Юрий Ряшенцев: «Память моя устроена странно…»

Известный поэт говорит, что ему почему-то помнится в основном смешное. Из того же, что было грустного, рождались стихи

В 80-х ходила по стране такая шутка – чтобы кино стало хитом, нужны: а) симпатичная героиня; б) усы Боярского; в) стихи Ряшенцева. И действительно, стихи его знают в нашей стране все, даже те, кто от поэзии далёк (а зря!). «Не вешать нос, гардемарины, дурна ли жизнь иль хороша…» Или: «Опять скрипит потёртое седло…». В его послужном списке – стихи к тридцати трём спектаклям и тридцати пяти фильмам, многие из которых смотрены-пересмотрены нами много раз; русская версия знаменитого мюзикла «Метро»; либретто к трём операм… Если не он – народный поэт, то тогда кто же?

– И вот, Юрий Евгеньевич, вы опять в Петербурге…

– Моя родина. Я часто бываю здесь. Мне этот город кажется очень уютным. Может, это память детства? Питер для меня всегда красив, в любую погоду, в любое время года. Никогда не соглашусь, что он жалко выглядит, ободранный… 

– Это называется сейчас «винтаж»...

 – Я всегда чувствую здесь какое-то волнение, наверное, от Невы. Нева всегда такая… взлохмаченная. В отличие от Москвы-реки. А что, у Петропавловки по-прежнему пляж?

– Ну да. Самые отчаянные даже купаются…Так вы с Большой Пушкарской? Я читала ваши воспоминания, очень смешные. 

– Читали? Смешно?

– Не то слово. Плакала просто.

– На Петроградскую мы переехали уже потом. А сначала моя семья жила на Невском, дом с эркерами. Актёры Александринки шли после спектакля к нам в дом. Один из них – Певцов – был тайно влюблён в мою маму, она мне рассказывала. Из такой рафинированной среды меня увезли в Москву, в рабочую слободку.

– И в красном бархатном костюмчике, как у вас написано, вы вышли в первый раз во двор, где «жили, гуляли и дрались» горожане в первом поколении, в сараях хрюкала и крякала разная живность, иногда пробегали полуметровые крысы, а в большой луже сидел угрюмый мальчик…

– М-да… Я вышел во двор в этом костюмчике, столкнулся с трудностями, костюмчик снял и больше никогда уже его не надевал.

– Поразительная память у вас, особенно если учесть, что семья ваша переехала в Москву, когда вам было три года.

– Память моя устроена странно. Я помню в основном смешное и забавное, что происходило со мной и с другими людьми. А вот грустное и печальное не то чтобы забылось, нет, но осталось где-то на периферии сознания или воплотилось в других жанрах, чаще – в стихах. 

– И в вашей жизни, судя по вашей книге, юмора хватало… 

– Это время было такое. Двадцатый век жил страшноватой жизнью, поэтому так много смеялся. Я окончил пединститут имени Ленина. Там было уникальное братство – Юра Визбор, Юлик Ким, Юра Коваль, Володя Красновский… Петя Фоменко, который среди нас, разгильдяев, считался чудаком, потому что пропускал девушек в дверь, и о котором сочинили песенку: «Сидели в тюрьме Проспер Мериме, актёр Жан Маре и Петя Фоме»…  

– А почему – педагогический? Все вы хотели стать учителями? 

– Да потому что мы были дети репрессированных. Все!!! Поэтому мы не могли поступать в МГУ. Оставался филфак пединститута. 

– Советская педагогика, можно сказать, здорово выиграла за счёт политических репрессий. Хотя каждый из вас прославился не на педагогической ниве…

– Я, например, семь лет преподавал, из них три года в школе для трудных подростков. Мои ученики до сих пор звонят мне, нас связывает нежнейшая дружба – с хулиганьём этим. Но мне не было с ними трудно, я вырос в своём дворе на рабочей окраине и знал, как с ними разговаривать.

– И всё-таки рифмы увели вас из школы. Вы много лет проработали в отделе поэзии журнала «Юность».

– Я до сих пор там иногда печатаюсь, хотя журнал совсем другой. И литературная жизнь в стране коренным образом изменилась. А тогда – три миллиона был тираж. Сейчас даже трудно себе это представить. И коллектив же тогда в «Юности» был!

– Знаю, читала. Как вы пальто на амбарный замок закрыли...

– Это не я, это Ося Офенгенден, художник. А пальто было Ильи Суслова, он потом в «Литературке» работал. Пальто было модное, ратиновое. Редкое пальто, в общем. Мы все, согласно традиции, собрались идти в ЦДЛ обмывать покупку. Но в конце дня оказалось, что в петлице пальто – замок. Закрытый на ключ. Пришлось взламывать ломом. Это, конечно, Оська сделал. Который первый же пришёл в кабинет и стал притворяться: «К-к-кто это сделал, ну к-к-как мальчишки к-к-акие, честное слово!» Он заикался… А потом мы ему отомстили – полторта у него съели. 

– ?!

– Возвращались как-то из ресторана ЦДЛ мимо редакции, заглянули в окно на первом этаже, а там Ося за столом работает. Нас не видит. В форточке коробка с тортом пристроена. Ну мы этот торт и того… Съели. Не весь, половину, а рядом бумажку положили: «0,5 торта съедено». 

– Вкусный хоть торт был?

– «Прага». На следующий день Ося звонит Илье и жалуется: «Бардак в стране достиг предела!» И рассказывает, что принёс торт тёще на день рождения, она открыла коробку и говорит: «Я, Ося, тебя никогда не держала за жадного, но почему ты купил полторта?!» И по привычке он затянул свою песню: «Ну, б-б-блин, я п-партбилет на-на стол п-п-положу, а я, между п-прочим, вступ-пал в окружение в 1942 году, будучи евреем!» Грозился, но никогда партбилет так на стол и не положил. Замечательный человек был, талантливый. Эх, «Юность» моя!

– Говорят, сейчас интернет убил толстые журналы. 

– Интернет – гениальное изобретение, но дуракам достался. Но вообще я не компьютерный человек. Зачем мне разбираться в компьютере, когда у меня Галя есть, она умеет… 

– Зато я только благодаря интернету смогла познакомиться с вашей чудесной прозой. Книги ведь выходили небольшими тиражами, их не найти.

– А-а-а. У меня прозы немного. Роман «В Маковниках, и больше нигде». Книга воспоминаний «Когда мне было лет семнадцать», небольшая повесть «Крысы нашего двора» и ещё рассказ один – вот и вся моя проза. Остальное – стихи.

– Так вот, я всё никак не могу задать вам первый вопрос. Вы приехали в Петербург с новым и, говорят, совершенно грандиозным проектом…

– Это будет мюзикл «Пола Негри». Мы с женой Галиной Полиди написали его русскую версию. Это очень трогательная история о любви. Героиня – звезда немого кино, приехавшая покорять Голливуд. Её назвали «олицетворением славянского секса», она  даже диктовала миру «русскую» моду. Например, высокие ботинки, длинные серьги и цыганские шали вслед за ней стала носить вся Америка. Герой – режиссёр Эрнст Любич, который так был увлечён кино, что его называли «катушка с лентой». По нашей версии они любили друг друга, но прошли мимо этой любви, а когда спохватились, то было поздно. 

– Значит, это больше грустная история. 

– В ней есть и смешное, и грустное. Знаете, я вообще не люблю, когда юмор существует отдельно. Я не понимаю, как можно ходить на вечера юмора. Что это такое?! Юмор на сцене должен быть растворён в тех же пропорциях, что и в жизни.  

– Янушу Юзефовичу мало было невероятного успеха в Москве с мюзиклом «Метро», он придумал что-то совершенно новое. 

– Януш – гениальный. Эту технологию я так и не понял. Когда увидел, то просто не поверил: пароход выплывает на сцену, самолёт летит прямо на зрителей. Шок! 

– Как здорово, что этот мюзикл впервые пройдёт у нас, а не в Москве. Кому за это сказать спасибо?

– Не знаю даже, это вопрос каких-то случайных встреч, связей. Для меня Петербург – абсолютно счастливый город в плане творчества. Оперу Тухманова «Царица» впервые показал в Петербурге театр «Геликон-опера». Для петербургского театра «Карамболь», которым руководит Ирина Брондз, мы с Галиной сделали текст к спектаклю «Шербургские зонтики». Это было очень непросто – положить русский текст на музыку Леграна, сложнейшая, филигранная работа. Сестра композитора, которая пела вместо Катрин Денёв в знаменитом фильме, присутствовала на одной из репетиций и пропела все партии с актёрами, она на французском, они – на русском. И всё совпало, представляете? На премьеру в Петербурге приехал сам маэстро Мишель Легран, который остался очень доволен. 

– Ну вот а теперь начинается работа над мюзиклом, премьеру которого нам обещают уже в декабре. Значит, вы уж точно будете чаще бывать на своей родине.

– Я счастлив.