«Рабства в стране официально не существует, но…»

Гражданский активист Олег Мельников – о том, кто такие рабы XXI века и почему их никто не спасает

С виду Олег – обычный парень. Тысячи таких молодых людей ходят по улицам, пишут в соцсетях, сидят в кафе, обсуждают с друзьями спорт и политику. Олег тоже иногда делает это. А ещё он возглавляет общественное движение «Альтернатива», которое с прошлого года занимается освобождением рабов в разных регионах России. У активистов нет спонсоров, фирменных футболок и логотипа. Нет даже своего офиса в Москве. Но за это время они уже спасли около 70 человек. Сколько ещё ждут помощи, представить трудно. И страшно. В конце мая Олег вернулся из очередной поездки в Дагестан, вызволив из рабства десятерых. В перерыве между спасательными операциями он встретился с корреспондентом «НВ».

– Олег, что послужило поводом последней поездки?

– К нам обратились родственники москвича Вячеслава Комарова, инвалида II группы. У него тяжёлая травма головы после аварии, без лекарств он может прожить не больше месяца. По словам родни, он вышел из дома подышать воздухом и пропал. Спустя два часа позвонил отцу с незнакомого номера и сообщил, что находится на автовокзале, попросил забрать его. Когда отец приехал и перезвонил на номер, женщина ответила, что Вячеслав попросил у неё телефон, так как его собирались увезти в Дагестан на кирпичный завод. На этом фактическая информация закончилась. Мы отправились в Махачкалу. Привлекли всю нашу базу информаторов, но узнать ничего не получалось. Спустя две недели, когда мы уже почти потеряли надежду, Вячеславу удалось ещё раз позвонить родственникам – кто-то из рабочих завода, где его держали, дал ему позвонить после того, как у него случился эпилептический припадок. Мы отследили звонок – оказалось, это в 20 километрах от Махачкалы, в посёлке Чапаево, – и уже через 30 минут нагрянули на завод с полицией.

– Хозяина завода наказали?

– Мы передали все сведения в местное МВД. Но, как правило, такие дела редко доходят до суда. Во-первых, сложно доказать. Во-вторых, людям, чтобы подтвердить факт рабства, нужно ещё минимум полгода находиться в республике – ходить на очные ставки, писать заявления, проходить следственные эксперименты. Было лишь два уголовных дела, возбуждённых в Дагестане по этой статье, – в 1998 и 2012 году.

– А с чего вообще началась история с освобождением рабов?

– «Альтернатива» появилась в 2010 году. Мы искали себя в разных направлениях: от юридической помощи выпускникам детдомов до защиты архитектурного наследия и Химкинского леса. Потом организовали форум гражданских и экологических активистов «Антиселигер». Но в какой-то момент поняли, что надо заниматься более серьёзными проблемами. Одна знакомая рассказала, как вытаскивала друга с кирпичного завода в Дагестане. Я сначала не поверил, что такое в наше время возможно. Решили с товарищем отправиться в Махачкалу, посмотреть своими глазами. Ехали наобум, фактически в никуда. Стали знакомиться с местными, расспрашивать. От таксистов – а они знают обо всём, что творится в городе – узнали, что в сауне работают русские девушки, их удерживают силой. Пришли под видом клиентов, поговорили. Оказалось, студентки из Нижегородской области отправились в Москву на работу в «Макдоналдс», но работодатель по прибытии сказал, что мест уже нет. В итоге они очутились в махачкалинской сауне, где им объявили, что за них заплатили и теперь надо отработать. Мы приходили несколько раз, потом сказали, что хотим забрать девочек с собой в гостиницу. Оставили залог 30 тысяч рублей – всё, что было – и отправили их домой. Собственно, изначально никакого проекта по освобождению рабов не намечалось. Но местные жители живо откликнулись, стали помогать. В Дагестане каждый второй вам расскажет историю, как он укрывал беглого рабочего. Большинство – люди адекватные, их такая ситуация не устраивает. Постепенно сложилась хорошая сеть информаторов – среди гражданского населения и среди сотрудников органов внутренних дел. Нас поддерживают и местные власти, очень помогал мэр Махачкалы.

– То есть рабство в Дагестане – массовое явление, о котором известно на всех уровнях?

– Не только в Дагестане. Сигналы нам поступают со всей России. Но Северный Кавказ – особенно проблемный регион. Тут своя специфика – бум строительства. А поскольку нет леса, строят из кирпича. Но труд на кирпичном заводе очень тяжёлый. Это же не завод в привычном смысле – нет цехов, производство кустарное. Местные туда не идут – мало кто хочет пахать по 15 часов в сутки за копейки с одним выходным днём в месяц. Бизнес прибыльный, но он имеет смысл, только если использовать рабский труд. Таких заводов в республике более 500. Власти периодически проводят проверки. Но местные жители не всегда готовы сотрудничать с полицией. С нами – другое дело. В конце 2012-го закрыли большинство нелегальных заводов в Махачкале. Стараются бороться. Но проблем здесь столько, что на всё сил просто не хватает. Преступления совершаются везде, другое дело, как на них реагируют власти. Здесь нам по крайней мере не мешают.

– Как люди туда попадают?

– У всех история одинаковая: приехал из регионов в Москву на заработки, работу не нашёл или даже ещё не начал искать. Вербовщики, как правило, работают на вокзалах. Глаз у них намётанный, своего «клиента» вычисляют сразу. Люди в основном простые, привыкли верить на слово. Был, например, мальчик-детдомовец, искал способ заработать. Ему предложили поехать в Дагестан, обещали 25 тысяч рублей в месяц, жильё плюс билеты на матчи «Анжи». Он согласился, а когда приехал, ему объявили, что за него заплатили деньги и он должен отрабатывать на каменоломне.

Или ещё был случай, который мы предали огласке. Мужчина по имени Дмитрий приехал в гости к сестре из Смоленска. Опоздал на электричку. На Белорусском вокзале к нему подошёл парень славянской внешности, предложил выпить чаю. Дмитрий выпил и очнулся в автобусе на границе с Калмыкией. Схема стандартная. Так что не надо думать, что рабы сплошь бомжи и маргиналы. Конечно, и такие попадаются, но их меньшинство.

– Как вы о них узнаёте?

– В основном от родственников, которые ищут своих близких, – это процентов 50 случаев. 30 процентов – от наших информаторов на местах. Оставшиеся 20 – то, что нам удаётся выяснить в результате рейдов. Это когда мы приезжаем на завод под видом покупателей, общаемся с рабочими, выясняем, не удерживают ли их силой. Потом действуем в зависимости от обстоятельств. Иногда просто приходим и ставим перед фактом: мол, у вас работает такой-то, его ищут близкие, мы его забираем. Если оказывают сопротивление – защищаемся. Иногда людей приходится выкрадывать ночью. Идеальный вариант, конечно, когда привлекаем полицию. Но это не всегда возможно.

– Никакой финансовой помощи государство вам не оказывает?

– Нет. 70 процентов средств, которые мы тратим, – наши собственные. И это, конечно, главная проблема. Нередко бывает так: мы знаем, где содержатся рабы, но не можем поехать их вызволять, потому что нет денег. Приходится ждать, пока они появятся. Родственники пострадавших далеко не всегда могут помочь. А ведь мало их освободить. Нужно купить билеты, какую-то одежду, дать немного денег с собой. В среднем на одного человека мы тратим 5–7 тысяч рублей.

В России под это гранты не дают, потому что такой проблемы, как использование рабского труда, в нашей стране официально не существует. Можно получить иностранные гранты, и нам такие предложения поступали. Но взять эти деньги мы не можем, потому что автоматически становимся иностранными агентами и вся наша база информаторов, которые работают в госструктурах, попадает в не очень хорошую ситуацию.

– Какую-то связь с освобождёнными поддерживаете?

– Как правило, нет. Иногда получаем открытки к Новому году, некоторые добавляются в друзья в соцсетях. Но в целом мы стараемся уничтожить любую информацию об этих людях, как только они оказываются в безопасности. В первую очередь чтобы не навредить им самим.

– На твоей страничке в соцсети наткнулась на запись: «Ещё один день в Дагестане, а я всё ещё жив». Слушай, зачем тебе всё это?

– Всё просто: мне нравится заниматься общественной деятельностью. Плюс у меня есть политические амбиции. Хотелось реализовать себя в каком-то важном и сложном проекте, который был бы действительно полезен для общества. Частично эти задачи были выполнены. Однако сейчас, судя по количеству заявок, я вижу, что работы в этом направлении ещё хватит на несколько поколений. Если, конечно, отношение федеральных властей к проблеме не изменится.

Беседовала Анастасия Ложко

своими глазами

Корреспондент «НВ» наблюдал за работой активистов из «Альтернативы», стараясь понять особенности дагестанского кирпичного бизнеса.

Рейс Домодедово – Уйташ забит под завязку, европейских лиц почти не видно. Только я и крепкий неразговорчивый мужчина в соседнем ряду. На лацкане его строгого костюма тускло поблёскивает маленький щит.

Уйташ, главный и единственный аэропорт столицы Дагестана, встречает крепким запахом диких трав и огромными портретами звёзд «Анжи». Здесь меня уже ждёт Олег Мельников. Он настроен по-боевому: «Хочешь увидеть настоящий кирпичный завод? Поехали!»

За окнами машины проносится степь, единственные доминанты которой – минареты. Тут и там виднеются остовы военных грузовиков. Разбитая просёлочная дорога хрустит битым кирпичом. Мы на кирпичном заводе.

Огромное поле до горизонта заставлено готовой к отправке продукцией. Кирпичных штабелей так много, что кажется, всё вокруг окрашено красным. На склоне горы горит свалка.

Олег показывает телефон, на экране которого фотография пропавшего, хмурому дагестанцу в низко надвинутой на глаза белой кепке. Простая попытка увидеть рабочих моментально приводит к скандалу: «Кто тебе дал право тут ходить? Ты у меня разрешение спросил?!»

В работе волонтёров нет киношной героики.

– Получаю совершенно безумные письма от желающих ехать на Кавказ, – говорит Олег. – Люди на полном серьёзе интересуются, как быстро мы начнём валить местных. Поэтому волонтёров не так много.

Несмотря на поздний вечер, несколько человек копошатся среди кирпичей. Работа тяжёлая, но они другой и не знают. По их словам, кормят нормально и зарплату не задерживают. Как доказательство один из рабочих вытаскивает из кармана старой камуфляжной куртки новенький мобильный телефон, но в глаза бросаются ободранные кружки на импровизированном столе из кирпичей.

День завершается на конспиративной квартире охотников за головами. Хозяева частного дома на окраине Махачкалы сочувствуют Олегу и селят поисковиков бесплатно. Тех, кто считает рабство позором Дагестана, в республике немало, и они активно помогают волонтёрам. Иначе «альтернативщики» не продержались бы в республике и суток.

На ночном дворе внук хозяйки смотрит мультфильмы на экране планшета. Над городом разносится протяжный голос муэдзина, зовущего на молитву.

На дагестанском строительном рынке кирпич продают по 8 рублей за штуку. Себестоимость – всего 2 рубля. Дикий капитализм с 400-процентной прибылью.

Вербовщики передают своих жертв посредникам, получая за каждого от 2 до 4 тысяч рублей. Посредники везут бедолаг на Северный Кавказ и продают местным бизнесменам уже за 15 тысяч и выше. Женщины для саун оцениваются дороже – от 100 тысяч рублей.

В этот раз у «Альтернативы» адресный поиск. Волонтёры ищут Вячеслава Комарова. Поисковики объезжают кирпичные заводы Дагестана уже неделю, но Комарова пока не обнаружили. Слова местных, что видели похожего русского совсем недавно, но он куда-то ушёл, – слабая зацепка. В процессе поисков удалось вызволить с кирпичного производства в Левашинском районе 7 рабов. По злой иронии, отправки в Москву они дожидаются на закрытом кирпичном заводе. История одного из бывших невольников, Василия из Нижегородской области, типична для большинства рабов кирпичного Дагестана.

По словам Василия, он попал в Махачкалу с Казанского вокзала. В Москву приехал искать хоть какой-то работы. В Нижнем Новгороде опытный плотник и отделочник не смог получить даже место дворника. Отказали, сославшись на областную прописку.

Русский вербовщик обещал работу в Каспийске, приличную зарплату, четырёхразовое питание, жизнь в общежитии. Обещанных денег так и не заплатили, хозяин кричал по любому поводу, требовал отработать долг в 15 тысяч. 

– Он что, меня купил, что ли?! Человек тогда хорошо работает, если знает за что, – при этих словах голос Василия срывается. В глазах блестят слёзы. Бывший раб отворачивается и уходит курить к вагончику.

Через несколько часов один из волонтёров везёт экс-пленников на автовокзал, где их ждут 2-этажные рейсовые автобусы в Москву. В салоне неоновый свет, удобные кресла и откидные кровати. По лицам бывших рабов видно, что они знают цену этому великолепию. Ведь именно такие автобусы везли их в рабство.

Стадион «Анжи» невозможно не заметить с трассы. Раскинувшийся на десятки гектаров шикарный комплекс за кованым забором должен, по замыслу региональной власти, отражать успешность республики. Но совсем рядом раскинулись кирпичные заводы. С их территории прекрасно виден сказочный город спорта. Нужно только забраться на штабель кирпичей.

Мы на очередном подпольном заводе. Вместе с нами 2 бойца из личной охраны Саида Амирова – в этот раз мэр согласился помочь волонтёрам. Увидев вооружённых людей, хозяева производства любезно позволяют осмотреть предприятие.

Глина, которую добывают тут же, в степи, попадает на конвейерную ленту, где из неё лепят серые кирпичные заготовки. Укладывают в валы, подводя под основание трубы с горелками, и поджигают газ. Когда идёт обжиг, обитатели домов вокруг заводов жалуются, что их жилища накрывают удушливые облака испарений.

Среди серых груд и красной пыли копошится персонал. Кто-то переносит кирпичи на обжиг, кто-то стоит на конвейере. Ежедневная работа по 12–14 часов примирила с ролью жителей душегубки.

– Рабовладельцы разрушают психику жертв, – говорит Олег. – Не секрет, что в рабство попадают, как правило, люди внушаемые. На заводе происходит окончательная деформация. Жертвы зачастую боятся даже мысли обратиться за помощью. Вдруг хозяин каким-то образом узнает об этом и накажет! Хотя как ещё сильнее можно наказать человека, который работает по 15 часов в сутки бесплатно, ходит в старье, спит на дырявом матрасе в бараке?

Едем на соседние заводы, пытаясь найти невольников в кирпичном кластере. Однако вокруг только мёртвое производство. Часть заводов закрылась сама, некоторые остановлены по распоряжению властей. Вокруг ржавые бочки, разбитое промышленное оборудование, какие-то трубы. В последний раз здесь работали 3–4 года назад.

Волонтёры решают проверить информацию ещё об одном пропавшем, гражданине Белоруссии. По эсэмэске от него удалось установить номер. По номеру – район звонка. Едем в Хасавюртовский район.

Чем дальше скрывается Махачкала, тем более безлюдной становится местность вокруг. Уже не увидишь многочисленные кафе и салоны красоты, которыми богата столица Дагестана. Только редкие магазины стройтоваров оживляют пейзаж. Останавливаемся у одного из них, находим хозяина. Олег показывает ему мобильный телефон с фотографией белоруса на экране. После недолгих переговоров хозяин настоятельно советует нам съездить в село Костек, где делают тротуарную плитку. Из-за ограды вдруг появляется огромный пёс-алабай и садится в нескольких метрах. Оставаться здесь больше не хочется.

Костеков два. В Новом Костеке нас встречают с опаской. В поселковой администрации яблоку негде упасть. Мужчины уверяют, что рабов нужно искать исключительно в Костеке Старом. Рассуждения о том, что рабы на самом деле просто ленивые бомжи, проходят под монотонное мычание коров, бредущих с пастбища по вечерней улице. Жители Старого Костека более приветливы. Слова Олега слушают с участием и вспоминают, что похожий на белоруса человек работал пару месяцев назад, но сейчас исчез. Уже на обратном пути информатор сообщает Олегу, что пропавший, скорей всего, работает на кирпичном заводе под Махачкалой.

В столицу возвращаемся затемно. Дорожная пыль быстро забивает фары. Нам приходится остановиться, чтобы их протереть. Ночная дорога грязна и безлюдна. Где-то вдалеке светится одинокий домик. Задержаться в этом краю даже на 5 минут нет никакого желания.

Из иллюминатора самолёта вечерняя Махачкала напоминает тлеющие угли, которые кто-то раскидал по тёмному ковру. За этими огоньками скрываются невольники. Когда думаешь об этом, романтика моментально исчезает.

Александр Гальперин