Самая надёжная защита – экзистенциальная

Замалчивание темы суицидов в публичном пространстве может показаться странным – проблема крайне острая. Но и обсуждать её опасно, ибо это может породить «культурную подсказку»: ужасное решение начинает представляться не чем-то исключительным, а естественным, разумным и даже красивым. Красоте финального акта весьма способствуют образы романтических самоубийц – Есенин, Цветаева, Маяковский, – наводящих на мысль, будто такой конец выбирают прежде всего люди выдающиеся. Что верно ровно в той же степени, в какой наличие золотых вкраплений превращает в золото всю пустую породу. Да, гибель каждого человека – трагедия, но избранность доказывается не смертью, а жизнью.

Публикации посмертных записок, фотографий, в которых наше потрясённое воображение непременно находит трагическую глубину выдающихся личностей, непременно будут пробуждать опасные мыслишки: а ведь они правы, они решились, а я всё тащу свой воз, хотя свобода так близко… А если нам ещё укажут причину добровольного ухода, и окажется, что страдания «освободившегося» мало чем отличаются от наших страданий… Ведь лишь умные профессионалы умеют различать скрытую причину и завершающий повод, нависшую снежную массу и последний камешек, запустивший лавину.

Когда в конце 1980-х я создавал общественную организацию «Круг» для помощи людям, пытавшимся или намеревавшимся покончить с собой, одним из главных открытий для меня оказалось то, что с ними, как правило, не случалось ничего такого, чего не случалось бы и с Божьей помощью ещё не раз случится с каждым из нас, ибо, как всем известно, наш мир – юдоль скорби, а утраты, неудачи, обиды – наш будничный хлеб. Но обнаружил я ещё и то, что убивает не просто несчастье, но некрасивое несчастье, сочетание несчастья с унижением. И если помочь человеку почувствовать себя пусть несчастным, но красивым, если отыскать высокое, пусть даже иллюзорное (впрочем, других просто не бывает) оправдание его беде, он сможет вынести несравненно больше. Не случайно в войну, когда общая масса несчастий многократно возрастает, уровень самоубийств обычно падает.

Именно поэтому я называю систему оборонительных иллюзий, дающих нашей жизни красивое истолкование, экзистенциальной защитой: ослабление этой защиты и приводит к росту самоубийств, подобно тому, как ослабление иммунной системы приводит к росту инфекционных заболеваний. Именно поэтому «художественное» изображение самоубийств невольно работает на контркультуру, романтизирующую не жизнь, а смерть.

Зато обсуждение проблемы в предельно академической манере, с большим количеством цифр, мне кажется, снимает фигуру самоубийцы с котурнов и заставляет искать красоту в жизни, а не в смерти. Так, например, врезка к интервью директора Института социологии РАО Владимира Собкина («Новая газета», 30.05.2013), в которой сообщается, что уровень подростковых самоубийств у нас в России втрое выше общемирового, сама по себе вряд ли послужит культурной подсказкой, хотя, взятая вне мирового контекста, она способна направить мысль читателя по ложному следу.

Прежде всего, общемировой уровень – это нечто вроде средней температуры по больнице, он мало что говорит об отдельных больных, которые для нас только и важны. А если считать, что здоровее тот, у кого температура (уровень самоубийств) ниже, то окажется, что у Зимбабве со здоровьем гораздо лучше, чем, скажем, у Финляндии: в Зимбабве число самоубийств на 100 тысяч жителей – около 11 мужских и около 5 женских, а в Финляндии в 1990 году эта пара была куда смертоноснее – 49 и 12. Правда, в 2009-м Финляндия, к счастью, сдвинулась в сторону Зимбабве: 29 и 10. Но им обеим ещё тянуться и тянуться за Египтом, у которого обе эти цифры при всех катаклизмах стоят практически на нуле. А у нас в России и взрослые, и подростки должны брать пример с Чечни и Дагестана.

У них же должна учиться и «образцово-показательная» Америка – она по части подростковых самоубийств стоит ближе к нам, чем к Зимбабве. И вся Европа должна учиться равенству мужчин и женщин у Индии, где уровень мужских самоубийств – примерно 12–13, а женских – около 7–8. Правда, в Китае женщины, по крайней мере ещё недавно, даже опережали мужчин, напоминая слова наркома Николая Семашко о том, что рост самоубийств среди женщин свидетельствует об их возросшей социальной активности.

И, как ни смешно или грустно, глава Наркомздрава был прав. Чем больше люди выходят из-под власти стереотипов, тем больше они принимают собственных решений и, следовательно, терпят больше неудач, за которые ответственны уже они сами. Чем больше состязательности, тем больше и проигравших, ибо на пьедестале почёта могут разместиться лишь немногие. Причина суицидов – свобода, и неудачи, разочарования, депрессии, самоубийства – плата за свободу. Чтобы уничтожить аварии на дорогах, люди должны ходить пешком, чтобы избавиться от самоубийств – перестать жить своим умом.

Самоубийства – плата за обновления, но стабильность тоже не панацея: за идиллическое двадцатилетие Брежнева число самоубийств в СССР удвоилось – примерно с 40 до 80 тысяч в год. А за время перестройки упало на треть: то, что коммунисты называли развалом государства, миллионам людей подарило надежду и ощущение причастности к Истории – экзистенциальную защиту создаёт чувство причастности к чему-то великому. Именно утратой этого чувства, а вовсе не рабским духом народа и вызвана ностальгия по Советскому Союзу. И напрасно пропагандисты компартии пытались связать постперестроечный рост самоубийств с разрушением советского строя, поражением в холодной войне и экономическими трудностями: бисмарковская Германия ответила всплеском самоубийств на ровно обратную ситуацию – на победу во франко-прусской войне, объединение страны и бурный экономический рост, чему способствовали солидные репарации.

Сегодня людей лишает экзистенциальной защиты отсутствие не столько личных (в личной жизни всегда есть место подвигу, любви и надежде), сколько общенациональных перспектив. То общенациональное целое, к которому мы все волей-неволей причастны, мало возвышает нас в собственных глазах, а тем более в глазах мира, без чего тоже трудно сохранить самоуважение, не впадая в агрессию и не надуваясь искусственной спесью. Подозреваю, что и нынешнее протестное движение порождено не столько надеждой на очищение нашей жизни, сколько желанием самоочищения: протестуют для очистки совести от унижения, в реальный же позитивный результат мало кто верит. Но я не удивлюсь, если даже и на такие, не достигающие практического результата действия уровень самоубийств отреагировал снижением. Хотя, скорее всего, он их вовсе не заметил, слишком уж узкого круга всё это касается.