Александр Гордон: «Без конфликта нет зрелища»

Известный телеведущий, актёр и режиссёр признаётся, что смотрит кино «из-под палки»

Александр Гордон появлялся в нашем городе за последнюю неделю дважды – чтобы в рамках Санкт-Петербургского международного кинофестиваля провести пикировку после показа фильма латвийского режиссёра Яниса Нордса «Мама, я люблю тебя» и открыть другой международный фестиваль – «Послание к Человеку». При этом ведущий одной из самых популярных телепередач «Закрытый показ» открыто признался не раз перед петербургской публикой в том, что кино не любит, не считает его искусством и сильно от него устаёт. И напротив, не устаёт от живого общения со зрителями.

– Александр, вас зовут в качестве эксперта и ведущего на различные кинофестивали, значит, вам всё-таки приходится смотреть множество фильмов. Как это сочетается с тем, что кино вы не жалуете?

– Много фильмов я не смотрю – это заблуждение. И действительно смотрю кино из-под палки. Это бывает в трёх случаях: друг снял и настаивает, чтобы я посмотрел картину, участие в фестивалях и «Закрытый показ», где выбор фильма определяю вовсе не я.

– То есть просто так, ради развлечения, вы в кинотеатр не пойдёте?

– На голливудский мейнстрим, который надо смотреть с попкорном, в формате 3D, распластанным в мягком кресле, я не хожу из-за нехватки времени, хотя вполне принимаю кино подобного рода в качестве добротного развлечения. Арт-хаус я не люблю. А найти хороший сильный фильм-историю, от которого впечатление останется на полгода-год, неимоверно трудно – это будет одна картина из тысячи. Я не рискую заниматься неблагодарными поисками – жалко тратить жизнь на разговор с идиотом, а именно в таком ракурсе я рассматриваю многих режиссёров. Увы.

– При этом вас что-то да заставляет самого браться за съёмки фильмов...

– Каюсь. Во мне говорило глумливое чувство: если кто-то позволяет себе снимать плохое кино, то почему бы самому не взяться за это дело?

– Это правда, что ваш последний фильм «Огни притона» по произведениям вашего отца Гарри Гордона обернулся для вас потерей московской квартиры?

– Поскольку я совершенно неопытный человек в деле продюсирования, я попросил замечательную женщину Елену Яцуру мне помочь. Она загорелась, но потом у неё случилась личная беда, она вложила деньги, её обманули и кинули. А потом случилась национальная беда – 2008 год, экономический кризис, возник большой дефицит в бюджете картины. И когда Лена оказалась некредитоспособной, деньги пришлось возвращать мне. Так я простился со своей московской недвижимостью. А в общем, отсняв в своей жизни три полнометражные картины, я потерял на этом 400 тысяч долларов, что для меня очень большая сумма. Так что снимать кино у нас в стране очень рискованное дело даже для режиссёра. И сегодня я уже не собираюсь сам инициировать съёмки. Жду, когда придут и предложат сами.

– Вас не угнетает ваша бытовая неустроенность?

– Нет. Будет угнетать тогда, когда рядом со мной будет жить мой ребёнок, ему же надо что-то оставить после себя. А на сегодняшний день я доволен: снял 42-ю в своей жизни квартиру – маленькую, двухкомнатную, в Китай-городе.

– На экране телевизора вы смотритесь совершенно благополучным человеком, самодостаточным, вальяжным...

– Так и есть. Только у меня нет квартиры, дома (смеётся). Началось-то всё с отъезда в Америку в 1989 году. Советское государство требовало, чтобы мы отказались от гражданства, заплатили 600 рублей за каждого, то есть мы с первой женой и ребёнком выплатили огромную по тем временам сумму в 1800 рублей, и надо было отказаться от жилья, которое нельзя было тогда ни продать, ни обменять. За мной в Америку последовала моя мама... И когда я вернулся в 1997-м в Россию, то передо мной была «выжженная поляна»...

– Но чем же вас удручила Америка? Всё-таки вы там быстро завоевали популярность на первом русском телеканале…

– Бывает так, что мужчина с женщиной не сходятся, вот так и я не сошёлся со страной: хорошая, но не моя. Вернул себе российское гражданство. Хотя и американское тоже оставил.

– В разговоре с вами абсолютно нет ощущения, которое поневоле возникает, когда смотришь на вас в передаче «Закрытый показ». Вы там кажетесь циничным и холодным, заточенным на провокацию. Вам приходится в чём-то ломать себя, входить в образ?

– Это совершенно естественная для меня игра, это такая режиссёрская и актёрская работа. Ты создаёшь конфликт, а провокация – это инструмент. Без конфликта никакого зрелища быть не может. Я сам преподаю теорию конфликта и знаю прекрасно, как это делать на практике. Действующие лица начинают каждый бороться за выполнение своей задачи. Если этого нет, смотреть не на что.

– Бываете ли вы в этой передаче искренним?

– Как раз в «Закрытом показе» я всегда нахожу место, где вставить свои пять копеек. Я говорю, как лично отношусь к решению режиссёра, к идее фильма. И могу сказать всё, что я хочу.

– Неужели на Первом канале нет цензуры?

– Есть, но странная. У Первого канала есть правило: ведущий не может участвовать в монтаже. И потому я никогда не знаю, что может оказаться под ножницами. Наверное, что-то у меня обязательно вызвало бы удивление, если бы я смотрел эфир. Но я уже лет десять себя не смотрю.

– Вашим героям нравится, как препарируют их произведения?

– Подавляющему большинству это по душе. Кшиштоф Занусси, который попал на «Закрытый показ» в качестве эксперта, был удручён, сравнив стиль передачи с партийным собранием 1974 года. Но потом сам принёс для обсуждения свой фильм «Сердце на ладони». Михаэль Ханеке был у меня и Паоло Тавиани – это если говорить о западных режиссёрах. Все сидели как дети, слушали, что о них говорят, и пытались оправдаться. Думаю, творцам как раз очень не хватает профессионального обсуждения их работ. Ведь в кулуарах всё происходит в анекдотичном виде, говорятся реплики вроде таких: «Старик, а мне понравилось!» И всё. «Закрытый показ» – передача полезная. У нас так мало пространства осталось, где можно было бы говорить о смыслах и ценностях, что кино здесь как повод для серьёзного разговора.

– Как вы отнеслись к фильму Любови Аркус «Антон тут рядом»? Принесло ли вторжение кинематографистов в жизнь парня-аутиста ему пользу? Надо было эту тему поднимать?

– Я с Аркус давно знаком и видел самый первый материал, который они с Алишером Хамидходжаевым сняли. Пять лет назад увидел и возмутился. Алишер потрясающий оператор, он верно передаёт состояние, я видел, как на переднем плане проходили камыши, трава, деревья, создавалось ощущение, что ты в мире животных, что создатели картины подсматривают за этим неизвестным существом. Аркус ещё не понимала тогда, во что она ввязалась. И со мной спорила с эстетической точки зрения. Но теперь, спустя годы, стало понятно, какой путь они прошли за это время. Люба взяла большую ответственность на себя, когда ввела себя в качестве персонажа в этот фильм. Она сделала кино как поступок. И переосмыслила журналистику. И это совсем другой подход, нежели, допустим, у Виталия Манского в «Девственности», где, на мой взгляд, режиссёр остаётся нарочито безучастным к своему герою, когда камера бесстрастно отслеживает человеческое падение. Так что фильм Аркус, считаю, нужный и по теме, и по способу подачи.

– Почему вы не считаете кино искусством?

– Это синтетический жанр, который не прошёл проверку временем. Кино начала века, 1920–1930-х годов – это мёртвое кино. Оно не волнует, это уже просто хрестоматия. А вот живопись, поэзия, вообще литература, музыка – бессмертны. Если сегодня оркестр Темирканова исполнит Пятую симфонию Чайковского, она по-прежнему сильно будет воздействовать на слушателя. Даже театр в этом смысле гораздо благодарнее, чем кино. По крайней мере, пока не было видео, существовали легенды об ушедших спектаклях.

– Вы только что сыграли Герцена в премьерном спектакле «Лондонский треугольник» Дмитрия Астрахана в московской Школе современной пьесы. Играть на сцене для вас потребность?

– Для меня работа актёра – это как отношения с первой женой, которой ты должен с запозданием вернуть долги. Я закончил актёрское отделение Щукинского училища, и трудовая книжка у меня лежит в театре. Платят ерунду, поэтому я считаю для себя театр хобби. Но я, безусловно, получаю определённый заряд, играя на сцене. Поставив пьесу Александра Углова, Астрахан вернулся к МХАТу 1940-х годов – вживаемость полная, работа на последний ряд. Я играю Герцена, Александр Галибин – Огарёва, а прекрасная актриса Джульетта Геринг – Натали. После каждого действия я меняю рубашку, которая весит два килограмма – столько пота теряю во время игры.

– Что бы вы хотели поменять в жизни?

– Я не поспеваю за поворотами в своей судьбе и не могу подводить итоги. Как только что-то менялось в моей личной жизни, тут же менялась и профессия. Раз восемь я начинал всё с нуля, и мне это нравилось. Сдаётся, что сегодняшний этап в жизни вовсе не последний мой рывок.