Она говорит: «Я воли твоей не отнимаю». Написала я заявление, отдала. Меня стали принимать в комсомол. На собрании присутствовал партийный работник. После того как я зачитала заявление, рассказала автобиографию, он и высказался: «А можно ли ее принимать в комсомол, ведь она родня Иоанну Кронштадтскому?» Говорю: «Я же его даже не видела, не знаю». В общем, приняли меня в комсомол. 

– Значит, вы не скрывали родства с отцом Иоанном? 

– Нет, даже партийные работники об этом знали. Никогда не скрывала. Зато сейчас вдруг многие родственники объявились.

– Коллективизацию хорошо помните?

 – Конечно. Пришел к нам однажды дядя Андрей и говорит моей маме: «Пиши заявление, пойдешь в колхоз». А мама плачет: «Нет, не пойдем. У нас лошадь есть, корова есть, мы и так проживем». А он твердит свое: «Пиши, а то вас так налогами обложат, что вам и не выкарабкаться будет». Короче, отец написал заявление. Отдали заявление. Было собрание, и нас приняли в колхоз. А назавтра уже отец запрягал лошадь и всю упряжь складывал под телегу, чтобы отвезти на общую конюшню… Вот так и жили в колхозе, зарабатывали понемногу. Мы с мамой в поле работали, жать ходили. Но это дешевые работы. Зарабатывали хорошо только бригадиры, председатель, конюхи да доярки. Авдотья, сестра моя, работала дояркой, хлеба получала много с расчета. Приедет к нам и говорит маме: «Вот тебе мешок жита. Сушите, мелите да ешьте». Так и прожили. Мама все вздыхала: «Времена…» Да, такая была жизнь…

– Несправедливая?

– А где ж справедливость-то? Не было ее и при царе. На женщин земли не наделяли и замуж их насильно выдавали. А мужчины служили аж 25 лет! Даже песня была такая сложена: «Во солдатушки, ребятушки, // Дорога широка. // Вы гуляйте, наши девушки, // Годков до сорока».

– А ваш отец служил?

– В годы Гражданской войны служил в рабочей роте. Его отпустили домой, потому что жена умерла, а дома осталось четверо детей. По совету местного батюшки он поехал в Прилук и сосватался там к Павле Григорьевне, которая и стала нам матерью. К дяде Васе, старшему маминому брату, приехал, говорит: «Я приехал за невестой, мне надо жениться». Дядя-то Вася зовет маму: «Иди, давай руку жениху да молись Богу, пойдешь замуж». А она в слезы: «Нет, я замуж не пойду». У нее был парень, с которым дружила, но он служил в то время. А дядя Вася строгий был, говорит: «Если замуж не пойдешь, ты мне не сестра, я тебе не брат и сейчас же уходи из моего дома». Дядя Вася служил на флоте, на Черном море. Тогда была война с Турцией. Его пароход разбомбили, и он плыл на одном бревнышке по морю. Его турки спасли. Но он остался без документов, без оружия, безо всего. Его домой отпустили. Потом дядя Вася рассказывал: «Если бы не материна молитва, так я бы точно утонул. А молитва матери и со дна моря достанет». Мать-то его действительно молилась и днем и ночью, и утром и вечером. Все молилась, чтобы Василий вернулся.

– Насколько были сильны молитвы Иоанна Кронштадтского?

– Я приведу такой пример. Приехал как-то в Суру Иоанн Кронштадтский. А наш сурский батюшка ему говорит: «У нас нет житья от крыс и зверь задирает скотину на пастбище». Батюшка Иоанн всю ночь молился. И с того времени у нас крыс нет. Уже больше ста лет прошло. Трудно поверить, но начиная от Верколы и до конца всего Пинежского района крыс нет. Батюшка Иоанн намолил. А еще он объехал все поскотины с молитвами. И больше зверь скота не трогает. Хотя волки ходят, медведи ходят, но скота зверь не трогает. Вот такие молитвы были доходчивые у нашего батюшки. В последний раз он здесь был в 1905 году, а в 1908-м умер.

– Эксплуатация до революции, раскулачивание после – это вас коснулось?

– Эксплуатации у нас не было. Люди все трудились на славу. Как возьмут работника, сразу рассчитывались то продуктами, то деньгами. А вот раскулачивание было. Десять хозяйств раскулачили. А дома вообще увозили. Был большой красивый дом двухэтажный – так увезли его в Карпогоры и использовали для жилья партийных работников. Другой дом увезли на Слуду под школу, но потом возвратили. Теперь в нем детский сад. Тетушка Наталья, сестра мамы, у нас жила на Пинежье, потом с мужем уехала сначала в Москву, затем в Петербург. Ее муж Николай был партийным работником, встречался с Лениным, с Крупской. После его смерти тетушка вернулась и снова вышла замуж. С мужем Петром они в колхоз не пошли – так их обложили налогом. Пришли, описали все имущество: самовар, постельное белье, всю медную посуду, какая была. Увезли все это в сельсовет. Тогда тетушка написала письмо Крупской по старой дружбе. Та прислала ответ в сельсовет. Все вернули. А нас не раскулачивали. Приходит к нам как-то мамина подружка Таисия, она в сельсовете уборщицей работала. Приходит ночью и говорит, запыхавшись, радостно: «Павла, вас раскулачивать-то не будут, сказали, что у вас раскулачивать нечего, только стены пустые да ребята голодные». Так вот нас и не раскулачили.

– Сура во время Великой Отечественной находилась в глубоком тылу, но война не могла не коснуться сурян…

– Конечно. Вообще сурян на советско-финляндской войне погибло четыре человека, а на Великой Отечественной – 360. У меня погиб брат Федор, умер в госпитале в Ленинграде. Друзей я тоже растеряла. Иван без вести пропал. Петька Панфилов погиб под Ленинградом, Колька – в Вильнюсе. А Володька-то, жених мой, под Кенигсбергом сгорел в танке. Мы с ним переписывались. Так у меня писем-то прямо «целое дело» было подшито большое. Потом я их отдала в музей в Архангельск. Я писала Володьке: «Приедешь, вместе будем читать». А он погиб, так что не с кем читать.

– Говорят, вы одной из первых на Пинежье узнали о начале войны…

– Работала я на почте. Сначала в Суре, а потом меня перевели в Явзору помощником начальника. Так что и о начале войны, и о Победе я узнала одной из первых. Война-то началась в воскресенье. Помню, мы в тот день на улице собрались. Ребята пришли с гармонями, так мы кадриль отплясывали. В общем, весело нам было. А мне надо было сходить на почту на проверку. По воскресеньям нужно было ходить на проверку. Пришла. Вдруг звонят: «Почему долго не отвечаешь? Война началась! Пиши объявление, чтобы было круглосуточное дежурство на почте». А телефон-то был один, на почте. Пошла я к председателю домой. Там и написали объявление – обращение к комсомольцам, чтобы дежурили на почте поочередно. В 1945-м я опять работала в Суре. Пришли ко мне и сказали: «Победа! Нужно идти на митинг, всем объявлять». Солнечный был день. Народ слушал внимательно. Плакали женщины, у которых мужей убили. Но вообще радовались, что война закончилась.

– Не голодали во время войны?

– Нам давали карточки хлебные. Да еще мы с мамой работали в колхозе дополнительно. Так что без хлеба не жили. Но в магазине ничего не покупали, потому что денег не было. Производства-то никакого не было. Свое сеяли, сажали, собирали ягоды, грибы.

– А после войны производство было?

– Стали организовываться лесопункты да леспромхозы. Стали лес рубить да возить. Так и зарабатывали. Приезжали из Архангельска с лесозавода заключать договора. Приехали как-то и к дяде Васе, заключили договор. Он нарубил лесу, навозил к реке, весной сплотил и сплавил в Архангельск. Сдал и получил деньги. Приехал домой, накупил всего – мешок сахара, мешок муки, мешок крупы. 

– Вы всю жизнь на почте и проработали? 

– Нет, после войны в лесхозе работала бухгалтером. Я курсы закончила. Потом лесхоз перевели в Сосновку, но я туда уже не поехала, пошла в школу работать бухгалтером. А когда лесхоз возвратили обратно, меня снова туда позвали. После пенсии я еще поработала в совхозе в отделе кадров. До 60 лет проработала.

– Как сегодня живется в Суре?

– Молитвами батюшки Иоанна Кронштадтского Сура возрождается. Вообще батюшка много сделал для нашего села. Где была церковь монастырская, там теперь пекарня. Рядышком была церковно-приходская школа, я туда ходила. Была своя мельница. Все это батюшка строил, все для Суры старался. И завет оставил: «Зла никогда никому не делайте, творите добро». Вот я и живу по этому завету. Мне уж скоро 92 года исполнится. Я теперь самая старшая в селе. Хочу дожить до того времени, когда наш Никольский храм восстановится, снова начнет действовать. Я же там причащалась, когда мне было три года. Помню, как мама меня за ручку водила в храм. Надеюсь, что спустя 90 лет снова смогу причаститься там же, в Никольском.

– Любовь Алексеевна, вам Господь трудную, но такую долгую жизнь даровал…

– Помню, как отец радовался, когда у меня был день рождения. Мама обычно старалась напечь шанег, пирогов. А отец сядет пить чай и говорит: «Дай Бог тебе, Любушка, счастья, здоровья, разума и долгого века». И все молился, молился. Похоже, он и намолил мне столь долгую жизнь. Отцовы молитвы оказались доходчивы до Бога. Теперь внук за меня молится. Он иерей в карпогорском храме Петра и Павла. У него дочка, Машенька, моя правнучка. Вот так и живу.

как это было

• В 1897 году во время летнего путешествия в Суру, когда на мысу при слиянии рек Пинеги и Суры открылся вид раскинувшегося села с разбросанными избами и стоящими храмами, отец Иоанн снял шляпу, перекрестился, вспомнил: «Когда девятилетним ребенком шел из Архангельского училища домой, то на этом месте, увидев родную Суру, от радости со слезами на коленях стал молиться».

• О первых годах своего учения в семинарии отец Иоанн вспоминал: «Туго давалась мне грамота. Немалая скорбь была у меня по поводу моей непонятливости. Но с детства, будучи приучен примером отца и матери к молитве, я был благочестиво настроенным мальчиком и любил молитву и богослужение, особенно – хорошее пение. Скорбя о неуспехах учения, я горячо молился Богу, чтобы дал мне разум, и помню, как вдруг спала точно завеса с моего ума и я стал хорошо понимать учение».

•По окончании семинарии Иван Сергиев произнес благодарственную речь на публичных экзаменах. Обращаясь к педагогам, он сказал: «Вызванные сюда от скромной, безмолвной жизни ученика, мы считаем для себя счастливыми и драгоценными эти часы, в которые, столь не соответственно нашему прежнему состоянию, так ярко разнообразили вы ныне это важное для нас поприще испытания». О своей учебе позже отец Иоанн писал в дневнике: «Что ты знал прежде, лет 10 или 15 назад, и что знаешь теперь? Как много тебе Бог открыл в это время. Благодари Господа Бога за сокровища знания!»

• Отец Иоанн особое внимание уделял женским монастырям. И на родине, в Суре, тоже решил основать именно женскую обитель. По словам биографов, он «соорудил, расширил и поддерживал многие девичьи монастыри, благословлял поступление в них, любил посещать их и вообще принимал живейшее участие в жизни монастырей и отдельных сестер». Корреспондент газеты «Архангельск», побывавший в Суре в 1907 году, отмечал, что среди послушниц монастыря имелись такие, которые перед очередным приездом отца Иоанна налагали на себя усиленный пост. В кельях у некоторых сестер фотографии батюшки помещались среди икон. По замыслу Иоанна Кронштадтского монастырь в Суре должен был заниматься духовно-просветительской деятельностью среди крестьян. Была открыта специальная «читальня для бесед с народом», там устраивались духовные чтения.

• 25 мая 1906 года происходила закладка нового монастырского странноприимного дома. Отец Иоанн по просьбе настоятельницы матушки Ангелины освятил и заложил первый камешек. Потом пошел к себе, читал молитвы об избавлении от червя. Затем прошел с матушкой Ангелиной и монахинями на огород, окропил овощи святой водой. После окропления овощи очистились от червя и «получились превосходные».

• В июле 1904 года игумения Ангелина попала под лошадь, ее переехала коляска. Никто не верил в то, что она останется жива. Отец Иоанн, который в то время находился в одном из скитов, стал усиленно молиться. Матушка не только излечилась, но даже не изуродовалась. Сам отец Иоанн говорил: «Господь оказал мне великую милость: услышал мою молитву и сотворил это чудо».

• Кончина Иоанна Кронштадтского потрясла православную Россию. Прощание с ним превратилось в самые грандиозные похороны того времени, на них присутствовали около 60 тысяч человек. Иоанновский женский монастырь, что на Карповке в Петербурге, занимал особое место в жизни Иоанна Кронштадтского. Его и избрал батюшка для своего упокоения. С первых же дней после погребения к гробнице началось массовое паломничество.