«Весь мир смотрит на Россию»

Известная на Западе философ, православный проповедник и активист женского движения Татьяна Горичева считает, что наша страна не только возродится, но и вытянет за собой всех

– Татьяна Михайловна, как вы пришли к вере?

– Я занималась йогой. В марксизм никакой не верила. В СССР йога была запрещена, но ходили по рукам самиздатовские книжечки с мантрами. В одной из книжек нашла… «Отче наш». Прочла молитву шесть или семь раз… И вдруг почувствовала, что любима Богом. Исчезли все проблемы, которые были в голове, в душе. И я сказала: «Боже мой, так это же христианство!» А потом почувствовала, что Бог ждёт меня. Это было обновление абсолютно всего. Ведь моё поколение сознательно не искало Бога. Мы жили в каком-то полном аскетизме, готовности к борьбе. Мы каждый день были готовы умереть за веру.

– Нельзя ли сказать, что коммунизм как идеология был использован какими-то силами для утверждения атеизма в России?

– Конечно, можно. Во-первых, материализм никогда не был свойственен даже русским материалистам. У нас не было материалистической интеллигенции. Какой Белинский материалист?.. А эти, которые пришли в 1917-м... Там русских людей не было. Они пришли мстить православию. Они пришли со своими комплексами мелких, обиженных людей. И конечно, там было масонство. Вся революционная символика масонская – серп и молот, звезда. Это антихристианство.

– Как же могла страна православная в столь короткий период скатиться до атеизма?

– Я жить не могу от этого вопроса. Я тоже из священнической семьи, но всю молодость была атеисткой, бунтаркой… Но чтобы вот так вот разрушать храмы, убивать, топить священников… Народный комиссар здравоохранения Семашко 22 мая 1920 года запретил употреблять слово «милосердие». А сострадание стало считаться чем-то позорным, унижающим человека. Советы делали попытку ввести праздник ненависти. Для людей, хоть немножко воспитанных в православии, это совершенно невозможно.

– Почему же народ так качнуло?

– Я думаю, потому, что бесы вышли. Что-то в людей вселилось. Да и сейчас я вижу очень много такого – бегают люди, которые на людей не похожи. Я их даже не осуждаю…

– Сейчас огромное число людей восстановило себя в православии.

– У меня всегда было ощущение – даже когда я вернулась из эмиграции, – что русский человек живёт в жутком страхе. Когда этот страх немножко отодвинули, произошёл взрыв. Я не ожидала, что каждый день будут креститься тысячи людей. А поклонение миллионов поясу Богородицы – это полное поражение всех врагов Церкви. Господь как-то «по-человечески» к нам отнёсся.

– Что вы думаете по поводу «сращивания РПЦ и государства»?

– Да, это происходит, и я радуюсь этому. Наши руководители молятся хоть как-то. Ездят к старцам, ездят на Афон. Я радуюсь, что государство выделяет деньги на восстановление храмов, что в церкви возвращают иконы и другое имущество. Хотя я понимаю все кошмарные риски этого. Когда Церковь была мучима и гонима, она светилась всеми добродетелями… В Церковь шли лучшие люди. Некоторые нынешние факты в жизни Церкви позволяют либералам и неолибералам, да и вообще пустым людям, говорить о том, что православие – это только мода. Что в храм народ заставляет идти рабский русский характер. Это не так. В церковь идут по вере.

– Считается, что наиболее сильному иноку, молитвеннику Бог сознательно посылает наиболее сильное искушение. Чтобы его укрепить. Не было ли это правило применено к России в целом? Если Бог столько десятилетий так сильно нас искушал, нельзя ли говорить о невероятной силе России?

– «Кого люблю, того и наказую». Это ещё в Ветхом Завете было. Мы пережили всё, взяли на себя крест, который уже никакой другой народ теперь не должен нести заново. Я очень часто выступаю на Западе… Там, кстати, гораздо больше интереса к России, чем в самой России. В Германии, Испании, во многих европейских странах… В Латинской Америке – так вообще повальный интерес. Потому что они смотрят на нас как на будущее. Может быть, в экономическом плане мы и отстали, но в духовном – мы несём жертвенный крест всего мира. Достоевский был прав.

– Но и сейчас в России достаточно бесовства…

– В начале перестройки я говорила с величайшим старцем, отцом Парфирием, в Афинах. И сказала, что очень тяжело видеть, как на Россию идут западные бесы. Эти сериалы, эта любовь к деньгам… Эти олигархи. Он ответил: «Татьяна, не бойся. Русские монахи всех бесов капитализма уже перевязали». А у нас в то время действовало всего двенадцать монастырей…

– Как вы думаете, может ли в России наступить время, когда монастыри станут светильниками, как раньше? Когда появятся настоящие монахи, иноки, отшельники?

– Так они и сейчас есть! Например, отец Илий (Ноздрёв) в Оптиной пустыни. Я несколько раз с ним встречалась. Он меня слушал, когда я выступала в Фессалониках. Специально с Афона приехал, где был духовником. Мы уже тридцать лет встречаемся. Кроме него ещё есть светильники. Я знала Любушку-юродивую, отца Иоанна Крестьянкина… Как женщина, я не имею права ехать на Афон, но мой бывший муж-серб ушёл на этот Святой остров. Так он говорит: там русских больше, чем кого бы то ни было. И есть потрясающие отшельники, что живут в самых крутых, страшных местах. На монастырях основана вся наша надежда – это некий абсолютный критерий. Там ничего не обсуждается. Мирянами не критикуется. Один день в монастыре – и человек меняется. Там все стихии за Бога. Источники сами начинают бить. А на Западе они засохли.

– Вы так говорите, потому что можете взглянуть на Россию как бы с той стороны. Извне. Вы видите то, что нам изнутри разглядеть сложно.

– Это я сейчас так говорю. А до высылки была наивной. Ехала на Запад как на святую землю. Говорила там с большим трепетом. Сейчас я уже знаю, что они совсем бедненькие. Захваченные духовной депрессией. Европа уже давно осознала, что она гибнет. Христианство в Европе подгнило ещё в XII веке. Уже в то время возник дуализм, спор между плотью и духом. Сегодня же основная идеология западного капитализма – делать всё, что тебе хочется. На уровне чувственности. Их основной тезис: хорошо, что нам не надо ничем жертвовать.

– Но и у нас есть такие настроения…

– Россия ничего этого не пережила. Сейчас Господь специально даёт нам такой страшный гротесковый капитализм, чтобы мы не увлекались им. Я, например, живя в России, не общаюсь с богатыми людьми. Мне с ними неудобно, неловко. Хотя на Западе у меня много богатых друзей. Но никто из них не помнит, богат он или беден. Мы общаемся по другим принципам. А экономический кризис для них – это смешно. Кризис по западным меркам – это когда человек не может три раза в году поменять машину. Нам этого вообще не понять. Мы всё время в кризисе. Чтобы после Запада жить в России в течение двух месяцев – надо быть героем. И, несмотря на всё это, я верю: Россия возродится! И вытянет за собой весь мир.

– Вы уверены, что мир действительно смотрит именно на Россию? Не на Китай, не на Америку…

– Именно на Россию! Пусть даже останется наш русский остаток, но и он сможет вытянуть весь мир. Все это чувствуют. Может быть, только мы этого не чувствуем. А у нас же святые по улицам ходят! И не только в монастырях. Но большей частью это молчаливые, незаметные люди. Как и должно быть. Не знаю, как в Китае, там тоже есть спасение – человек по образу Божьему сотворён. И животное – как «след Божий» – хочет спасения. Я в течение двух месяцев выступала в Южной Корее – это похоже на Китай. Были толпы, целые стадионы. Люди хотели «прикоснуться», почувствовать русскую веру и нашу молитву, которая считается сильной.

– В Европе и Америке действуют силы, которые борются против господствующей идеологии?

– В Западной Европе последним бунтующим интеллигентом был Жан Поль Сартр. Потом французские интеллектуалы пытались бороться за права тех, кто сидит в тюрьмах. Фуко – последний философ, который сражался, шёл в тюрьмы, пытался освобождать преступников и прочее. Был против капитализма как такового. И на этом диссидентство оборвалось.

– Почему? Народ смирился?

– Они увидели падение Берлинской стены, поняли, что советская власть – это совершенно гнилая система. Она сама по себе сдалась – без всякого сопротивления. Горбачёв вообще всё отдал. Америка до сих пор владеет всей Европой, а наши ушли. Все ждали, что у советской системы будет хоть какой-то здравый смысл. А оказалось, что это какая-то дрянь. Советские люди хотели покупать какие-то тряпки, машины, какую-то колбасу… Это просто смешно.

– А как у нас? Можно ли сказать, что диссидентство, которое имело место в СССР и которое в возрождении России свою роль сыграло, утратило своё значение?

– Когда я вернулась в Россию, во время празднования 1000-летия Крещения Руси, меня многие просили выступать против коммунизма, советской власти, атеизма… Я отказывалась. Добивать лежачего врага я не буду. Это не в моей натуре.

В то время мне казалось, что все идеологические запреты рухнули, все христиане вышли из тюрем, началась наконец-то Святая Русь. Храмы строятся. Даже Михаила Сергеевича Горбачёва я не то что уважала, но как-то признавала. Думала, что у нас действительно что-то будет. А сейчас я думаю иначе. Фактически у власти остались – только очень ослабли – всё те же самые структуры, которые действовали до 1991 года. Они стали ещё более подлыми, более опасными и коварными. Всё-таки семьдесят лет – это три поколения атеизма, фактически сатанизма. Можно по-евангельски сказать: ещё и один бес не вышел из тела России, а семь новых уже вошли. Это мировые бесы – финансовый капитализм, нео-либерализм, глобализм и другие.

Как диссидентка, я совершила большой грех, ориентируясь на Запад. Думала, что там христианская земля, что Царство Божие на земле именно на Западе. Это был типичный идеализм, характерный для русского интеллигента. Который – я сейчас это признаю – всем дорого стоил. Расшатать лодку нам удалось. Хотя мы не очень в это верили. И сейчас Россия почти в коме.

– В то время многие понимали, что расшатывать необходимо. Иных рычагов, кроме «Голоса Америки», который я тоже на даче или, отдыхая где-нибудь в Прибалтике, слушал.

– У нас особое диссидентство. Меня на Западе представляли не диссидентом, а защитником прав человека. Но тогда в России я себя так не называла. Диссиденткой да – потому что был протест, бунт… Я по натуре бунтарка, анархист. При любом государстве была бы диссиденткой. Когда меня стали называть защитником прав человека, меня это возмутило, потому что Николай Бердяев говорил, что человек должен говорить и помнить о своих обязанностях, а не правах. У апостола Павла читаем: каждый человек согрешил так, что должен быть готов к смерти. Никаких прав человек не имеет.

– А любовь ещё жива?

– В России жива, потому что Господь нас бережёт. С другой стороны, у нас, как и в Германии, каждый второй брак распадается.

– А если говорить о любви в христианском понимании?

– Такую любовь нужно воспитывать. А русских 70 лет от неё отучали. Приручали к каким-то функциям. Любовь надо взращивать. Надо иметь культуру любви. Очень трудно сказать: прости меня. Сколько раз в жизни я этого не делала. И даже гордилась этим.

– Сейчас нужны миссионеры, проповедники?

– Они нужны в любые времена. Потому что есть слой людей, которым это необходимо. Как я понимаю, вы, так же как и я, стали верующим, пройдя очень сложный и долгий экзистенциальный путь. А много людей ждут миссионерского слова. Но для проповеди требуется иметь какие-то качества. Я уже тридцать лет занимаюсь проповедью. Меня благословила на это наша Церковь. Перед депортацией батюшка мне сказал: «Ты не в изгнании, ты в послании». И я взяла на себя эту смелость. Очень было тяжело. Я рассказываю о себе. Это ужасно. Но без страха рассказываю о том, как пришла к Богу. Вот и всё.

– В каком-то смысле диссидентское движение сейчас опять возрождается. Альтермондиалисты, например, выступают за экологию, за справедливость… Они против роста социального и имущественного неравенства. Оно растёт во всех странах, не только у нас. Через 20 лет уже не будет стран развивающихся. Будут только очень богатые страны. И страны, которые опустятся на дно. Пропасть растёт, поэтому вновь растёт коммунизм. Многие сейчас читают Маркса.

Многие отказываются от любого богатства, хотят жить бедно. Это модно – жить в каком-нибудь вагончике. Многие из моих друзей уехали из городов и живут очень бедно, без электричества. Они не могут иначе. Так им диктует совесть. Они не могут смириться с тем, во что превратили реки, вообще природу, как поступают с животными. Совесть их толкает на минимум потребления.

– Сейчас Россия очень быстро переживает то, что мир пережил за 400 последних лет, – Ренессанс, Новое время, XIX век. Сознаёт свою вписанность в мировую историю. Это часто принимает какие-то карикатурные формы. Но по крайней мере тот, кто ездит на Запад и уже что-то понимает, – видит, что в России всё возможно.

– Католики создали новое направление, которое называется «богословие освобождения». В нём коммунизм соединяется с христианством… В Европе я училась богословию у иезуитов. В одном из лучших богословских институтов. Я была там, пожалуй, единственным верующим человеком. Студенты и преподаватели были марксистами, идеологами третьего мира. Все ходили в красном, говорили о Никарагуа, Сальвадоре… И лучшие немецкие священники отправились в Латинскую Америку. Наиболее известный среди них Леонардо Бофф – богослов, основатель «богословия освобождения».

Десять лет тому назад я была в Чили. По приглашению Пиночета. Хотя к моему приезду его уже посадили в тюрьму. Я там встретила бывших коммунистов, которые стали глубоко верующими людьми, католиками. И соединили веру с коммунизмом. А при Пиночете в Чили было 50 процентов поклонников Пиночета, верующих католиков и 50 процентов поклонников Советского Союза – коммунистов.

– Маркс очень не любил Россию. Очень ревновал к Бакунину. Не любил Россию и не знал. Считал Россию отсталой страной с азиатским способом производства. Он никогда не надеялся, что в России что-то будет. Для Маркса наша революция случилась бы совершенно неожиданно. И для Энгельса. Они не рассчитывали на то, что революция будет делаться какими-то невежественными руками. По Марксу – должен быть высокий способ производства. И потом – ведь должна была случиться мировая революция. А тут отдельная страна, которая даже феодальный строй не прошла.

– Я раньше была против строительства храмов – считала, что в первую очередь нужно возрождать души, а не купола золотить. А теперь я – за. Храмы нужно строить.

– Я в России уже три недели – у меня каждый день народ, приходят старые друзья, с которыми дружили до эмиграции. Все понимаем друг друга. А на Западе – я объездила почти весь мир – таких человек пять. И с ними я встречаюсь раз в три года.

Сама западная жизнь обязывает отказываться от русского разгильдяйства, разболтанности – в три часа ночи уже нельзя кому-нибудь позвонить. В Германии уже после десяти не позвонишь. В семь часов вечера нельзя прийти в гости. Потому что в это время ужинают. Если ты пришёл в семь часов, значит, ты пришёл покушать. Всё! Ты изгой на всю жизнь. Мы всего этого можем не знать, нам этого не говорят, но у них это в крови.

Татьяна Горичева – российская писательница, философ. Училась на философском факультете ЛГУ. К христианству пришла в 26 лет.

В 1979 году вошла в состав редколлегии первого независимого женского журнала «Женщина и Россия», ставшего широко известным за рубежом. 20 июля 1980 года, в первый день московской Олимпиады, Горичеву, как верующую и активистку женского движения, выслали за пределы Советского Союза.

Мировую известность Татьяна получила благодаря книгам и многочисленным выступлениям. Её приглашали католики, протестанты, православные, университеты и религиозные движения в десятках стран мира. В Германии возникло движение, назвавшее себя «Секретариат Татьяны Горичевой», которое организовывало материальную и духовную помощь России. В Европе Татьяна Горичева продолжила образование в католическом Институте святого Георгия (Франкфурт-на-Майне). Переехав в 1981 году в Париж, поступила в Свято-Сергиевский православный богословский институт, слушала лекции в Сорбонне. На свои средства организовала религиозно-философское издательство «Беседа», выпускала одноимённый журнал.

В 1988 году Татьяне Михайловне было разрешено вернуться в Россию.