«Никогда не сомневался, что буду на сцене»

Накануне своего юбилея Юрий Охочинский рассказал «НВ», почему не стал футболистом и кто предсказал ему карьеру певца

Завтра петербургский певец отмечает 55 лет. К этой дате приурочен его сольный концерт, который состоится 20 апреля в Театре эстрады, и выпуск нового альбома «История моей любви».

К Юрию Охочинскому накопилось много вопросов. Один из них: почему он, обладающий уникальным бархатным баритоном, не взмыл в своё время на вершину славы, а выбрал какой-то особый путь на эстраде, в стороне от торных дорог других звёзд? Кто его слушатели? Какие истины хочет донести до них певец? Беседа с Юрием Владимировичем, состоявшаяся в перерыве между телеэфиром и последними праздничными приготовлениями, записана как монолог. Вопросы оказались в ней лишними…

– С нетерпением жду очередной встречи с моими зрителями. Что буду петь в этот день? Всё, что люблю, чувствую и понимаю. Обязательно будут романтические баллады, попурри из песен «короля Элвиса», новые произведения. Например, «История моей любви», давшая название альбому. Она входит сейчас в горячую ротацию «Дорожного радио». Ещё одна песня называется «В кафе на Моховой».

Моховая – моя родная улица, на которой я провёл всё своё студенческое время, здесь прошла моя юность, здесь я познакомился с моими друзьями по институту. Я окончил ЛГИТМИК в 1980 году. После занятий мы, голодные (как все студенты во все времена), собирались в одном из кафе на Моховой. В паузе между актёрским мастерством, фехтованием и, допустим, танцами шли выпить кофе (он был дешёвым и невообразимо вкусным!). Много там чего происходило – встречались с девушками, разговаривали с друзьями, влюблялись, переживали…

Вот об этом и получилась песня-воспоминание. Вообще к воспоминаниям надо относиться бережно и осторожно. В прошлое нельзя погружаться слишком глубоко. Сегодняшний день важнее. Я однажды нырнул в свою юность студенческую с головой – и зря. Не мог песню допеть до конца – сорвался голос, и я расплакался в студии на финальной ноте.

– Я почему-то никогда не сомневался, что буду на сцене. Музыка звучала в доме всегда, сколько я себя помню. Моя бабуля великолепно играла на фортепиано – именно она была моим первым учителем музыки, мама моя тоже очень музыкальный человек, отец – актёр. Слух обнаружился у меня в раннем детстве. Голос? Вообще-то мне рассказывали, что, когда меня крестили, я так орал, что батюшка удивился и сказал: «Певцом будет!» Пел в музыкальной школе, в хоре мальчиков. Тогда у меня был чистый звонкий альт. Все профессионалы, кто меня слышал, предрекали, что я буду тенором. Но я тогда увлекался Фрэнком Синатрой, Элвисом Пресли, Нэтом Кингом Коулом, Томом Джонсом. Мне нравилось, как они звучали. И когда началась мутация голоса – а она была долгая и тяжёлая, – я бегал по берегу Финского залива и кричал: «Господи, ну дай ты мне такой же голос, как у них!»

Пусть вам не покажется это нескромным, но я уверен, что меня услышали. Подарили баритон. Чему я был безмерно рад.

Помню, в какой-то момент я захотел быть футболистом. Но однажды мне мячом заехали по лицу. Было так больно, что спортсменом я становиться сразу как-то расхотел. К тому же понял, что это может отразиться на внешности: что скрывать, артисты ведь все нарциссы в той или иной степени. 

– В 8 лет я вышел на сцену в роли пажа в спектакле по пьесе Лопе де Вега «Собака на сене». Но театр меня не увлёк. Я – одиночка. Не люблю коллективное действо.

После института меня звал в Театр музкомедии сам Владимир Егорович Воробьёв, легендарная в Ленинграде личность, к которому я относился с благоговением. Я раздумывал. Говорил: «Владимир Егорович, оперетта – это не моё». А он отвечал: «Мы будем ставить мюзиклы!»

Мюзиклы – другое дело. И я какое-то время колебался. Но всё-таки не пошёл. И хорошо – потому что Владимиру Егоровичу оставалось работать ровно год. Потом его сняли. .

Вот так не сложилась моя песня с театром. Что оставалось? Только петь. Какое-то время я работал в «Рок-опере» у «Поющих гитар». Сыграл Тиля Уленшпигеля в опере «Фламандская легенда», советского супермена Леднёва в опере «Гонки». Но её запретили. А больше ничего не происходило. И, не увидев дальше никаких горизонтов, я понял, что пора начинать сольную карьеру.

– Это было, когда я учился только на первом курсе, весной. Сидел на скамейке в Летнем саду, готовил домашнее задание – этюд. Мимо шли цыгане. Одна цыганка остановилась и долго-долго на меня смотрела и вдруг высказалась: «У тебя, парень, будет успех. Но очень поздно». Они уже скрылась, а я только опомнился. «Эй, ромалэ, – закричал. – Какой успех? Почему поздно? Когда именно?» Но их и след простыл…

В 1990-е годы наступило время, которое все, не только я, вспоминают с некоторым содроганием. Людям было не до музыки и не до театров; из всех искусств остался только телевизор и та музыка, что из него лилась тогда, – бр-р… Песни тех лет почти все без мелодий и с сомнительными рифмами. Почему? Да просто повсюду в стране, в том числе и на телевидении, начался бандитский беспредел. С нас, профессиональных артистов, музыкантов и певцов, стали требовать деньги за эфир. Ты приходишь к редактору, а тебе говорят: «Плати!» Помню, была такая программа «Парад парадов», я принёс им, радостный, свои песни, а мне говорят: «Десять тысяч долларов». – «За что?» – «За то, что мы вас поставим в эфир…»

Эстраду делали спонсоры. Когда я понял это, тоже попытался найти себе менеджера – ну невозможно было жить в той стране и не играть по тем правилам. Но спонсоров уже всех поделили. К тому же музыку заказывали москвичи, а в столице питерских не любили. Один известный человек сказал: «Юра, вот если бы ты был наш!.. Может, переедешь? Тогда я бы нашёл деньги».

Но становиться москвичом я не планировал. Хотел жить и петь в родном городе.

– Моя первая песня называлась просто – «Музыка». Помню, как мы снимали клип: я шёл вдоль канала Грибоедова, мимо Казанского собора, и пел. Скромная съёмка – никаких спецэффектов. К сожалению, ролик не сохранился.

Успех пришёл со следующей песней, которая называлась «Не расстались мы», это был 1983 год. Однажды мне мама рассказала, что ехала в трамвае и услышала, как две женщины обсуждают мой голос. Одна говорила: «Интересно, сколько ему лет?» Вторая отвечала: «Тридцать пять – сорок, должно быть…» Мама, конечно, тайны моей не раскрыла.

Меня в то время по голосу воспринимали как вполне взрослого мужчину. Было несоответствие между вполне оформившимся баритоном и внешностью юного Ромео. Меня и на телевидение выпускать из-за этого не хотели. Только лет через десять равновесие восстановилось. И я много раз слышал изумлённые возгласы в свой адрес: «Какой молоденький!»

Увы, сейчас уже этого не говорят (смеётся).

– Один известный продюсер хвастался, что может сделать звезду из кого угодно, хоть из табуретки. Нужна подходящая внешность, профессиональная техника и… скандал.

Когда-то мы тоже, бывало, безобразничали. Помню, меня не пускали куда-то, и я постарался доказать швейцару, что он не прав. Но тогда это осуждалось: Охочинский – хулиган! Недавно мне сказали: «Давайте придумаем что-то, а то неинтересно. Может, в фонтан кого-то бросите?» Я расхохотался: где же вы были раньше? Мы с фонтанами теперь существуем вполне мирно. Я стал старше, и теперь меня интересуют другие вещи. Творчество, например. Плохо тому, кто думает, что молодость не кончается. Старики, которые шалят, – нет зрелища более жалкого…

Музыку в студии сейчас записывают фразами. Один и тот же кусок перепевается тысячи раз, и песни склеены из мелких фрагментов. Звукозаписывающая аппаратура сейчас такая, что зазвучит любой, даже тот, у кого нет голоса. Вот почему запели балерины, фотомодели, даже парикмахер Зверев. Он признался в одном из интервью: «Уметь петь необязательно. Главное – хорошо выглядеть». Увы, я с ним согласился. Народ сейчас слушает глазами. Но, к счастью, далеко не все.

Мой метод записывать песни – несовременный. Иногда в студии, где меня ещё не знают, спрашивают: «Вы с какого куплета начнёте? С первого или с последнего?» Я говорю: «Не, ребята, давайте сразу всё – от начала и до конца». Мне же надо войти в песню, как в реку, я не могу петь с конца. Откуда эмоции тогда взять? Ведь они развиваются по своим законам – рождаются, набирают силу, затихают. Петь по-другому я не могу.