«И тут ко мне подходит Сталин…»

О первых днях войны и своей службе в охране Кремля вспоминает ветеран Пётр Ионочкин, которому скоро исполнится 95 лет

Петра Ионочкина можно назвать человеком-эпохой. Он родился в июле 1918-го, через несколько месяцев после Октябрьской революции, в деревне Берёзовка Рязанской губернии, куда его родители уехали из голодающей Москвы. Гражданская война, коллективизация, страшный голод 1933 года – всё это пришлось пережить его семье. По окончании семилетки пошёл учиться в сельскохозяйственный техникум, думал работать в родном колхозе агрономом. Но тут судьба первый раз круто изменила планы Петра Ионочкина – его попросили пойти учительствовать в начальную школу в селе Кривель. А там организовался крепкий коллектив самодеятельности. Пошёл в «артисты» и Пётр Кузьмич. Вскоре о злободневных пьесах, которые ставят в сельском клубе кривельцы, заговорили по всему району. Коллектив отправили на районный смотр, где они заняли первое место, а после в Москву на всесоюзный конкурс. И вновь кривельцам достались лавры победителей!

На следующий год руководителя самодеятельного коллектива и Петра Ионочкина вызвали в район, сообщили, что вновь отправляют их в столицу поступать на курсы организаторов культмассовой работы. Увы, Ионочкину фортуна не улыбнулась: строгая комиссия дала от ворот поворот. В Берёзовку Ионочкин решил не возвращаться. Два месяца тщетно пытался куда-нибудь пристроиться. Наконец ему предложили пойти в охрану вагоностроительного завода в Сокольниках.

– Приводят меня к начальнику охраны, – продолжает Пётр Кузьмич. – Тот говорит: «Тебе же только 18 лет будет, значит, скоро в армию. Какой смысл мне тебя брать? Но если будешь каждую неделю стенгазету выпускать – возьму». Думаю: если я и в школе её выпускал, и в колхозе, где трудился на летних каникулах, то, наверное, и сейчас справлюсь. И согласился.

Вскоре журналистский труд Петра Ионочкина заметили в редакции заводской газеты и пригласили на работу. Вечерами он ходил на подготовительные курсы во Всесоюзный институт журналистики и мечтал связать свою жизнь с этой профессией.

Но судьба вновь спутала все планы. Объявили армейский призыв и Петра Ионочкина направили на службу в чекистские органы. Приказом наркома Ежова от 12 января 1938 года он был зачислен слушателем во 2-ю Московскую школу НКВД СССР. Год спустя уже приказом наркома Берии ему присвоили звание сержанта госбезопасности и направили служить в Особую группу Управления коменданта Московского Кремля на должность сотрудника особых поручений.

Ранним воскресным утром 22 июня 1941 года Петра Ионочкина, сотрудника Особой группы Управления коменданта Московского Кремля, разбудил шум на лестнице – кто-то поднимался по этажам и настойчиво тарабанил в двери. На часах не было и пяти утра. Вскоре раздался стук и в дверь его коммуналки. На пороге стоял военный.

– Одевайтесь и спускайтесь вниз, – скомандовал он Петру Кузьмичу. – Там ждёт машина. С собой ничего не берите.

Через считаные минуты Ионочкин выскочил из подъезда. В машине увидел сослуживцев-«кремлёвцев».

– Что случилось-то? – спросил шёпотом у товарищей, когда автомобиль тронулся.

– Сами не знаем, – пожали плечами они.

– Эх, а ведь собирались с приятелем утром за город поехать на два дня в дом отдыха, – с сожалением подумал Пётр Ионочкин. – Видимо, не судьба…

Вскоре въехали на территорию Кремля. Скомандовали построение.

– Товарищи, – обратился к строю начальник Особой группы. – Сегодня, в 4 часа утра, началась война с Германией. Согласно приказу переходим на военное положение.

Сотрудникам группы выдали оружие и отправили по домам, дав час на сборы. Вскоре Пётр Ионочкин вновь был в Кремле, не предполагая, что объявленное «военное положение» продлится не один год…

Даже сейчас, спустя столько десятилетий с момента окончания, пожалуй, самого страшного испытания в истории человечества, полковник в отставке Пётр Ионочкин готов вновь и вновь повторять: «Лишь бы не было войны!» Фраза, которая не очень трогает «мирные» поколения, но чрезвычайно близка всем, кто пережил ужас бомбёжек, обстрелов, гибели родных и близких…

Особая группа была не единственной охранной структурой Кремля. Полк специального назначения стоял на охране периметра со всеми входами и выходами. Комиссарское подразделение было сосредоточено на охране внутренних помещений – по одному человеку всегда стояло у входа в кабинеты и квартиры членов Политбюро. Особая группа также имела свои отдельные задачи, в частности отвечая за безопасность прохода и проезда руководителей по территории Кремля. Так что каждый «кремлёвец» был обязан знать в лицо не только членов Политбюро, но также всех их домочадцев, секретарей республиканских бюро ВКП(б), руководителей зарубежных компартий и всех высокопоставленных персон, регулярно посещавших Кремль.

– На территории у нас было пять постов, – вспоминает Пётр Кузьмич. – Конечно, самый ответственный и тяжёлый – у здания правительства, а самый неприятный пост был на Коммунистической улице, где жили в ту пору Молотов, Ворошилов, Калинин, младший брат Ленина Дмитрий Ульянов с семьёй, Алиллуевы, Каганович, Жданов, семья Серго Орджоникидзе… Неприятным он был потому, что у проезда автомобилей, где мы должны были дежурить, постоянно гулял сильный ветер. Зимой стоять было просто невозможно!

Вступать в разговоры с членами Политбюро «кремлёвцам» было строжайше запрещено. Поэтому, когда однажды к Петру Ионочкину обратился сам Сталин, он едва не растерялся.

– Мы проверяли готовность Большого Кремлёвского дворца к проведению торжества по случаю принятия в состав СССР прибалтийских республик, – рассказывает Пётр Кузьмич. – Начальник поставил меня на пост у первой двери, ведущей в зал, и сказал никого не пропускать. Через некоторое время вернулся, сообщил, что приехали члены Политбюро, и приказал пройти в зал, посмотреть, нет ли там кого посторонних. Дошёл я до середины – никого. Вдруг вижу – справа по проходу со стороны президиума идут Сталин и Илларион Гагуа, заместитель коменданта Кремля. И тут знакомый голос с кавказским акцентом, голос Сталина: «Обожди! Ты давно здесь?» Отвечаю: «Так точно, товарищ Сталин, с самого начала проверки». – «А Берию не видел?» – «Никак нет!» «Если увидите, скажите, что мы там ждём его», – сказал Сталин, повернулся, взял Гагуа под руку, и они пошли обратно к президиуму, разговаривая о чём-то по-грузински…

О том, что война с немцами не за горами, начали говорить ещё за несколько месяцев до её начала.

– Помню, ещё в феврале 1941 года состоялась XVIII партийная конференция, на которой с докладом выступил председатель Государственной плановой комиссии при Совнаркоме СССР Николай Вознесенский, – продолжает вспоминать Пётр Ионочкин. – Он говорил о надвигающейся угрозе войны и о том, что если эту войну развяжут, то это будет «война моторов», а потому нашу промышленность и транспорт надо перестраивать на военный лад.

Итак, 22 июня 1941 года «кремлёвцы» перешли на военное положение. Отныне все охранявшие покой руководителей страны должны были не просто нести службу, но и жить на территории Кремля, в некогда стоявшем на месте нынешнего Дворца съездов трёхэтажном здании, переоборудованном в казарму.

С первого же дня войны Кремль и центр столицы, готовясь к обороне, начали стремительно менять свой облик, маскируясь от вражеских бомбардировщиков. 

– Мы же должны были наблюдать за работами по маскировке Кремля, – рассказывает Пётр Кузьмич. – А сколько народа в них было занято! Практически весь наш кремлёвский полк, ещё какую-то специальную хозяйственную группу мобилизовали – помню, одни украинцы в ней были. В первую очередь стали маскировать Мавзолей. За одну ночь солдаты нашего кремлёвского полка обнесли его каркасом из металлических труб и натянули на него сшитый из раскрашенной парусины «двухэтажный дом». Парусиной замаскировали и Большой Кремлёвский дворец, ею же зашивали звёзды на кремлёвских башнях. Золочёные купола закрашивали чёрной краской. Асфальт и брусчатка на всех свободных от строений площадях и территориях у Спасской, Боровицкой и Троицкой башен раскрашивались под растительность и крыши зданий. Вскоре весь Кремль виделся с высоты как плотная жилая застройка. Однако, несмотря на маскировку, вражеские бомбы рвались и на его территорию, хотя в газетах об этом не упоминалось ни словом.

– 12 августа 1941 года 500-килограммовая фугасная бомба попала в юго-западное крыло здания Арсенала, – рассказывает Пётр Ионочкин. – Под обломками оказались 20 убитых и 11 раненых зенитно-пулемётного взвода. Это были первые кремлёвские жертвы войны. Я в этот момент находился в бомбоубежище и явственно ощутил, как от удара зазвенело в ушах, с потолка посыпалась штукатурка… 29 октября вражеская бомба угодила прямо в строй солдат на территории Арсенала, буквально расшвыряв их во все стороны. Тогда погиб 41 человек, ещё сто получили ранения. Затем фугасная бомба в 250 килограммов попала в Большой Кремлёвский дворец, пробила крышу и перекрытия верхних этажей и повисла, не разорвавшись, над большой потолочной люстрой Георгиевского зала. Когда её обезвредили и увезли, стали выяснять, кто стоял на посту. Оказалось, что в тот момент там находился я. Стали спрашивать, слышал ли я удар, была ли воздушная волна. А я не слышал ни звука! Потом мне сказали, что я, видимо, в рубашке родился…

Наверное, именно благодаря этой самой «рубашке» Пётр Кузьмич остался жив, когда во время последующих бомбардировок его дважды лишь сносило взрывной волной и всё заканчивалось только ушибами и ссадинами.

– Самым надёжным бомбоубежищем было, конечно же, метро, – вспоминает «кремлёвец». – Поначалу во время авианалётов Сталина и членов Политбюро увозили на станцию «Кировская». Отдалённость одних и ненадёжность других бомбоубежищ заставили поспешить с постройкой укрытий, соответствующих военному времени. Не готовы мы к нему оказались, раз даже для «отца народов» в Кремле не оказалось надёжного убежища. Но уже в августе метростроевцы под руководством знаменитой в то время Татьяны Фёдоровой устроили на территории Кремля для руководства государства нечто вроде бункера, а в одном из скверов прорыли вход в метро.

Ставшие регулярными бомбардировки Москвы заставили провести в метро на станции «Маяковская» 6 ноября 1941 года торжественное заседание Моссовета, посвящённое 24-й годовщине Октября. С левой стороны от президиума стоял поезд с открытыми дверями вагонов – там располагались буфеты, где приглашённым подавали чай и бутерброды. Традиционный парад войск, как объявили, должен был состояться на следующий день в Куйбышеве. Даже «кремлёвцы» ничуть не сомневались, что так и будет.

– И вдруг на утро – парад на Красной площади! – продолжает Пётр Кузьмич. – С Мавзолея сняли маскировку, на трибуне стоит Сталин, по площади проходят маршем наши войска. Оказалось, ночью всех извещали по партийной линии… Зачем такая секретность? Если бы кто-то узнал, то и столпотворение было бы, да и воздушного налёта наверняка не миновали бы. Ведь Гитлер на весь мир заявил, что 7 ноября его «непобедимые» войска пройдут по Красной площади!

Накануне следующей годовщины Октябрьской революции произошло из ряда вон выходящее событие – ефрейтор Савелий Дмитриев, вооружившись винтовкой, отправился к Кремлю стрелять в Сталина. Встал на Лобном месте, на вопрос милиционера уверенно ответил: «Воинский патруль. Направлен для усиления охраны Красной площади накануне праздничного парада». Подходили к нему с вопросами и военные, но Дмитриев твердил: «Придёт начальник караула меня сменять – у него и спрашивайте». Даже чекистов его выдержка и спокойствие сбили с толку, особенно когда «часовой» равнодушно проводил глазами машину, в которой ехал Калинин. Так и оставили его стоять на «посту».

Но когда из Спасских ворот выехал правительственный чёрный автомобиль с затемнёнными стёклами, «часовой» резко вскинул винтовку и начал палить в лобовое стекло. Однако машина лишь на мгновение остановилась, а затем, набрав ход, скрылась из виду. Сталина в ней, правда, не было, но был член Политбюро Микоян, отделавшийся только испугом. Тем временем на Красной площади завязалась перестрелка, в которой был ранен милиционер. Выбежавшая по тревоге из Кремля вооружённая дежурная команда забросала Лобное место гранатами. Раненого террориста обезоружили и увезли на Лубянку. Ордер на его арест подписал лично Берия…

Все годы войны «кремлёвцы» просились на фронт. Однако комендант Кремля Николай Спиридонов отправлял прошения в корзину. Но они забрасывали его всё новыми и новыми заявлениями.

– И тогда он попросил выступить перед нами самого Калинина, – вспоминает Пётр Ионочкин. – Ведь одно дело – комендант требует остаться служить в Кремле, а другое – сам «всесоюзный староста»! И Калинин нам по-свойски объяснял: мол, идёт война, столько людей гибнет, вы тоже на фронт рвётесь. А кто будет правительство и сердце Родины вместо вас охранять? «Я что ли, старик, буду это делать?» – стукнул он по столу кулаком. Мол, нужно служить там, где поручила Родина, – и точка.

Только в 1944 году комендант Кремля подписал Ионочкину заявление. На фронт его, правда, не отправили – послали на Лубянку, оттуда – на курсы криминалистов. Служба в органах госбезопасности растянулась ещё на долгие 14 лет, половину из которых он проработал в Управлении КГБ по Ленинградской области.

В Ленинграде из тех, кто служил в Кремле в годы Великой Отечественной, после войны оказались 68 человек. Каждый год в День Победы воины-«кремлёвцы» встречались, вспоминали молодость. Теперь их осталось только двое…