«Да не Пиросмани я – Клопов!»

Писатель Федор Абрамов запретил другу Дмитрию Клопову продавать свои картины – в надежде, что рано или поздно в их родном селе откроется музей этого самобытного художника. Но этого до сих пор так и не случилось… «Пинежским Пиросмани» называл Федор Абрамов Дмитрия Клопова. А однажды с сожалением сказал: «Жизнь сожрала его талант». И вместе с тем восхищался своим односельчанином и другом: «Великое удовольствие с ним быть вместе. Какие глаза, какое зрение! В три раза острее видит мир, чем я. В три раза загребает красоты больше меня». Побывать в Верколе и не встретиться с Дмитрием Клоповым? Такого мы бы себе не простили!

Известность «пинежского самородка», как еще называют Дмитрия Клопова, давно шагнула за пределы родного села Веркола – его живописные работы экспонировались в областном центре Архангельске, в обеих столицах, Москве и Петербурге, в других российских городах. Сколько на счету Дмитрия Клопова выставок, он и сам точно не помнит: не то 33, не то больше. Зато с гордостью говорит, что первая, персональная, в Верколе состоялась благодаря Федору Абрамову, и ленточку тот перерезал…

Уже после смерти Абрамова, в девяностых, Клопов сыграл главную роль в картине Лидии Бобровой «В той стране», удостоенной Государственной премии Российской Федерации и множества кинематографических призов. Да и у самого Клопова грамот всяких не счесть, но особо гордится он одной – той, что с формулировкой: «За вклад в развитие культуры и искусства России». 

– Когда однажды Федор Александрович назвал меня в моем присутствии Пиросмани, я засмеялся: «Да не Пиросмани я – Клопов!» Было это в 82-м, мы с ним пустились вдвоем путешествовать по реке Пинеге. 

Этому путешествию посвящен «Автопортрет с другом». Абрамов и Клопов сидят за дощатым столом у лесной избушки. На столе котелок, буханка хлеба, бутылочка… Клопов, жестикулируя, что-то рассказывает, Абрамов, подперев голову рукой, внимательно слушает, перед ним раскрытая тетрадь, в руке – наизготовку – авторучка. 

Абрамова я знал с детства. А было время, когда на нас в деревне смотрели как на чудаков, потешались. Занимаемся, дескать, не тем, чем нужно. Федору Александровичу хуже моего было. Идем по деревне – «художник с писателем идут, глядишь, писатель-то пропишет!» Это потом он стал великим писателем. И на мои выставки народ не сразу потянулся. 

Битый час общался Дмитрий Михайлович с питерскими журналистами, стоя чуть ли не по стойке «смирно» посреди комнаты, под резным деревянным летящим конем, подвешенным к потолочной балке.

– Ты, Дмитрий Михайлович, про коня-то расскажи! – подсказывала Галина Михайловна. 

Мы знали, что Дмитрий Клопов – мастер по изготовлению из щепы традиционного северного сувенира «Птицы семейного счастья». Семь его птах парят в веркольском Музее Федора Абрамова, одна в квартире писателя на Петровской набережной. У летящего коня хвост веером – как у птиц крылья.

– А это у меня кобылица, – поправил Клопов. – Она из цельного куска дерева, ничего не клеено, даже хвост, он расщепленный. Матерь пришла, дров охапку принесла, в печь, говорит. «Ну, ладно, – говорю, – в печь так в печь. Я только полена посмотрю. Это полено-то хорошее, может, чего и выйдет из него». Матерь говорит: «Из этого полена чего разве выйдет?!» Я взял полено, в мастерскую принес, и вот у меня получилась кобылица. Вот тебе и полено!

– Дмитрий Михайлович, Федор Абрамов уехал в Ленинград и там состоялся как писатель. Почему вы не последовали его примеру? 

– Я служил в армии, и по совету понимающего человека работы свои отослал в Ленинград художнику Федору Федоровичу Мельникову. Получаю телеграмму: приезжай такого-то числа, срочно! Что делать-то? Один у матери-то я. Написал ей письмо: так и так, еду в Ленинград, буду учиться на художника. Матерь ответила: болею, дом разваливается… А еще ж, знаю, хозяйство: животина всякая, огород, сенокосы… Вернулся из армии в Верколу. Матерь в слезах. «Что, в Ленинград поедешь?» – «Нет, не поеду». – «Иди в сельсовет, в колхозе работать будешь». – «Не, в колхоз не пойду, пойду на лесозаготовки». Так и остался я здесь и стал… художником. Работал в леспромхозе вальщиком и учился живописи. Заочно учился – в Московском педагогическом областном университете имени Крупской. Днем работал в лесу, ночью учебные задания выполнял. Университет закончил с отличием. Потом работал учителем труда, учителем рисования и черчения, продавцом работал, шофером, плотничал, дороги строил. Кинодокументалисты приезжали, снимали фильм про меня. Откуда узнали, видели мои работы на выставках в Москве ли, в Питере, не знаю.  

О том, как Клопов «угодил» в художественный фильм Лидии Бобровой «В той стране», он рассказывал так:

– Говорили, что Боброва искала деревню по всей России, даже на Дальнем Востоке. Остановила свой выбор на Верколе. Может быть, благодаря писательскому талану Федора Абрамова, литературные произведения которого не могла не знать. Прочитав сценарий, я Лидии Алексеевне сказал: «Перепиши. Сделай так, чтобы я был у себя в мастерской, тогда буду согласен сниматься. И чтобы зэк, приехавший в деревню, все-таки не оставался зэком, чтобы была надежда, что он изменится. Пусть он смотрит на «Птицу счастья», есть же в нем что-то человеческое». Она переписала. В картине я режу, показываю бывшему уголовнику, как «Птицу счастья» делать. На этом фильм и заканчивается. Но надёжа остается, что он человеком станет. А вот пробы я проходил на скотном дворе. Бобровой было важно, чтобы ее «скотник» с животными грамотно обходился. Вроде бы получалось у меня – дорогущей пленки испортил я мало… 

О непростой судьбе с Дмитрием Клоповым мы говорили на следующий день, когда совершенно случайно проходили мимо его пожни – так на Пинежье (и не только) называют сенокосные угодья. Деревянными вилами семидесятисемилетний старик ворошил сено. Дмитрий Михайлович позволил себе получасовой перекур, и мы продолжили общение.

– Сено-то для козы, держу пока, – пояснил он. – Живу-то один. Притом что у меня пять дочек. Все выучились и разъехались – как птицы улетели из родного гнезда. А жена? Я с ней разошелся. Она не моего склада. Я дважды был женат, первая жена умерла… Хорошая была женка… У нас на Севере не говорят «баба» – женка! Хорошая была женка, но уж больно горячая! С ней мы мало пожили, годков пять, наверное. Со второй – годов около двадцати. Все дочери от второй. Не понимала она, и сейчас не понимает, и когда замуж выходила, не понимала, что я не только мужицкими делами должен заниматься.