«Без сложного мы становимся ещё проще»

Алексей Герман-младший рассказывает о картине своего отца «Трудно быть богом», премьера которой состоится завтра

Свой последний фильм «Трудно быть богом» по роману братьев Стругацких Алексей Герман снимал очень долго. Шесть лет длились непосредственно съёмки, и шесть лет ушло на отбор материала, монтаж, который проходил щепетильно и взыскательно. Герман хотел довести фильм до совершенства, которое создал в своём воображении. Но достижима ли в принципе эта цель? Картина «Трудно быть богом» была завершена и подготовлена к выходу на большой экран уже после смерти режиссёра. 27 февраля состоится российская премьера картины. В преддверии этого события Алексей ГЕРМАН-младший поделился с «НВ» своими размышлениями о том, какие чувства он испытывает по поводу последней работы своего отца и как, по его мнению, сложится дальнейшая судьба фильма.

– Алексей, посмотрела картину. Три часа сложнейшего, совершенно особого погружения в атмосферу жизни Арканара. Удивительное ощущение, которое не сопоставить ни с чем. Скажите, насколько трудно было вам завершать эту работу Алексея Юрьевича, чтобы её наконец могли увидеть зрители?

– Приятна ваша похвала работы моего папы. Но подчёркиваю, что мне как раз не пришлось вмешиваться в ткань этой картины – эту завершающую стадию работы делала моя мама – сценарист Светлана Кармалита, помогавшая Алексею Юрьевичу на съёмках. Никто из нас не делал озвучания этой картины – она уже была озвучена. Всеми заключительными процессами заведовала мама и папина команда: редакторы, продюсеры Рушан Насибулин, Виктор Извеков. Я лишь помогал решать технические вопросы. Так что хочу развеять миф: я не являюсь никаким соавтором этой картины. И когда слышу высказывания, что я причастен к картине в творческом смысле, считаю, что звучат они некорректно. Это то же самое, как если бы считать водителя, который перево­зит картины из Эрмитажа в Лувр, что он приложил руку к творениям Караваджо.

– И всё-таки складывается ощущение, что именно вы дали толчок, чтобы картина вышла к зрителю.

– Не знаю. Главное было – завершить. Не думаю, что я сыграл какую-то определяющую роль. Если бы отец лучше себя чувствовал, он бы сам завершил фильм. Не надо преувеличивать мою роль.

– Когда шла работа над картиной, вы, как сын, могли каким-то образом влиять, участвовать, советовать?

– Я никак не мог влиять. Кто мог посоветовать моему папе? Никто! Ну кроме мамы, конечно. Не представляю себе, вот я прихожу и говорю: «Пап, значит, я тут подумал, тебе эту сцену надо снять по-другому». Такая ситуация не была возможна в принципе. Папа был совершенно независим в своих действиях и суждениях.

– Алексей Юрьевич снял пять масштабных картин. Можно ли сказать, что «Трудно быть богом» – это закономерная кульминация его творчества? Что он логически выстраивал цепочку своих киновысказываний?

– Они очень разные – эти картины. Либо кульминация должна быть запланирована драматургически, что по очевидным причинам не так, либо это должна быть одна мелодия, чего тоже не скажешь. «Мой друг Иван Лапшин», «Двадцать дней без войны» – особые истории, не похожие друг на друга. «Проверки на дорогах» – ещё какое-то, иное высказывание. «Хрусталёв, машину!» – опять новая эстетика, другая интонация, способ съёмки. Эти картины про разные ощущения людей, времени, страны. Это разные ощущения себя в мире. Уместно будет сравнение творчества моего отца с Пикассо, который был очень разным на протяжении своей жизни. И абсолютно не обязательно считать, что какой-то период был лучше или хуже.

– А какой из фильмов отца отвечает вашему сегодняшнему состоянию, что вам ближе?

– Я вообще другой человек. Мне сложно определиться с выбором. Но я считаю, что по энергетике мощнее, чем все другие картины, – «Трудно быть богом». Она смелее прежних работ. И это очень-очень важно для художника, особенно художника, который снимал фильм, будучи совсем немолодым человеком. По степени отчаянного новаторства – наверное, «20 дней без войны» имеет очень высокий градус, но всё-таки этот фильм был снят в русле ленинградской школы. А «Трудно быть богом» – нечто особенное, уверен, ничего подобного в мире нет. Каждый фильм папы – это штучное «изделие», уникальное явление со своей особой атмосферой, интонацией. А критерий любого искусства – это как раз уникальность. У нас об этом забывают. И пытаются выдвинуть в лидеры какой-нибудь фильм про спортсменов, сделанный по голливудским лекалам. Это я не про «Легенду № 17» Николая Лебедева – не подумайте. Это как раз очень достойный фильм, каких в российском прокате мало.

– То, что происходит в картине «Трудно быть богом», невольно настраивает на параллели с теми напряжёнными событиями, которые сегодня происходят на Украине...

– Думаю, то, что снял папа, это совершенно современная история, и очень хорошо видны истоки всех конфликтов, крови, борьбы, резни. Если смотреть «Трудно быть богом» внимательно – не отворачиваясь от неприятных сцен, а как бы «прыгнуть» туда, в экран, почувствовать себя жителем Арканара (а картина к этому располагает, втягивает в себя зрителя), то можно почувствовать все страхи, все чувства и ощущения героев и степень отчаяния, когда кажется, что Бог отвернулся от людей.

– Думаете, что фильмом можно кого-то исправить, воспитать?

– Не думаю, что искусство может кого-то воспитать. Но заставить задуматься, повернуть угол зрения – может. И, как говорит моя мама, не надо презирать этих людей, живущих в диком средневековье. Неизвестно, что ждёт нас впереди.

– Не опасаетесь, что в России зрители не примут фильм, посчитают его слишком сложным, непонятным?

– Действительно, вдумчивого зрителя стало меньше – многие уехали. Или умерли. И всё же зритель пытливый есть. И не только в Москве и Питере, но и в разных городах России. Многие люди думают, что за МКАДом никого и ничего, что там живут агрессивные дебилы, и всё. Это не так. Значение картины во многом в том, что она говорит на языке сложном и смелом, и это своего рода вызов унылому индустриальному кино, которое у нас преобладает. А когда говорят, что фильм слишком сложный, я хочу сказать: без сложного мы становимся ещё проще.

– «Трудно быть богом» уже побывал на различных международных фестивалях. Как картина была принята зрителями?

– Потрясающе. В Роттердаме зрители не уходили несколько часов после просмотра. Съёмочная группа, мама отвечали на бесчисленное количество вопросов. В Риме картина тоже вызвала огромный интерес. Фильм ждут на фестивалях в Скандинавии, Японии, Латинской и Северной Америке.

– Почему ваш папа принял решение не участвовать в конкурсной программе фестивалей?

– Это была его принципиальная позиция. Когда ты абсолютно состоявшийся классик – со своим сложным взглядом на действительность, на понимание мира, почему ты должен выходить и бежать стометровку? Я сам шесть раз участвовал в Венецианском фестивале. Побеждал, проигрывал. И могу сказать, что призы важны, только когда ты молод. Фестивали помогают развитию талантов – это их главная задача. Ну и потом, определение победителя на фестивалях – это очень субъективная вещь. В общем, папа понимал, что очередная награда или не награда ровным счётом ничего не изменит в его жизни.

– Что, на ваш взгляд, ждёт российское кино в ближайшем будущем?

– Если будет всё развиваться как сейчас, то мы останемся провинциальным кинематографом. Раньше было не так. Общался с мексиканскими кинематографистами, они все выросли на наших советских фильмах. А сейчас мы в мировой культуре меньше, чем Мексика. Мы сильно меньше, чем Китай, где-то на уровне Польши застряли. И это катастрофа. Так что возрождение кино – тема для следующего поколения, которое должно прийти на смену старым кинематографистам. Но надо иметь возможности заниматься этим новым кино. Сегодня этих возможностей практически нет. Пока не поймём, что залог успеха только в молодых, ничего меняться не будет. Так и останемся на уровне 15–20 процентов в прокате российского кино. Остальное будет заполнять голливудская продукция.