Марис Янсонс: «Я охвачен музыкой Бетховена!»

Он по-прежнему считает себя петербуржцем, хотя давно уже стал гражданином мира. Марис Янсонс выступает с лучшими оркестрами, и музыканты его боготворят. Главный дирижёр оркестра «Концертгебау» и оркестра Баварского радио, также сотрудничающий с Венским филармоническим оркестром, он невероятно востребован на Западе. В Петербурге в ближайшее время маэстро предоставит возможность услышать оба своих высококлассных коллектива: завтра Марис Янсонс выйдет на сцену Большого зала Филармонии с Симфоническим оркестром Баварского радио, а осенью – с музыкантами «Концертгебау».

– Марис Арвидович, на концерте 31 марта вы будете исполнять Бетховена и Берлиоза. Эти композиторы вам сегодня особенно близки?

– Да, это время в моём творчестве можно назвать бетховенским. Я охвачен его музыкой, его духом, Бетховен стал для меня более близким.

– Что в его творчестве выходит для вас на первый план?

– Его колоссальный дух, сила энергии. Вы знаете, сейчас оркестровка развилась до неимоверных высот, в современной музыке применяется столько инструментов и столько разных средств! А он средствами очень ограниченными, я бы сказал, сумел поднять такие темы и вложить такую мощь духа, что это поражает.

– Из всего наследия Бетховена ваш выбор пал на Пятую симфонию. Вы исполняете её не впервые. Что сейчас вам в ней важнее всего?

– Вообще, мы только что записали цикл симфоний на видео и на CD, так что я мог взять любую. Но Пятая у меня вызывает особые ассоциации: когда я был совсем юным мальчиком и начинал слушать музыку, меня эта симфония поразила. Помню, что, болея, я всегда просил маму дать мне партитуру, которую на тот момент ещё толком и не освоил, и с ней в руках слушал запись, лёжа в кровати. С тех пор эта симфония стала для меня какой-то особенной. Может быть, из-за этого я выбрал её для петербургского выступления. Но у меня специальных оснований не было. Во-первых, Бетховен очень хорошо сочетается с Берлиозом. Бетховен – революционер в симфонической форме. Берлиоз был большим революционером в оркестровке и развитии оркестрового стиля, достиг поразительных вершин оркестрового звучания. Так что каждый по-своему в развитии симфонической музыки являлся фигурой первого ряда.

– Не мешает ли вам некоторая «заигранность» Пятой симфонии?

– Вы знаете, это немножко ложное мнение, я изучал этот вопрос: все думают, что Пятую симфонию Бетховена постоянно все играют. И из-за того, что все так думают, её как раз мало играют.

– Как интересно!

– Да-да! Но вообще меня вопросы «заигранности» не беспокоят: я считаю, что если исполнение интересное, если исполнителю есть что сказать в своей интерпретации, – всё равно, очень популярное произведение или не очень.

– Концерт входит в IV Международный фестиваль Мстислава Ростроповича, посвящённый Галине Вишневской. Вы долгое время дружили.

– Мстислав Леопольдович был гением, а что о гении можно сказать? Что он был гениален. Более сильных слов нет. Это был величайший, гениальный человек и музыкант. Если говорят, что незаменимых людей нет, то тут я не соглашусь. Слава – на самом деле незаменимый человек, гигант, которые рождаются не в каждом веке.

Мстислав Леопольдович дружил с моим отцом, и он меня знал, когда мне было, думаю, лет пятнадцать. И потом, когда уже я стал дирижёром, мне посчастливилось с ним несколько раз выступать, общаться, бывать на его мастер-классах. Я имел честь выступать на его юбилеях, а он приезжал на мой. У нас были очень дружеские отношения, хотя я не могу сказать, что мы виделись часто: и он был занятой человек, и я. Но эта нить дружбы и симпатии друг к другу существовала у нас всё время. Я многому у него учился как музыкант. Это был человек харизмы и невероятной музыкальной фантазии, безумно интересный человек.

– Может быть, он давал вам какие-то рекомендации как старший коллега?

– Нет. Но мне в жизни вообще посчастливилось, потому что я имел потрясающее образование: во-первых, я вырос в семье дирижёра, который многое смог мне подсказать, и я с ним советовался, жил его жизнью, присутствовал на его концертах, репетициях. Вся жизнь дирижёра за пультом и за сценой мной уже была изучена, когда мне было лет восемь. Конечно, у меня были замечательнейшие педагоги в музыкальной школе и в Консерватории. Был великий педагог Николай Рабинович. И потом я работал с Мравинским, был его ассистентом, слушал его репетиции. Это, конечно, совершенно потрясающая школа. Я имел счастье учиться в Венской музыкальной академии, быть у великого маэстро Караяна ассистентом в Зальцбурге. Так что, вы понимаете, имея такое долгое, но очень основательное и замечательное образование, я прошёл потрясающую школу для молодого музыканта.

Мой отец знал очень многих артистов. И я в принципе мог подойти практически к любому и задать вопрос, который меня интересовал как молодого музыканта. В летние сезоны в Кисловодске, которые были в 1950–1960-е годы, оркестр гастролировал примерно месяц. Туда приезжали Рихтер, Гилельс, Ойстрах, Ростропович... Даже было небольшое общение с Шостаковичем. Уже то, что мы с ним здоровались и он подавал мне руку, – для меня незабываемо.

– Есть ли в мировой современной музыке авторы, произведения, которые значили бы для вас столько же, что и классика?

– Таких, чтобы были на уровне Моцарта, Бетховена, Шостаковича, нет, но вообще есть замечательные современные композиторы. И раз ты музыкант, живёшь в наше время, ты обязан следить за современной музыкой и исполнять её. Нельзя быть однобоким и исполнять только классику или романтику. Ты должен идти с жизнью вместе, она развивается, и без современной музыки – невозможно. Другое дело, что баланс между количеством исполнения классики, романтики или современной музыки бывает разный. Есть артисты, которые, к примеру, исполняют 90 процентов современной музыки и только 10 процентов – классики. Есть, которые 50 на 50, а есть такие, у которых в творчестве классическая музыка занимает 70 процентов, а 30 – современная. Это уже зависит от индивидуальности артиста. Очень мало артистов, которые играют только классику или романтику. И так же мало людей, которые играют только современное. Я думаю, что это немножко однобоко. Но это личная инициатива и желание каждого.

– Но вам удалось найти современные произведения, которые вы взяли в свой постоянный репертуар?

– Да. Я вообще стараюсь следить за современными композиторами, и если нахожу произведение, которое меня захватывает, и я чувствую, что мне есть что сказать, то я обязательно буду его исполнять. А иногда я исполняю современные произведения просто потому, что это нужно. Например, оркестр выезжает на длительные гастроли, где представляет свою страну. Тогда обязательно надо одно произведение сыграть, чтобы представить музыку страны, в которой этот оркестр работает и живёт. Такова традиция. Я долго был главным дирижёром в Норвегии, был в Америке. Там требуется, чтобы главный дирижёр обязательно исполнял современную музыку, без этого нельзя. Это входит в его моральную обязанность. Если не станет этого делать, его никто не выгонит, конечно, но будут очень критически относиться, потому что он не поддерживает композиторов своей страны.

– У нас-то, к сожалению, современная музыка звучит редко. И петербургские маститые дирижёры редко играют что-то современное.

– Мне трудно судить. Но вы знаете, проблема современной музыки всегда существовала. Потому что публика отстаёт от развития музыки, и большинство людей хочет слышать традиционное. Но, например, у нас в Мюнхене есть так называемый цикл Musicaviva – это пять концертов в году, когда наш оркестр играет только современную музыку, и это только первое исполнение. Я вас уверяю, туда приходит много публики, которая любит и хочет слышать новое. Так что проблема есть, но люди на Западе играют современное. И в частности, когда мы сейчас записывали цикл симфоний Бетховена, специально попросили современных композиторов написать к каждой симфонии произведения по их ощущениям, связанные с симфониями. И они выйдут на CD вместе с симфониями Бетховена.

– Наверное, современные произведения, которые вы находите, – это в первую очередь западная музыка. Или есть среди них и российские?

– Есть, например, Родион Константинович Щедрин, которого я очень люблю. Он очень интересный композитор и очень интересный интеллигентный человек. Он тоже написал произведение для этого цикла – к Третьей симфонии, – связанное с завещанием Бетховена.

– Ну, Щедрин – это уже классика!

– Да, пожалуй, это верно. Классик, и в то же время его музыкальный язык сейчас очень изменился, если сравнить его в 1960-е годы или 1970-е. А недавно я, кстати, исполнял первый раз Пендерецкого – двойной концерт для альта и скрипки, – и было интересно посмотреть, как Пендерецкий, который начинал как традиционный композитор, после чего стал авангардистом, сейчас снова вернулся не то чтобы к традиционной музыке – он приобрёл своё лицо, свой язык. И написал замечательное произведение, имевшее громадный успех – и в Мюнхене, и в Вене. Это был заказ Мюзикферайн в Вене, мы с Мюнхенским оркестром были первыми исполнителями и имели невероятный успех. Чтобы современную музыку так принимали – удивительно! Что-то похожее было, когда мы с Венгеровым в Цюрихе играли скрипичный концерт Щедрина. Что-то невероятное! Поначалу как будто думаешь: ну, боже мой, это всё-таки публика не очень поймёт. Нет! Настоящая музыка захватывает всех людей. И – самое главное – должно быть хорошее исполнение! Плохое исполнение даже знаменитого произведения сразу чувствуется.

– За что особенно вы любите оркестр Баварского радио?

– Дело в том, что сейчас очень много сильных оркестров. Но этот – оркестр с музыкальной интеллигентностью, с которым можно говорить об интерпретации, интересных темах и своей фантазии, и музыканты с интересом слушают, а, главное, ждут этого! А не просто занимаются нюансами, ансамблями, ритмом и так далее. Таких оркестров, с которыми можно говорить о каких-то более высоких материях, очень мало в мире. Это первое. Во-вторых, они на самом деле безумно любят музыку и по-настоящему посвятили ей свою жизнь. Это, может быть, иногда звучит странно: как это – музыкант, который не любит музыку? А очень много есть случаев, когда музыкант относится к музыке просто как к ремеслу или зарабатыванию денег, а настоящего горения, любви – у него нет. А этот оркестр на концертах играет с таким горением, у него такая спонтанность, такое увлечение музыкой, такое стремление к высочайшему качеству! И конечно, это прекрасные музыканты, высшего класса. Состав оркестра очень сильный. Туда попасть очень сложно, потому что новых музыкантов отбирает весь оркестр. А вы понимаете: понравиться всему оркестру – это очень сложно. В жюри сидят если не все 115 человек, то где-то 80 или 90. И чтобы они приняли решение в пользу какого-то музыканта – не так просто.

– Как бы вы определили отношения оркестра и современной публики?

 – Знаете, я такую выскажу мысль: в чём же вообще заключается задача музыканта, исполнителя, который выходит на сцену? Будь он индивидуальный музыкант или коллектив, ансамбль или оркестр. Для кого они играют? Для себя? Да, и для себя тоже. Но, в принципе, это избранные люди, которые играют для публики. Они должны создать такую энергию, такую атмосферу, чтобы захватить публику. Чтобы люди сказали: «Боже мой, я за эти два часа испытал нечто особенное, я был в другом мире!» Вот это самое главное для исполнителя. Для этого мы и играем концерт. И если публике это понравилось и на другой день слушатель говорит, что вчера был словно в другом мире, – тогда, я думаю, мы свою задачу выполнили. И я лично настраиваюсь на все концерты именно с такой точки зрения, иду с мыслью, что я должен донести, дать что-то публике. Это меня подталкивает и вдохновляет.

– Есть ли отличие публики европейской и российской?

– Я сегодня, честно говоря, российскую публику не так хорошо знаю, как раньше. Я в России сейчас очень редко выступаю. Я думаю, что публика, которая по-настоящему любит музыку, всюду в чём-то одинакова. Другое дело, что темперамент восприятия совершенно разный в разных странах. Самая горячая, темпераментная публика, которая кричит как на стадионе, – в Южной Корее. В Париже потрясающая реакция. А вот, скажем, в Германии публика хоть и замечательно чувствует музыку, но она более сдержанна. Японцы в Токио очень спонтанно воспринимают, в других городах – менее. Всё очень по-разному. Но я знаю, что наша публика всей душой и сердцем слушает музыку, что она очень воспитанная. Я не знаю, как сейчас, но в те времена, когда я был молодым и приезжали зарубежные артисты, чувствовалось, что в аплодисментах люди проявляют теплоту, просто чтобы показать уважение к артисту. Это тоже очень приятно. Так что я очень жду встречи и хочу надеяться, что публике очень понравится, она оценит наше выступление и тоже будет горячо принимать нас. Это очень важно для музыкантов.