«Мне не хочется быть Чацким на балу»

Литератор Татьяна Москвина пишет для женщин разумных или пытающихся быть разумными. Но не только для них…

Она – журналист, театровед, публицист, актриса… Но прежде всего, конечно, несмотря на театроведческое образование, писатель, драматург. Каждое её новое произведение широко обсуждается как на творческих встречах, так и в интернете. Вот, например, что написала одна читательница о самом, пожалуй, известном романе Москвиной «Смерть это все мужчины»: «Я бы не назвала эту книгу романом в привычном понимании жанра. Прелестная сатира на нынешнюю зависимость некоторой части телезрителей на «размыв мозгов». Местами смешная, но в глубинном смысле и по большому счёту – картина грустная... Скорее всего, я субъективна, ибо стиль и мировоззрение Татьяны МОСКВИНОЙ мне по-человечески более чем близки... Оценка: отлично!»

– Татьяна Владимировна, в одном из интервью вы сказали, что ваша аудитория – это в основном женщины. Вы намеренно пишете именно для них?

– У Николая Эрдмана в пьесе «Самоубийца» есть такой диалог: «Вот скажите, писатель, об чём вы пишете? – Обо всём. – Эка невидаль – обо всём. Обо всём и Толстой писал. Это нас не захватывает. Я курьер и хочу про курьеров читать». Или у Чехова в «Чайке» учитель Медведенко может говорить только о тяжёлом положении учителей и об их жалованье…. Я пишу для каких-то неведомых друзей, которые могут оказаться какого угодно пола и возраста. Но поскольку я думаю много о женщинах и персонажи у меня в основном женщины, то и аудитория соответствующая. Если я пишу для женщин, то, наверное, для разумных женщин или пытающихся быть разумными. Но, конечно, не хочется быть как Чацкий на балу: что-то он такое говорит, а все поворачиваются и танцуют.

– Женщине в литературе тяжелее, чем мужчине?

– В семидесятые годы XIX века в Петербург из западных губерний приехала писательница Александра Александровна Виницкая-Будзианик. Она была очень активной, вроде нашей современницы Юлии Беломлинской. Направилась со своей повестью прямо к Салтыкову-Щедрину в «Отечественные записки». Главный редактор «Отечественных записок» работал один, потому что все его сотрудники-разночинцы были люди пьющие. Он так за всех и трудился, страшно ругаясь матом, а тут эта дама со своей повестью. Она же ещё пыталась Михаила Евграфовича соблазнить, чем ввергла его в состояние кромешного изумления. Щедрин написал Тургеневу: дескать, приехала какая-то Виницкая и в то же время Будзианик, по всей видимости, дама не в себе, всё спрашивает, как ей умственно развиваться, что читать, я её к вам направил, Иван Сергеевич, вы уж ей дайте какой-нибудь список...

Повесть, кстати, напечатали. Щедрин, по его выражению, «вытравил» оттуда целое действующее лицо, что он очень любил делать. Так эта Виницкая-Будзианик и ходила от писателя к писателю по Петербургу. Этот сюжет меня страшно занимает. Я себе представляю конец 70-х годов XIX века в России. Что ей светило? Первый ряд весь занят большими бородатыми гениями, второй ряд забит не столь бородатыми, но тоже много пишущими и талантливыми людьми, третий ряд – тоже всё забито. А она хотела протыриться в русскую литературу. Не так было в английской литературе, где уже несколько веков есть место для пишущих женщин, по-другому было во французской, где тоже вакантных мест хватает. У нас вакансий не было. Они появились в начале XX века. Освободилось местечко в поэзии – взяли Ахматову, хотя в начале века было несколько изумительных женских поэтических голосов, более талантливых, нежели Ахматова в её юношеском виде. Появилось несколько мест в советской литературе. Потому что она была провозглашена литературой равенства и справедливости. Ну и были дамы откомандированы: Лидия Сейфуллина, Мариэтта Шагинян, позже к ним присоединилась совершенно чудесная Вера Панова. Но к тому времени женщины в русской литературе давно толкались в приёмных со своими повестями, свёрнутыми в трубочку. И что, Щепкина-Куперник хуже Боборыкина? Да нет, Татьяна Львовна и остроумнее, и занимательнее. Так сложилось.

Помню, я читала письма Чехова и вдруг нашла совершенно потрясающий пассаж в письме брату Александру. Чехов пишет, что эволюция человека не закончилась, но теперь она будет идти за счёт женщин. Мужчины, возможно, достигли уже пика своего развития. И именно женщины будут усиленно развиваться, и разумные люди должны способствовать этому, потому что так нужно мирозданию. И тут я поняла, почему Чехов так возился со всеми своими корреспондентками, почему писательниц начинающих поощрял, читал их произведения, давал советы…

– Вы говорили, что учились строить фразу у Щедрина и Островского. У вас есть учителя в литературе – женщины?

– Я всегда любила и люблю Петрушевскую с её чувством языка. Она им так овладела, будто знает ещё какие-то языки: птиц, рыб... Мне нравятся английские писательницы Мюриел Спарк, Айрис Мёрдок. Безусловно, фантастическая величина Агата Кристи: как она характеризует персонажей, как ведёт действие.

У нас главным писателем-женщиной был… Лев Толстой. Посмотрите всё, что написано про Анну Каренину и её переживания. Я представляла: а что если бы роман «Анна Каренина» написала сама заглавная героиня – она же писательница, сочинила «роман для детей». И издатель в салонах называет её книгу замечательной. Как бы выглядел роман Толстого в её исполнении? Ничего бы не осталось – только любовная линия…

Монолог Анны Карениной перед смертью: «Зачем эти церкви, зачем эта ложь?» – это же женская проза. Это написано женской частью сознания и природы Льва Толстого. Вот это на меня очень повлияло.

– С чем связана популярность женских детективов в нашей стране последние лет двадцать?

– Да вроде и мужчины-детективщики не жаловались.

– Если посмотреть данные Книжной палаты – только Акунин выдерживает конкуренцию с Донцовой, Марининой, Устиновой, Дашковой по тиражам...

– Маринина, Дашкова, Топильская – это всё прекрасные работницы, и на такую работу они очень хорошо годятся. Мужчины эту литературу читают меньше – так у них вообще меньше времени для чтения. У человека должен быть какой-то литературный курорт, какой-то отдых. А эти книги – то, чего в современной литературе не так много. Простая здоровая основа: быт, семья, нравы. Читатель с удовольствием это примет: и занимательно, и ясно. У женских детективов простые внятные послания: убивать и красть нехорошо, всё тайное становится явным, тебя найдут и накажут. В этих мирах есть герои, защищающие истину, добро и справедливость. Пусть герои китчевые и с привкусом «мыла», но они созданы по великим лекалам Конан Дойля и Агаты Кристи, которые тоже говорят: жить надо правильно, честно, крови не лить, чужого не брать. Люди хотели бы посмотреть на торжество добра – но такое редко бывает в жизни – и ищут это в литературе. Преступник будет найден, зло наказано – плохо ли?

– Мужчин читаете?

– Я много читаю. Всегда интересен Владимир Шаров – блаженный, думает о России и её духовной составляющей. По-прежнему с симпатией читаю Маканина. Вот как бывают пищевые привычки, так и Дмитрий Быков стал моей читательской привычкой. Сергей Носов, Александр Секацкий, Павел Крусанов – у них читаю всё, более интересных литераторов в Петербурге не знаю.

Есть группа писателей, которая мне неприятна: Прилепин, Садулаев, Шаргунов. Революционеры. Агрессоры. Никакого юмора, ни тени иронии и самоиронии. Прилепин, безусловно владеющий даром слова, очевидно, возбуждается, когда льётся кровь. И таких полстраны – и по ту, и по эту сторону баррикад. Одни у должностей, другие нет, но внутренне всё те же. Когда собираются на телевидении, начинают орать: «Что делать?» Якобы их это волнует. Как что делать? Подойдите к зеркалу. Возьмите сковородку и начинайте лупить себя этой сковородкой по голове, смотрясь в зеркало.

Вот старичок Лимонов, которому они все подражают, – при всём, что в нём есть, он нежный. Способный к чувствам большим. Он такой французский писатель, который хочет революцию, как любовь. Хочет, чтоб было красиво. Владеет словом, как никто другой.

Совершенно не нравится Александр Терехов. Уж очень неаппетитно изображены у него женщины. Помните, как Чехов ругал какую-то книгу: «Женщины непоэтичны, любовь неинтересна»? Всё же нам завещали другое отношение к женщине. Понятно, что в ходе эволюции многое меняется, но так-то тоже не надо. Не надо увеличивать количество грязи в мире, другое дело, если это твоя личная боль, но я у Терехова этой боли как раз не вижу. Что такого у тебя произошло? Был на войне, как Толстой, на каторге, как Достоевский? Что, мы плохо подготовили мир к твоему приходу? Так ведь, если порыться в дальней памяти, все сами соглашались родиться, быть здесь. Подписывали этот договор. А если ты даже и не подписывал – терпи…