«Криминал теперь совсем другой»

Журналист и писатель Андрей Константинов уверен: возврата к лихим девяностым быть не может

Двадцать лет назад, в ноябре 1992 года, в газете «Смена» появилась публикация Андрея Константинова «Бандитский Петербург». Это был первый из очерков, которые позже легли в основу одноименной документальной книги. Книги, которая выдержала рекордный тираж – более двух миллионов экземпляров. 

– Андрей, было так: с подачи молодого журналиста, который всего год как уволился из армии, Петербург все стали называть «бандитским».

– Не подумайте, что я хочу снять с себя какую-то ответственность, но все-таки попытаюсь объяснить, что этот негативный бренд не совсем моя заслуга. Вернее, совсем не моя. Когда вышел мой первый очерк в «Смене», не было никакой ажитации. А потом было вот что. 1994 год – американское генконсульство называет Петербург «зоной криминального бедствия» и не рекомендует посещать Игры доброй воли. В 1996-м губернатором становится Владимир Анатольевич Яковлев. В 1998-м на похоронах Галины Васильевны Старовойтовой Паша Лобков ведет репортаж, в котором впервые называет Петербург «криминальной столицей». В 2000 году – губернаторские выборы. К Яковлеву было крайне неоднозначное отношение со стороны петербуржцев, «ушедших» в Москву. Они всячески хотели, чтобы он проиграл, и придумали пиар-кампанию под тем же лозунгом – была, мол, столица культурная, а стала криминальная. И с экранов телевизоров шла бесконечная долбежка, этот слоган, как заклинание, абсолютно сознательно внедрялся в массы. А тут мы начали снимать сериал «Бандитский Петербург»…

– По вашим же книгам!

– …и пошла по НТВ еще и реклама фильма: «Петербург называют криминальной столицей, мы расскажем вам всю правду…» Фильм выходит в мае, в июне – выборы, черный пиар не срабатывает, и главой города вновь становится Яковлев. Так и слились два этих термина – «криминальная столица» и «бандитский Петербург» – в единое целое. Я себя чувствовал по-дурацки. Давал десятками интервью и пытался что-то объяснить. Плотность бандитского огня в Москве выше, но даже Москва не криминальная столица. Не было вообще никакой криминальной столицы, была бандитская феодальная раздробленность… Как только выборы проходят, по мановению волшебной палочки – раз – и про криминальную столицу забывают. А до этого два года твердили. Так на ком лежит ответственность – на мне? 

– Понятно. Давайте вспомним то время, когда на воровских шеях висели массивные золотые цепи, на торсах – чудные малиновые пиджаки, «ребята» ездили на навороченных «девятках»... А бандиты гордились, что о них пишут в газетах. Угрожали вам?

– Помню, Вячеслав Шевченко, депутат Госдумы, мне говорил: «Ваша организация стоит на пути моей… организации». Да, нервные моменты были. Подъезжаю как-то к своему дому, хочу перейти через дорогу в киоск – купить сигарет. А там стоит «вольво», оттуда высовывается рука с пистолетом, раздаются два выстрела. Я себя ощупал – ничего. И на «Ниве» моей никаких отверстий. До сих пор не знаю, что это было. Напугать хотели? Не попали? Отмороженные дебилы развлекались? Точно знаю, что меня и Сашку Горшкова хотел убить Юрий Шутов. Не успел, потому что сел. Его люди ездили за нами в открытую. А люди эти были по шею в крови.

– Страшно было?

– Чтобы не впасть в паранойю, надо было продолжать работать. Никаких особых мер безопасности не предпринимал. В то время не женат еще был, так было спокойнее. Интересно, что концом той бандитской войны мы посчитали время, когда у нас у всех стали появляться дети в начале 2000-х. Мы поняли, что все, можно. 

– Ваши герои следили за тем, что появлялось о них в прессе?

– Еще бы. Костя Могила, например, до самой смерти был недоволен: что ты все время пишешь, что я бандит, я же из интеллигентной семьи, мой любимый роман – «Мастер и Маргарита». Я отвечал: «Мне что, писать, что ты профессор?» Он был в то время членом какой-то академии, заведовал секцией духовного развития. С Библией под мышкой ходил. 

– А что за история была, когда Кумарин вам джип подарил? 

– Мы когда встречались, каждый за кофе сам платил. Я – демонстративно. А тут киллер Малыш (это не кличка, фамилия), которого мы поймали, на суде заявил: я точно знаю, что Константинов получил от Кумарина джип – за то, что меня поймал. Я позвонил Кумарину и говорю: «Ты в курсе, что мне джип подарил? А я никакого джипа не видел, как-то это… не по понятиям». Он говорит: «Действительно, нехорошо. Ты вот что, заезжай в магазин, я распоряжусь». Еду по адресу – на Невский. Иду на верхний этаж, а это отдел игрушек. И действительно, там джип для меня – электрический, серьезная машинка. Еле в багажник влезла. 

– Значит, все-таки был у вас от бандитов джип.

– Не у меня. Я отвез джип в детский сад. 

– Романтика романтикой, но время было такое… тошное. Вера в человечество не покинула вас?

– Знаете, когда в сложные времена всякая дрянь выплывает на поверхность, тьма сгущается и людям кажется, что все. Конец света. Но говорить о конце можно, только когда гаснет последняя искра. Хорошего все равно больше. Например, моя команда – настоящие друзья. Много хороших, честных ребят было в правоохранительных органах. Я писал книги и думал, что когда-нибудь люди будут читать их и постараются понять, как же мы жили. Там время зафиксировано. Там есть все – голоса героев со знаком «плюс», и голоса героев со знаком «минус». Но, знаете, я бы не давал однозначных оценок никому. Даже бандитам. В жизни однозначного совсем нет, совсем.

– Почему? Фашизм, например. 

– Гитлеровская Германия – это цивилизационная ошибка. Вопрос: а есть ли что-нибудь из наследства Третьего рейха, что всем нам нравится?

– М-мммм…

– Олимпийская эстафета, когда атлеты передают факел с олимпийским огнем, – красивая выдумка доктора Геббельса. Или: кто был прототипом Карлсона, который живет на крыше?

– А что, был прототип? 

– Был. Летчик Геринг, с которым Астрид Линдгрен дружила в молодости. «Пустяки, дело житейское…» – любимая фраза этого нациста. Ну и что – из-за Геринга Карлсона отменять, что ли?! Таких примеров без счета. Современная цивилизация построена людьми грешными. Людьми пьющими и курящими. Людьми, которые – страшно сказать – пороли своих детей. И в свою очередь были пороты родителями. Ужас, ужас. Мы привыкли считать, что злой Дантес хладнокровно застрелил народного поэта. А Дантес был практически слепой, это Пушкин был снайпер и всячески желал этой дуэли. Это меняет наше отношение к его стихам? Среди русских литераторов было мало нравственных идеалов, за исключением, ну, скажем, Короленко. На удивление порядочный человек был, талантливый журналист. Чехов сказал о нем странную фразу: «Хорошо пишет Короленко, видно, что не изменяет жене. А вот лучше бы изменял – писал бы лучше…» И это наш морально-нравственный гений. Ну как тут давать однозначные оценки?

– Нас ведь хлебом не корми, только дай всех судить и осудить. Пересмотрено все – история и литература. Выданы новые оценки. Все, что было до революции, – хорошее; советское – плохое.

– Историю пишут победители. Подчищая, вымарывая, переписывая. Из советских писателей было три лауреата Нобелевской премии по литературе: Александр Солженицын, Борис Пастернак, Михаил Шолохов. Если без соплей, простите, то самый слабенький в этой троице – Пастернак, который не был ни коммунистом, ни диссидентом. Его «Доктор Живаго» – достаточно занудный роман. Если бы не американцы с их экранизацией, Омаром Шарифом, «Доктор Живаго» не был бы так популярен. Теперь Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ» не литература по большому счету, а большое журналистское расследование с огромным количеством неточностей, поспешное, очень эмоциональное и весьма идеологизированное, только с другого полюса. Но отдадим дань гражданскому мужеству Солженицына – он писал не в эмиграции, его преследовали. И наконец, самый, если можно так выразиться, коммунистический из этой троицы, лауреат всех советских премий, какие только были возможны, – Шолохов. С партийным билетом и персональной железной дорогой. Но его «Тихий Дон» – самое значительное, что было в русской литературе ХХ века. Самый советский писатель по сравнению с другими двумя, гораздо более симпатичными нам сейчас, стоит выше всех… 

– После «Бандитского Петербурга» прошло два десятилетия. Что изменилось? 

– Преступность мутировала. Криминал стал совсем другой. 

– Можно сказать, что общество выздоравливает?

– До здоровья пока еще очень далеко. По крайней мере острый период мы миновали. Авторитеты, которые сели тогда, сейчас выходят из тюрьмы. Но возврат к 1990-м невозможен – общество кардинально изменилось. То время я вспоминаю без ностальгии. Но и без отвращения тоже – мы осваивали целину, работали не за деньги, а за идею, мы все бредили журналистикой. И старались честно делать свое дело.