Два неудобных юбилея

Нынешний год –  юбилей двух  важнейших исторических событий – Отечественной войны 1812-го года и преодоления Смуты. Год не закончился, но уже сейчас ясно, что дела минувшего оказались в тени современных проблем и хлопот.  200-летие Отечественной войны отпраздновано исторической реконструкцией на Бородинском поле – чуть более масштабной, чем предыдущие. Учитывая, что главная баталия 1612 года состоялась в августе, когда русские войска разгромили армию гетмана Ходкевича, то второй юбилей даже не получил приличествующей реконструкции. Пока что о том, что 2012-й – год не одного, а двух юбилеев, вспоминает только Церковь. Да и то – с оглядкой на светскую власть. 

Почему власть стесняется 1812 года? Наверное, потому, что в ту войну было много доблести, самоотверженности,  иногда – везения и почти никакой правительственной планировки. Планы «сверху» если и появлялись, то быстро отменялись или вовсе проваливались. Началось с Дрисского лагеря, из которого, к счастью, армия успела вовремя уйти. Знаменитое «скифское отступление» – сугубая импровизация Барклая де Толли, продолженная Кутузовым. Импровизацией оказалось и Бородино, причем – не самой удачной. К примеру, редуты построили столь спешно, что на последнем этапе боя вражеская кавалерия просто врывалась в них на скаку. 

Предположения о том, что царь планировал сдать Москву еще в начале войны, ничем не подтверждаются, кроме обещаний «отступать до Камчатки». Напротив, сдавать Москву или нет, не было решено еще и за два дня до подхода Наполеона. Кутузов, скажем правду, водил за нос московского губернатора Ростопчина не хуже, чем неприятеля. В итоге москвичи узнали, что город сдают, когда вражеские разъезды уже приблизились к окраинам. Ростопчин тоже отличился как администратор. Апофеоз его деятельности: призыв к москвичам вооружиться и собраться на Трех горах. Москвичи собрались, губернатор не явился, народ прождал впустую и разошелся по домам.

Единственный план, внешне очень эффектный, был разработан Александром I под конец войны. Убегающего Наполеона следовало окружить тремя армиями: Кутузова, Чичагова и Витгенштейна. План провалился: Наполеон отбросил Чичагова и ускользнул на Запад. 

А главные удары по Наполеону, безо всяких планов и правительственных указов, нанес русский народ. Дворяне, купцы, мещане, ремесленники, дворовые люди бежали из Москвы. В итоге городом было некому управлять, торговать и, главное, некому тушить, когда он загорелся. А крестьяне, сначала отказавшись продавать захватчикам хлеб и сено, вскоре начали убивать французов при первой возможности. Именно эти удары превратили наполеоновскую конницу в шваль, а пехоту, за исключением гвардии, – в банды бродяг, ищущих еды и тепла. 

Армия Кутузова не столько гнала французов, сколько сопровождала до границы, наблюдая, как Великая армия сокращается с каждой пройденной верстой. 

Тут бы оппозиции объявить победу своей: власть сплоховала, да общественность с волонтерами выручили. Увы, этому мешает маленькое, но серьезное обстоятельство. Вольнодумство и свободолюбие той эпохи еще не поссорились с патриотизмом. Бегство москвичей из города и отказ крестьянства от торговли с оккупантами – поступки наивысшего гражданского качества. Вот только общественность оказалась патриотической и националистической.  

   Изо всех французских преступлений современникам особо запомнились отнюдь не грабежи или расправы с пленными, а осквернения церквей: конюшни в храмах, постели в алтарях. Были случаи, когда на церковные службы в захваченной Москве приходили французские офицеры, и прихожане заставляли их снимать шапки в храме. Учитывая нынешнюю политическую моду, такой поступок – акт не гражданского мужества, а скорее клерикализма. 

Еще сложнее с 1612 годом. В этом случае правительство вообще ни при чем. Поход Пожарского и Минина на Москву – это, по сути, бунт против законного правительства – королевича Владислава. Если Наполеон безрезультатно ждал на Поклонной горе неких «бояр», то поляки взяли Москву без боя именно по боярскому приглашению. То, что  дело кончилось восстанием, опровергло известную теорию, согласно которой «русский народ примет любую власть, лишь бы покрепче держала в руках палку, да и в бой с иноземным поработителем пойдет только из-под палки». В 1612-м «палка», то есть государственное насилие, была в руках временных хозяев Кремля, и употребляли они это насилие без всякого стеснения. А патриотов тогда в бой никто палкой не гнал, и бунтовали они против польской власти, исходя из личных убеждений, относящихся к представлениям о том, каким должно быть собственное государство. 

Но представление о государстве наших предков в 1612 году максимально не совпадает с либеральными ценностями. Государство, точнее царство, должно было быть и русским, и православным. Потому-то патриотический бунтовщик 1612 года неблагонадежен для сегодняшнего начальства и непонятен современной общественности. Житель России тех времен вряд ли полностью одобрит политику нынешней власти. Но он тем более не одобрит и резолюции нынешних митингов протеста. Поэтому великие юбилеи нынешнего года на деле не сильно нужны ни правительству, ни общественности. Нужны они лишь тем людям, которые считают – Россия способна выживать в тех условиях, когда, кроме поражения и гибели, других вариантов ей вроде бы не остается.