«Мы всё ещё живём в петровском государстве»

Яков Гордин уверен: все наши беды от того, что мы плохо учим историю, а идея написания единого школьного учебника по этому предмету – утопична

Яков Гордин по праву считается одним из лучших современных российских писателей. Основной жанр его творчества – историческая публицистика с прочной документальной основой. Зачастую время действия в его книгах – узловые моменты нашего прошлого: 1730 год, 1825-й, 1917-й… Герои – люди, которые пытались изменить Россию. Вот об этих людях, этих временах, а также исторических параллелях с современностью и шёл разговор писателя с коллективом редакции «НВ».

– Яков Аркадьевич, начнём с цитаты из вашей книги «Герои поражения»: «История имеет для нас ценность только в силу своей цельности. …Деление процесса на вчера и сегодня, прошедшее и настоящее есть нечто вполне условное». Значит, именно в силу своей цельности история и может представлять для нас наибольший интерес, и именно поэтому она нас может чему-то научить. Вот только учит ли?

– Историк Василий Ключевский, человек необычайно умный и острый, хорошо поиздевался над формулой «история учит тому, что она ничему не учит». Он предложил свою формулу: «История ничему не учит, но жестоко наказывает за невыученные уроки». И в этом смысле двоечников у нас чрезвычайно много.

– А чему учат нас исторические персонажи? Ну, скажем, как бы оценили нас, сегодняшних, такие несхожие люди, как Пётр I и Александр Керенский?

– Пётр… Он, скорее всего, рассвирепел бы, увидев ту степень свободы, совершенно невозможную для государства Российского его времени. И схватился бы за топор или за свою дубину. А вот Керенский, наверное, сказал бы: «Старались мы, старались, кое-что в результате получилось… Но совсем не то, о чём я думал». Он был человеком не просто демократических взглядов, а скорее демократических импульсов. Фёдор Степун, известный философ, офицер в Первую мировую войну, а потом помощник Савинкова в правительстве Керенского, рассказывал замечательную историю. Они с Савинковым пришли к Александру Фёдоровичу в один из последних месяцев существования Временного правительства со списком людей, которых нужно было выслать из Петрограда, поскольку те представляли опасность. И вот Керенский с красными от бессонницы глазами сидел с вечным пером в руке, а они оба стояли над ним и молча ему внушали: «Подпиши! Подпиши!» В конце концов он бросил перо и сказал: «Нет! Не могу. Это вчерашние товарищи». Думаю, у Керенского было бы двойственное отношение к тому, что сейчас происходит. Он ратовал за свободные выборы, за свободную прессу, но, кстати, и за сильную армию...

– История показала, что та доброта Керенского оказалась хуже воровства. Даже Ленин предупреждал Мартова, что в ЧК выписан ордер на его арест!..

– Что касается Ленина… Я не убеждён: в отличие от своего способного ученика он не санкционировал бы пытки своих старых товарищей. Расстрел? Может быть. Но не пытки. Жёсткость нужна, но в конкретной ситуации. Всё-таки да, Керенскому тогда не хватало жёсткости. Он вообще боялся жёстких мер. Но в современной России жёсткость – чрезвычайно опасная вещь. Я не вижу политических противников нынешней власти, которые представляли бы для неё такую же опасность, какую большевики представляли для Временного правительства.

– Вспомним ещё один ваш персонаж – Алексея Петровича Ермолова, завоевателя Кавказа. Он был проповедником имперской идеи. А как вы относитесь к ней, к этой идее, которую сегодня частенько пытаются реанимировать?

– Империя, если говорить общо, – это твёрдая организация пространства по одним правилам. Её суть в унификации. Именно это, как правило, империи и губило. Потому что большие разнородные пространства экономически и психологически сопротивлялись унификации, и рано или поздно происходил взрыв.

Ермолов же был не просто носителем имперской идеи, которую продвигала российская власть. Алексей Петрович был блестящий военный: первый Георгиевский крест он получил в 16 лет, причём из рук Суворова, за участие в штурме Варшавы, а через два года принимал участие в Персидском походе, впервые увидел Кавказ, Персию, Каспий, и с тех пор, судя по всему, начались его грандиозные мечтания. Ермолов – своего рода alter ego Российской империи. Но ещё более интенсивный в своём стремлении расширить территорию, чем даже сама империя. И это, собственно, погубило карьеру Ермолова – по уровню честолюбия его нельзя сопоставить ни с одним из русских генералов. Ни до, ни после… Так вот, ермоловская идея состояла в том, чтобы, в два-три года замирив Кавказ, спровоцировать войну с Персией и, развалив Персию, продвигаться в сторону Индии. Ермолову принадлежит чеканная фраза: «В Европе нам шагу не дадут ступить без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам».

А теперь к вопросу о том, должна ли нынешняя Россия быть империей. Ответ однозначный: нет, Россия не должна быть империей. И, слава тебе, Господи, не будет, потому что просто не сможет. Императорская Россия в значительной степени погибла, надорвавшись на реализации имперской идеи. Кавказская война – а Кавказ тоже был имперской идеей – длилась без перерыва 60 лет, разоряя Россию: в 1860-е годы на неё уходила шестая часть всего бюджета. В 1850-е годы армия насчитывала примерно 250 тысяч человек – это две армии Кутузова при Бородине!

– То есть сегодня мы должны быть не империей, а федерацией?

– Да, как и записано в нашей Конституции.

– Выходит, Ленин был прагматичней, когда отпустил Польшу и Финляндию?

– Ленин, если хотел, мог быть очень трезвым политиком. До революции у него были безумные идеи. Если прочитать «Государство и революция», за голову схватишься от утопичности того, что он там пишет. Ленин был крупным тактиком, но стратегом никудышним. И вот как тактик он понимал – ни Финляндию, ни Польшу не удержать. По той же причине после «военного коммунизма» он ввёл НЭП. Он шёл за реальностью.

– Вы сказали, что Ленин был никудышным стратегом. Но ведь созданный им СССР просуществовал более 70 лет!

– СССР был хорошо организованной силовой системой, которая подкреплялась умелой и убедительной демагогией. Большевики фактически восстановили петровское государство. Вот мы всё ещё и живём в этом петровском государстве.

Пётр непрерывно воевал – с конца XVII века и до 1723 года. Когда он умер, казна была пуста. Страна разорена. Но модель сохранилась. В 1730 году была попытка ограничить самодержавие, изменить петровскую модель (я об этом писал в книге «Меж рабством и свободой»). Попытка не удалась. Россия продолжала воевать и завоёвывать. Такая нагрузка была непосильной, поэтому страну то и дело сотрясали инфляция, экономические кризисы. Причём не враги, а ближайшие сподвижники Петра и других царей разоряли Россию своим безудержным воровством. Парадокс: сами строили и сами разворовывали. Пётр пытался выстроить систему контроля. Нашли Нестерова – кристально честного человека, Пётр назначил его главным фискалом. Но потом выяснилось, что такое воровство, которое устроил сам Нестеров со товарищи, даже представить трудно, и его четвертовали. Полковник Мякинин, который оказался на месте Нестерова, спросил Петра: «Как рубить, государь? Сучья? Или?..» И тот ему ответил: «Руби под корень!» Но рубить под корень было невозможно, тогда рухнула бы вся система, выстроенная Петром.

– Получается, что петровские реформы были вообще не нужны?

– Нет, реформы, начатые, кстати, ещё до Петра, были нужны. Речь идёт о темпах и методах. Поэтому Великие реформы Александра II были попыткой «контрреволюции революции Петра», как однажды сказал Пушкин о Николае I, но обманулся. Однако Александр III частично всё вернул назад, а окончательно всё вернули вспять большевики. Они вновь превратили страну в сырьевую базу для ВПК, армию поставили во главе всего, полностью запретили свободы. Всё стало как при Петре.

– Нет, при Петре было ещё меньше свобод – запрещалось даже писать не по приказу!

– Да, Пётр издал указ о запрете «писать запершись». Главным образом, это касалось монастырей. Если монах в келье что-то пишет, дверь должна быть открыта! А потом монахам вообще запретили писать – царь боялся «подмётных писем».

– Современный бюрократический аппарат сложился ещё при Петре? Действительно ли этот аппарат и сегодня главное препятствие на нашем светлом пути?

– В 1714–1715 годах Пётр понял, что госаппарат, который он построил, неэффективен. И стал выстраивать параллельную структуру управления – систему майорских розыскных канцелярий. Эти гвардии майоры действовали самостоятельно, подчиняясь непосредственно царю. И все особо важные дела поручались майорским канцеляриям. В итоге гвардейские сержанты оказывались важнее даже сенаторов.

Пётр был фанатиком регулярности. Регулярное ведение боя, регулярный Петербург… Его любимая фраза: «Регулярно, а не по-казацки». А на самом деле процветал управленческий хаос. И жестокость. К примеру, о методах, которыми армия собирала подати, читать просто страшно. Полковой командир мог делать с мужиком всё – за недоимки как угодно пытать. Это была страна, оккупированная сама собой. Потом нравы, конечно, смягчились, но принципы, к сожалению, остались.

– Хотелось бы понять, с чем была связана петровская модель государства – с особенностями его личности или же с геополитической ситуацией, которая требовала иметь большую армию, чтобы сдерживать натиск с Востока и Запада и не разделить, скажем, судьбу Китая, ставшего колонией?

– Пётр, несомненно, имел черты гениальности. Он был необыкновенно одарённый человек, хотя и не ахти какой грамотный. Конечно, Пётр сделал много полезного: его реформы – необычайно мощный культурный прорыв. Но участь Китая России не угрожала. С Турцией были неприятности, с крымскими татарами, но они существованию государства не угрожали. Наоборот, это Пётр претендовал на новые территории. И Северную войну начал не Карл XII, а союз России, Польши и Саксонии (курфюрст Саксонский Август Сильный был королём Польши), а также Дании. После смерти Карла XI, когда к власти пришёл 18-летний Карл XII, они решили, что можно начинать…

– Вот два реформатора: Пётр I и Александр II. Один проводил реформы, фактически разоряя страну, второй – её развивая. Но одному повсюду памятники и портреты по кабинетам, а второму… Как, по-вашему, почему мы так воспринимаем свою историю?

– Ну, конечно, потому, что мы её плохо учим! Кто, где и кому более или менее нормально объяснял, какими были реформы Александра II, какую экономическую выгоду они дали России?! И за что народовольцы убили императора?..

– Может, народовольцы тоже плохо учили историю?

– Да нет, они как раз – Желябов, Перовская – были люди образованные. Причина в том, что власть и общество, которые должны были быть союзниками, категорически не понимали друг друга. В этом значительная доля вины власти. К тому же, как всегда, нашим реформам мешали какие-то внешние события. Польское восстание 1863 года, у которого, кстати, не было никаких шансов на победу, сыграло роковую роль: оппозиция реформам воспользовалась им, потому что была сильна. А вот группа сановников, поддерживавших царя-реформатора, была невелика. В конечном счёте всё зависело от воли государя. Слава ему вечная, что он всё-таки решился на реформы. Дело не в том, что народовольцы не знали истории, а в том, что большой слой молодых, активных, желающих действия людей был отторгнут и оскорблён властью. Не было возможности включиться в политический процесс.

– Яков Аркадьевич, коль уж мы коснулись народовольцев… Вот смотрите: Александра Ульянова казнят за покушение на государя, а его младший брат оканчивает университет…

– Родных Перовской тоже никто не репрессировал – ни батюшку генерала, ни матушку. И родственников других народовольцев – не трогали. Это был большой шаг вперёд в сравнении с петровскими и послепетровскими временами. Меншикова, как известно, сослали вместе со всем семейством.

– Но при советской власти к этому принципу вернулись…

– Да. Я и говорю: советская власть во многом восстановила петровскую модель – крепостное право, абсолютную цензуру, отсутствие судов присяжных и так далее. Всё, что было завоёвано до революции.

– Как вы тогда относитесь к современному закону, в соответствии с которым семьи террористов будут нести ответственность за сделанное их родственниками?

– Резко отрицательно. С нравственной точки зрения это абсолютное варварство, и к тому же закон вызовет всплеск озлобления. Надо знать и понимать родовую психологию.

– Вы бы взялись написать единый школьный учебник истории?

– Нет, конечно! Помимо других причин, единый учебник истории, как мне представляется, – довольно безумная идея. Такой учебник в нынешней ситуации не годится. В советской ситуации он годился, но и то наиболее разумные старшеклассники прекрасно понимали, что за пределами учебника есть многое, что им хотелось бы узнать. Существовали самиздат, тамиздат… То же будет и теперь.

– Теперь к тому же есть интернет…

– Конечно! Молодые люди поймут, что их обделяют информацией, и, кроме раздражения, это ничего не вызовет. История – это всегда альтернатива. Без альтернативной точки зрения на события невозможно написать прошлое. Она очень сложное, многофакторное явление. Такие попытки делались и до Великих реформ Александра II. Ни к чему хорошему это не привело. Вот исторический пример. При Николае I историк Николай Устрялов написал биографию Петра и, в частности рассказывая о царевиче Алексее, уверял, что тот умер от апоплексического удара, потому что не смог перенести приговор. После смерти Николая I Устрялов тут же выпустил том, в котором опубликовал максимальное количество материалов по делу Алексея, и всем стало ясно, отчего на самом деле умер царевич. Так что я не завидую тем, кто будет сочинять этот единый учебник истории…

– Как вы сказали – сочинять?

– Ну естественно! Хочешь не хочешь, а исторические события надо как-то комментировать. Это же не развёрнутая хронологическая таблица! А как комментировать? В методических пособиях авторы выкручиваются как могут: чем объяснить «красный террор», как преподать сталинские репрессии… Чрезвычайно неблагодарная задача.

– Но и сейчас уже многие историки, писатели сочиняют. К примеру, делают из Колчака ангела. Из одной крайности бросились в другую.

– Колчак был, конечно, не ангел, но фигура трагическая, и отнюдь не демон. Он слишком зависел от обстоятельств и своего окружения. Ангелов в истории вообще очень мало. Демонов, к сожалению, побольше.