Один день Дениса Ивановича

65 лет назад жителям советских городов разрешили иметь загородные участки. В связи с этим фельетонисту «НВ» почему-то вспомнился… Александр Солженицын и его «Один день Ивана Денисовича»…

Тимофей Гарик, поэт

«В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.

Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря».

Солженицын А. И. 

«Один день Ивана Денисовича» 

(начало)

В пять часов утра, как всегда, пробило подъём. Перерывистый звон будильника, пройдя сквозь сон, разорвал пелену, и, ещё не успев продрать глаза, Денис Иванович понял: сегодня – суббота. А значит, в семь надо быть на вокзале.

Звон утих, а за окном, как и среди ночи, была тьма и тьма. Был конец апреля – начало «дачного сезона», как не без горькой иронии называл это время Денис Иванович.

«Как бы сегодня не разболеться окончательно, – думал он. – Всю неделю на работу ходил простуженный...»

Но делать нечего – надо.

Он уже и не помнил, чем так провинился, но по суровому решению беспристрастного суда Ухов Денис Иванович 1955 года рождения в течение вот уже тридцати семи лет должен был каждую субботу отправляться на 101-й километр, в своё Пупырышево. С конца апреля по конец октября. Тридцать семь лет. От звонка до звонка.

«Трудно было первые двадцать пять, – размышлял Денис Иванович в набитом под завязку тамбуре, тщетно пытаясь расправить плечи и поглубже вздохнуть. – А потом ничего – привыкаешь».

Ухов даже поймал себя на мысли, что если бы вдруг вышла амнистия, то он, наверное, уже и не смог бы без этого своего наказания. Без этой ползущей и дурно пахнущей электрички. Без этого ощущения единства с товарищами по несчастью…

Электричка тем временем завершила свой двухчасовой неспешный марафон, лениво остановилась и выплюнула помятые тела на платформу. До места оставалось каких-то шесть километров. Пешком.

Эти шесть километров он уже почти и не замечал. Первые годы Денис Иванович занимал себя пересчётом покосившихся домов, сараев, помоек, деревьев. А теперь, когда всё уже было тысячу раз сосчитано и пересчитано, он разве что в который раз удивлялся: почему обитаемых участков с каждым годом становится всё меньше, а помоек – всё больше?..

«Видать, амнистия всё-таки вышла», – вздыхал Ухов.

Солнце совсем уже встало. Было что-то около десяти. Повсюду пахло навозом и палёной травой. Впереди бодро семенила Егоровна. Её участок – вот повезло бабе! – был всего в четырёх километрах от станции.

«Видать, смягчающие были…» – давно подозревал Денис Иванович.

Спать уже почти не хотелось. И даже ремни потёртого зелёного рюкзака как будто не натирали плечи – даром, что за ними висело два пуда всякой всячины. И только проклятая сумка на колёсах, к которой Денис Иванович умудрился приспособить семь ящиков с рассадой, беспрестанно норовила опрокинуться на ухабах.

– Эй, Иваныч! – поравнявшись с Уховым, притормозил ржавый «жигулёнок». – Давай подкину, – из салона показалась сальная физиономия Парамонова с 42-й параллели.

– Спасибо, не надо, – выдавил из себя Денис Иванович. Он не любил этих «блатных», на «четвёрках». – Тут мне уже совсем близко.

Оставшиеся три с половиной километра Ухов шёл, ускорив (насколько это позволяли зажатые под мышкой балки) шаг. Через полтора часа он был у ворот.

* * *

Колючая проволока на заборе была нетронута, а значит, минувшей зимой бомжи у него не гостили.

«Уже хорошо!» – радовался этой удаче Денис Иванович, безуспешно борясь с проржавевшим за полгода замком.

Когда замок был побеждён, Ухов взглянул на часы. Они показывали 12.27. Стало быть, надо было пошевеливаться – работы невпроворот. Он распахнул калитку – и вновь, в который уже раз, оказался за зелёной проволокой слегка покосившегося, но всё ещё прочного решётчатого забора.

«Вот моя решётка, вот мой дом родной!» – и лицо его даже немного расплылось в улыбке.

На участке всё было так же, как и всегда в это время. В тени ещё оставались островки серого снега, а на солнце уже пробивалась свежая сныть. Пройдёт каких-то две-три недели – и она здесь будет повсюду. А пока Денис Иванович угрюмо, но в то же время с готовностью и даже некоторым вызовом пробежался взглядом по коричневому ковру из прелых листьев.

Между тем за забором слева уже вовсю хлопотал круп Светланы Афанасьевны.

– С приездом! – высунулось из-под крупа блестящее красное лицо.

– И вас, и вас…

Хотя Денис Иванович всегда ездил первой субботней электричкой, Светлана Афанасьевна всякий раз была на месте раньше его. Она мотала свой срок на особом режиме – уезжала из города в пятницу вечером, приезжала за полночь, а возвращалась уже в понедельник, прямо на работу – в воскресенье даже не ложилась. Говорила, очень удобно…

Раз в год, когда у Светланы Афанасьевны был отпуск, её дети сплавляли бабушке 7-летнего внука. Эти недели Денис Иванович проводил, законопатив уши ватой.

Участок за забором справа пустовал – наследники почившего хозяина не торопились вступать в права. («Сын за отца не отвечает», – справедливо рассуждал по этому поводу Ухов.) А участок, что спереди, с выходом на параллельную дорогу, занимал Михалыч, капитан второго ранга. Кавторанг, как его называли соседи.

Был ли Михалыч когда-нибудь в море или нет – о том доподлинно неизвестно. Но каждый год в день ВМФ он поднимал над своим сараем военно-морской флаг. И фуражка у него была настоящая, флотская. И пил как настоящий моряк. То есть беспробудно. И жил он здесь, говорят, даже зимой... Пожизненно… Без права переписки…

В паузах между запоями (впрочем, весьма редких и непродолжительных) он выползал на крыльцо, яки на сцену, и орал что есть мочи на всю округу:

– Это моя дача! Да-да-да! Разъездились тут, понимаешь, на своих машинах! Тут вам не парковочная зона! Тут лесопарковая зона! Да-да-да! Это моя дача! Да-да-да! – и так часа полтора, не меньше.

* * *

Кое-как разобрав рюкзак и забросив на чердак рассаду, Денис Иванович наскоро перекусил сваренными загодя макаронами, помыл жёлтой, запасённой с осени водой железную миску – и взялся за балки.

Ухов любил работать с балками. Он даже толком и не знал, зачем приволок их сюда, на 101-й километр.

«В дело пойдут!» – сразу понял Ухов, как только два месяца тому назад увидел их на городской помойке.

Он не знал, в какое именно дело пойдут балки. Но об этом особо и не задумывался. Надо – значит, надо. Всё лучше, чем лопатой махать…

Работа спорилась. Стружка летела во все стороны, бензопила пела. Ей в унисон подпевали соседские пилы. Оркестр звучал упоительно! Казалось, что вся Россия поёт на этих равнинных просторах, аккуратно поделённых чьей-то скупой рукой на ровненькие прямоугольнички.

«Пила – вот самый народный русский инструмент! – в радостном возбуждении думал Денис Иванович. – Сколько чудесных песен спел наш человек под её аккомпанемент! А сколько ещё споёт!»

– Эх, дуби-инушка, ухнем! – Ухов и сам уже пел вовсю.

И песня летела, летела…

– Эй, Иваныч! Совсем на старости лет из ума выжил, что ли?

Денис Иванович испуганно поднял голову. Над ним стоял грузный председатель садоводства Николай… Николай Петрович… Пётр Николаич… Словом, имени-отчества его почти никто в садоводстве твёрдо  не помнил, и все называли просто и уважительно – Председатель. Уважали же его за то, что он воровал, но в меру. И даже для садоводства иногда что-то делал полезное. За это, правда, приходилось платить так называемые взносы.

Денис Иванович и не заметил, как Председатель зашёл на участок.

Заходить без приглашения – было старой доброй традицией 101-го. Это придавало дням, проведённым здесь, должное ощущение чего-то казённого, коммунального, неподдельного.

А разговор через забор!..

Да простит читатель за столь лирическое отступление, но если вам как-нибудь доведётся побывать в этих местах (ой, типун на язык – уж лучше, как говорится, вы к нам) – ну, хотя бы в ознакомительных целях... Так вот, если вам вдруг понадобится что-то попросить или спросить у соседа, то не вздумайте идти к нему на участок, долбиться кулаком в калитку, если она вдруг закрыта. Тем самым вы лишите соседа самого, быть может, прелестного наслаждения, которое только может случиться с ним на шести сотках.

Вот представьте себя на его месте. Сидите вы на своём участке, допустим, в шезлонге. Размечтались о чём-то. Наслаждаетесь теплом, пением птиц, зеленью деревьев, редкой минутой покоя. И тут как вдруг – бац!

– Эй, Палыч! У тебя есть ключ на семнадцать?

О, этот голос из-за забора! Он будто глас, спустившийся с небес – прямо тебе на голову. Он даёт тебе чувство защищённости. Он говорит: «Товарищ, верь, взойдёт она! Ты не один! Мы здесь, с тобой. Товарищи тебя не забыли. Ты им нужен. Они за тобой наблюдают. И на обломках самовластья напишут ваши имена!»

…Ничего хорошего от Председателя ждать, конечно, не приходилось.

– Когда за свет будешь платить, Иваныч? – сразу перешёл к делу Председатель. Было видно, что разговор доставляет ему удовольствие. – Ну-ка пойдём, счётчик глянем!

И Председатель, не дожидаясь ответа, уверенной походкой направился в домишко Ухова.

Денис Иванович покрылся испариной. На счётчике уже лет пять как стоял «мост» – и счётчик, конечно, даже не думал крутиться.

«Всё – попал…» – бледнел Ухов, следуя за Председателем.

– А это у тебя тут что? – Председатель остановился на веранде, оглядывая вещи из разобранного рюкзака.

– Это?.. «Путинка»…

– Да вижу, что «Путинка»…

– Так, может, это… Того… Этого… По сто грамм? – оживился Денис Иванович, ухватившись за призрачную надежду.

– Сто грамм не стоп-кран, – зычно рассмеялся Председатель. – Да и некогда мне… Ты думаешь, тут один такой – нарушитель распорядка?

– Так, а вы бы с собой взяли – дома бы после всех трудов праведных и выпили бы. – Ухов почувствовал сладкую близость спасения. – Берите-берите! Это ж я вам и привёз – праздник открытия сезона всё ж таки…

Председатель покрутил в ладонях поллитровку. Счётчик, его, кажется, больше не интересовал…

«Пронесло!» – дрожали мысли Дениса Ивановича, когда он вернулся к любимым балкам.

* * *

Наконец, с балками было покончено. Время катилось к вечеру. Через три участка налево пьяный Семёныч гонял по периметру участка жену. Через пять направо, у Зуйковых, – дело пахло дракой. Денис Иванович давно научился на слух определять, на каком участке что происходит.

Ухов решил, что и ему тоже было бы неплохо выпить. Праздник всё-таки – открытие дачного сезона.

«Путинка», понятное дело, давно уже отправилась в уважаемую глотку Председателя. И это бы не беда (до единственного на всю округу магазина было всего ничего – километра три, не больше), но магазин открывался только в середине июня. И цены там были такие, что хозяева городских винных бутиков лишь разводили руками. И завидовали.

Однако годы, проведённые на 101-м километре, зря не проходят. Всё приходит с опытом. Денис Иванович залез под матрас, извлёк оттуда пыльный пузырёк и, поудобнее устроившись на табуретке, приоткрыл окно, чтобы было лучше слышно, как празднуют открытие сезона соседи.

Семёныч, судя по всему, так и не догнал свою жену. У Зуйковых до драки не дошло – кого-то изрядно тошнило…

«Все счастливые шесть соток похожи друг на друга, каждая несчастливая несчастлива по-своему, – думал Ухов, закусывая прошлогодним огурцом 80-градусную картофельную настойку. – А топить сегодня не буду. Всё равно завтра после обеда уже уезжать…»

Солнце садилось, с интересом глядя на эту землю. И вся бескрайняя «лесопарковая зона», как называл Пупырышево Кавторанг, казалась солнцу огромным лоскутным одеялом в мелкую-мелкую клеточку.

– Это моя дача! Да-да-да! – слышало солнце, уже уйдя за горизонт.

Засыпал Ухов вполне удоволенный. На дню у него выдалось сегодня много удач…

«…Засыпал Шухов, вполне удоволенный. На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся.

Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый.

Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три.

Из-за високосных годов -– три дня лишних набавлялось».

Солженицын А. И. 

«Один день Ивана Денисовича» (финал)

дословно

Анатолий Стреляный, писатель:

– Много лет земельные участки разрешали иметь только сельским жителям. Это было не по-ленински. Это была уступка собственнической природе сельского человека, мужика. И советская власть таким образом признавала, что колхоз не в состоянии накормить самих колхозников.

Когда же по шесть соток разрешили иметь и горожанам, то это было признанием того, что колхоз не в состоянии накормить и горожан.

Люди с беспримерным пылом набросились на эти свои шесть соток. Страшным дефицитом сразу стали крышечки для банок, в которых консервировали фрукты, овощи.

Сердца правоверных коммунистов при виде этих новых кулаков, куркулей, обливались кровью. Эти люди, красные, понимали, что это с виду лёгкий, но страшный удар по социализму. И это было действительно так. Потому что человек после рабочего дня, после рабочей недели переносился не просто за город, он переносился из социализма в капитализм. И многие вполне отдавали себе в этом отчёт.

(Из телепроекта «Намедни. Наша эра»)

ракурс

Татьяна Хмельник,специальный корреспондент «НВ» по Северо-Западу

Несмотря на то что система выселений из столиц тунеядцев и идеологически чуждых элементов давно отменена, посёлки 101-го километра какими были, такими и остались.

Возьмите циркуль. Проткните его иглой центр северной столицы и очертите окружность радиусом сто километров. Что оказалось внутри – это подстоличная территория. Что сильно снаружи – терра инкогнита, земля «людей с пёсьими головами», зона непуганого инвестора и риэлтора-мученика. А что попало на самую окружность с определённым допуском в «наружную» сторону – это и есть пресловутый 101-й километр.

Помимо городков, пугающих своими ужасами, на 101-й попала куча садоводств. Например, у станции Мшинская. Была такая негласная (а может, и гласная, только кто её видел?) директива, что город-герой должен иметь в запасе поселения как бы без людей, чтобы в случае попадания в город-герой чего-нибудь нехорошего типа атомной бомбы уцелевшее население выехало в эти резервации. Опыт удался. Бомбы так и не кинули (тьфу-тьфу-тьфу!), зато миллионы горожан нашли чем занять себя по выходным, куда сбыть детей и родителей, а также где вырастить подножный корм.

Но всё равно большинство «неудобных» садоводств оказалось выморочными: воды нет, лес не растёт, плодородный слой, сколько его ни клади сверху, с каждой весной уходит куда-то к центру земли. В принципе бросить бы надо это дело и переселиться в другое место, более пригодное для жизни хотя бы только летом.

Многие так и делают, если судить по количеству заброшенных совсем или частично участков. Идёшь по какому-нибудь колоссальному массиву вроде Пупышева и видишь, сколько домиков заколочено, сколько огородов заросло бурьяном.

Но есть упёртые садоводы, в основном из числа пожилых, которых никакая сила не может сдвинуть с родного болота:

– Мы здесь пни корчевали, по кирпичику фундамент клали, на горбу землю таскали, по прутику гнездо вили, а вы его предлагаете разорить?!

То, что гнездо это давно причиняет больше хлопот, нежели радости, в расчёт не принимается. И дорога плохая и дальняя, и болота всюду, и яблоньки все ушли в торф, зато ольха подступает, и дом перекосился, а баня тихо движется к выгребной яме, – всё это объявляется несущественным.

И тут, возможно, есть какая-то странная, непонятная нынешним любителям дачного комфорта правда. Покуда старики цепляются за эту землю – земля жива. Когда под натиском возраста и болезней они бросят её – болото мигом восстановится в правах и легко дожуёт остатки дачной цивилизации. Не будет вокруг города кольца «бедняцких» садоводств. Будет кольцо таунхаусов в борщевике, а за ним – кольцо вытоптанного «отдыхающими» квёлого мелколесья на месте бывших садоводств. Уже сейчас можно увидеть в городских кварталах компании с мангалами – шашлычка хочется, а дачи нет. И поневоле вздохнёте о тех временах, когда такие отдыхающие разбредались по своим шести соткам.