«Линдгрен заставила рассказать не о кино, а о моём детстве»

Знаменитый режиссёр Владимир Грамматиков знает, как снимать хорошее кино для детей, и размышляет о том, почему сейчас этого не делают

На добрых и смешных фильмах Владимира Грамматикова выросло не одно поколение сначала советских, а потом – российских мальчишек и девчонок. «Усатый нянь», «Шла собака по роялю», «Мио, мой Мио», «Маленькая принцесса», одна из первых советских рок-опер «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» – на это кино со школьных уроков сбегали целые классы...

– Владимир Александрович, когда-то в нашем государстве важнейшим искусством было кино. И особенно – для детской аудитории. Теперь, как я понимаю, дети смотрят или иностранные мультики с компьютерной графикой, или взрослые блокбастеры. А чаще всего – сражаются с компьютерными монстрами…

– Был бы я ребёнком, тоже играл бы. Честное слово. В плане игры компьютер даёт потрясающие возможности! И внуки мои (а я – пятикратный дедушка) сидят за компьютером. Страшны не компьютерные игры, а подмена реального мира виртуальным. Для современных детей компьютер заменяет всё – друзей, природу, спорт, книги. Читать перестали! Потому что длинно, слишком много букв. Что с этим делать? Честно скажу, не знаю…

– Может, в кино отправить?

– На какого-нибудь Человека-паука?

– Да, таких фильмов, как «Мио, мой Мио», сейчас в кинотеатрах нет. А правда, что перед тем, как разрешить экранизировать свою книгу, Астрид Линдгрен с вами долго беседовала? О чём?

– Ну да, она пригласила меня к себе домой. Я думал, буду отвечать на вопросы про кино, но она спросила, с какого возраста я себя помню. И я стал рассказывать, как сразу после войны мы переезжали из Свердловска в Москву. Мне было тогда четыре года. Мама с четырьмя детьми, собака Лайка и корова Милка. Мы ехали две недели. В товарном вагоне стояло пианино и были сооружены нары, где спали дети. Под нарами обитала корова. Она мычала, собака лаяла, мама играла ноктюрны Шопена. Всё нормально. Я рассказывал два с половиной часа. Сам увлёкся. Астрид не останавливала меня. Не думаю, что ей было важно моё умение рассказывать или образование. Нет. Важна была моя эмоциональная память. То, что я помню, – это и есть я. Она, мудрейшая старуха, не стала меня спрашивать, каким будет наш фильм, а постаралась понять, что я за человек.

– Как получилось, что вы стали снимать именно детское кино? Это был сознательный выбор?

– Случайность. Во время учебы на режиссёрском факультете ВГИКа меня распределили на «Мосфильм», в комедийное объединение к Георгию Николаевичу Данелии. Но шло время, а я всё не мог снять свой диплом. А я хотел экранизировать повесть Кира Булычёва о том, как в город завезли золотых рыбок, и выяснилось, что каждая из них может выполнить по три желания. И в городском водопроводе вместо холодной воды пошла водка, а вместо горячей – пиво. Мелькнули на улице два самосвала, гружённые белыми грибами, и прочее.

– Класс!

– Но при всех этих возможностях никто не подумал о спасении одного человека. Вот такое кино могло бы быть, но не случилось. Неважно. В общем, меня не запускали. А потом я встретил режиссёра Юрия Павловича Егорова, и он позвал на студию Горького. И я наконец снял дипломную работу по рассказу Юрия Сотника «Тайфун, фас». Это кино увидела Татьяна Лиознова. Говорит: «Да, лихо… Хочешь полнометражную картину?» А в те годы молодые режиссёры получали полнометражные картины лет через пять-шесть. Надо было поработать сначала ассистентами, потом вторыми режиссёрами, потом… Я сказал: «Татьяна Михайловна, не просто хочу – мечтаю!» Она: «Вот сценарий, читай. Да-да или нет-нет». Я подумал, что, даже не читая, – да-да. Она говорит: «Нет-нет. Ты подумай, там есть засада». Засада – это восемнадцать «бармалейчиков».

– О, это был «Усатый нянь»!

– Точно. Я взялся за эту картину, хотя все друзья меня отговаривали. Восемнадцать детей в кадре – это же просто кошмар! Один ребёнок на съёмочной площадке – это уже, поверьте мне, непросто. А тут – орава. 

– Думаю, нелегко вам пришлось с этим детским садом!

– Ох. Помню, был там Олег Коркин, круглолицый, шкодливый парень. Он сообразил, что крупный план снимают только, когда есть слова. А ему очень хотелось, чтобы его снимали больше всех. И вот репетируем выход детей из детского сада. «Бармалейчики» идут за Серёжей Прохановым, некоторые на ходу ещё одеваются. Отрепетировали, снимаем. Выходит Коркин на улицу – и вдруг вынимает из кармана… сигарету. Протягивает её Кеше Четвергову, это герой Проханова, со словами: «Иннокентий Петрович, не желаете закурить?» Я в ужасе ору: «Сто-оп! Какая сигарета в детском саду?!» А Коркин мне спокойно в ответ: «Я что, не могу угостить Иннокентия Петровича сигаретой?» Я ничего лучше не нашёл, как ответить: «Этого же нет в сценарии!» Он продолжает настойчиво: «А вообще-то могу?» Ладно, отнял сигарету. Снимаем второй дубль, и Коркин опять в кадре с сигаретой: «Иннокентий Петрович, не хотите ли всё же закурить?» Вытряхнули карманы. Всю пачку стащил у отца…

– После успеха «Усатого няня» от детского кино вам уже было не уйти.

– Следующий фильм был «Шла собака по роялю». Сценарий Вики Токаревой, и кино хотел снимать Георгий Данелия. Но ему все говорили: «Гия, ты грузин, что ты можешь знать про русскую деревню?! У тебя же вот про вертолётчика смешная история». Он маялся… И тут они с Габриадзе увлеклись историей про Мимино, а этот сценарий я тихонько забрал себе. Героиню мы искали по всем городам, а нашли все-таки в Москве, в танцевальном ансамбле Хора имени Пятницкого. Композитор Алексей Рыбников написал танго под условным названием «Утро Таньки» – с лаем собак, скрипом дверей и звоном струек молока о ведро. Под эту музыку Танька – Алёна должна была в ритм доить корову. Назначил день, говорю: «Завтра будешь доить. Готова?» Смотрю – у Алёны от ужаса глаза округлились. «Владимир Александрович, можно я козу буду доить? Корову боюсь до смерти!» Пересмотрели план съёмок, дали Алёне неделю на обучение, прикрепили к доярке бабе Мане. Наша городская артистка неделю старалась, но не вышло. Но в кино у нас часто бывают такие вещи: снимаем голову одного, руки – другого, и всё получается. Так и выкрутились… В итоге Танька всё-таки доит большую черно-белую корову. Но руки в кадре не её.

– А сами-то вы корову доить умеете?

– У! Запросто! Милку сколько раз в детстве доил. Мы с ней в хороших отношениях были. Она у нас была просто член семьи! Без неё тогда не выжили бы…

– Владимир Александрович, помимо двух с половиной десятков режиссёрских работ у вас больше сорока ролей в кино.

– Это эпизодические роли, и не от хорошей жизни. Например, в «Сказке о купеческой дочери и таинственном цветке» в Марокко на съёмки не приехал мой друг. Пришлось самому срочно в кадр лезть. У меня нет заметных ролей в кино.

– А Пташук в «Осеннем марафоне»?

– Гия меня позвал, не мог ему отказать. Долго мне ещё этот Пташук аукался. На улице узнавать стали… Видимо, мне удалось, что называется, попасть в точку, выразить всю грусть мужского народонаселения страны. И я в одночасье сделался очень популярным. Вот ведь не эпизод даже, а эпизодик… а запомнился зрителям этот несчастный Пташук!

– Вы состоялись как режиссёр, как актёр, а в последнее время, говорят, освоили профессию продюсера…

– Продюсером стал в 2000 году. Помог режиссёрским дебютам Олега Янковского, Гарика Сукачёва. Ещё как продюсер я сделал пять очень весёлых, лёгких, обаятельных, поверьте на слово, водевилей. Это такое потрясающее литературное наследие, которое мы совсем не знаем. Я пригласил своих друзей-режиссёров, и мы стали снимать в темпе румбы, почти что в одной декорации. Три недели уходило на подготовку, две – на съёмки, три – на монтаж. Актёры с восторгом валяли дурака: почувствовали свободу, импровизировали.

– Когда же мы увидим ваши водевили?

– Не знаю. Их так и не выпустили ни в прокат, ни на телевидение. Лежат на полке. Права – у студии имени Горького. Я сейчас там не работаю. С 1998 по 2002 год меня трижды увольняли с должности директора киностудии. И после очередного увольнения я решил уйти окончательно.

– Слышала. Была какая-то странная формулировка, будто вы препятствовали прогрессу…

– Я не хотел акционировать студию, как хотели они! Слава богу, у меня были влиятельные приятели и друзья, они мне помогали, поддерживали в борьбе за студию имени Горького. Я сопротивлялся сколько мог. Мечтал сохранить профиль студии, а именно – кино для детей. Но я не доборолся. Сил не хватило.

– Вот и ответ на вопрос, почему не снимают сейчас хорошее детское кино.

– В наши дни найти деньги даже на боевик очень сложно. А на детское кино – вообще невозможно. Такое кино деньги не возвращает. Вот поэтому дети сейчас и сидят, уставившись в компьютер.

– Неужели интервью закончится на этой пессимистической ноте?

– Ну, может, всё ещё изменится? И будут в нашей стране прекрасные фильмы. Если Бог даст…