«До сих пор собираю каждую крошку»

Ежедневно, проходя мимо торговых центров, метро или крупных магазинов, мы встречаем пожилых людей, которые приторговывают вещами, связанными своими руками, цветами, выращенными на своих подоконниках, и другими мелочами. Зачем они это делают? Чтобы подзаработать несколько сотен рублей к пенсии? Или чтобы хоть так пообщаться с людьми и скрасить своё одиночество? Хотя зачем гадать? Ведь можно же узнать всё из первых рук!

Станция метро «Старая Деревня». У стеклянных дверей одного из торговых центров ютится старушка. Случайному прохожему покажется, будто она кого-то ждёт. Женщина опирается на палочку и словно вжимается в стену. Стоит молча, не протягивает руки, а на глазах выступают слёзы. Постоянные покупатели со временем замечают пожилую женщину. И скользнувшая из рук молодой девушки в руки старушки спасительная монетка вызывает цепную реакцию добра. Вот ещё купюру подарил парень, и девчушка наградила десятирублёвкой. С миру, как говорится, по нитке…

Что привело бабу Валю к стеклянным дверям супермаркета, она просит никому не рассказывает. Но результатом личной трагедии стала острая нужда. Расспросить её о блокадном прошлом тоже непросто.

– О блокаде нельзя рассказать, её нужно пережить, – говорит она, – но вам, слава Богу, это не предстоит.

Больнее всего женщина переживает услышанный когда-то смех подростков, которые увидели в одном из фильмов о блокаде, как их сверстники сметают крошки со стола и кладут их в рот.

– Я до сих пор собираю каждую крошку, – с дрожью в голосе замечает пенсионерка. – Знаете ли вы, что такое 125 граммов хлеба? Как растянуть этот кусочек на весь день? Мы делили его на 3 части, брали одну часть, крошили в тарелку и заливали кипятком. Выпивали водичку, снова заливали – выпивали. И только потом ели разбухшие крошки. А выжить нам помогло, я думаю, то, что наш папа был плотником. У него был столярный клей, настоящий.

Столярный клей в то время делали из костей животных. Вот этот клей в их семье варили – получался студень без мяса. Сами ели и знакомых угощали, у которых и того не было.

– С тех пор, – продолжает баба Валя, – я не переношу вкус лаврового листа. Едва бульон закипит, сразу листик выкидываю. А как жили: днём нас обстреливают – вечером бомбят. Представляете, едет трамвай, бомба в него попадает, и оттуда головы вылетают. Или идёшь по улице, а из сугроба ноги торчат. Вот так человек шёл, воткнулся в сугроб, и всё.

Родители Валентины в блокаду умерли – многие тогда от своего крошечного пайка старались хоть кусочек отщипнуть детям. Затем был детский дом, активная трудовая жизнь уже с подросткового возраста.

Теперь вот старость – такая же трудная, как и молодость. Старость, в которой деньги приходится собирать по крупинкам.

Неспокойная старость выдалась и у Раисы Шейновой. Большинству молодых петербуржцев баба Рая стала известна благодаря постам в соцсетях. Кто-то из добросердечных прохожих написал воззвание обратить внимание на старушку, которая по вечерам торгует вязаными варежками и плетёными лапоточками. Вот лишь небольшая цитата из этого сообщения:

«Эту бабушку я вчера вечером встретила на Звенигородской, в районе 23 часов. Она, сгорбившись и держа в руках детские вязаные носки, практически засыпала стоя, так как у неё не было сил держаться на ногах. Я знаю, что её зовут бабушка Рая и что она ветеран Великой Отечественной войны. Это то, что она еле слышно сказала мне сама. Про то, что она голодна и одинока, несложно было догадаться самой. Я отдала ей, что было в кошельке, и торт, который домой везла. Она обрадовалась так, будто ей подарили миллион».

Застать бабу Раю на станции метро «Пушкинская» вечером не составило труда. Днём, поговаривают, её прогоняют полицейские. Хотя сама она в этом не призналась. От вопросов, что привело её на станцию, пенсионерка настойчиво уклоняется. Где живёт и чем питается, тоже непонятно. Всё, что поведала старушка, – родилась она в деревне в пяти километрах от районного города Трубчевска Брянской области. Там её дом. У неё есть дочь, которой требуется помощь. Где живёт дочь и знает ли о судьбе матери – пенсионерка молчит. В Петербурге у пожилой женщины крыши над головой нет. Продавать своё вязание она заканчивает в полночь. И утверждает, что после этого уезжает ночевать обратно на родину. Что маловероятно.

Зато о войне баба Рая говорит много и с увлечением. Помнит всё до мелочей, рассказывает о курьёзных случаях:

– Уже шла война, а у нас в селе престольный праздник 9 октября был – Иван Богослов. И к нам в деревню приехали два танка. А мы-то дети, нам война – что?! Гуляли до 4 часов ночи.

В это время, вспоминает пенсионерка, и наведались в деревню немецкие боевые машины. Ночевать на открытой местности фашисты побоялись, поэтому загнали технику в ангар, и сами там остановились. И в эту ночь неожиданно выпал снег по колено. Пролежал на полях с нескошенным овсом и невыкопанной картошкой неделю. Но обосновавшиеся в селении оккупанты быстро выбрали старосту, разделили объём работы на трудодни, и вскоре урожай был собран.

Самой Раисе, когда пришла война, едва исполнилось 9 лет. Однако в деревне к труду приучали рано. Приходилось девочке чистить косилки для сбора пшеницы, таскать снопы, поливать на заре капусту, перебирать зёрна от сорняков. Позже мать и соседки научили Раису вязать, мять, прясть и ткать холсты изо льна и конопли, плести лапти и корзины из бересты и кукурузных початков.

В семье Раиса была самой младшей. У неё было два брата и сестра. Отец погиб на фронте, и мать одна растила четверых. Сегодня никого из них уже нет в живых. Доживает свой век и баба Рая.

Пенсионерка с удовольствием вспоминает хитрость партизан, которые прикинулись наёмными рабочими, навезли в город дров, как будто для продажи, а сами спрятали в вязанках пулемёты. И вечером дали жару фашистам. С восторгом описывает, как «красные» освободили из плена подругу её сестры. Девушка едва не умерла в немецком лагере от голода и изнурительных работ по производству берёзовой ваты.

После войны Раиса работала в столовой при сельскохозяйственном техникуме города Трубчевска. Размещался он на Казарменной площади, позже названной Красноармейской. Страшно было спускаться в подвал бывших казарм, где хранились овощи, говорит женщина. Стена прохода была изрешечена пулями. Там после революции расстреливали людей, а затем трупы спускали в реку Десну.

Вся расцветшая от внимания к её повествованию старушка сразу стала приметной для окружающих. Рядом послушать остановились две молодые девушки. Ещё одна подошла – купила кукурузные лапти. Спешащие из поездов метро люди на несколько секунд задерживались, прислушивались, затем бросали в одну из плетёных корзиночек монетку и пробегали дальше. Пару минут за рассказом женщин следили двое крепко сложенных смуглых мужчин. Затем подошёл молодой человек с кожаным портмоне. Он тоже зачерпнул себе небольшую часть истории и отошёл в сторону.

реплика

Светлана Посисеева

Глядя в глаза несчастным людям: одиноким, вынужденным собирать крохи, я часто думаю, почему другие могут оставаться глухи к чужой беде? Неужели их горло не сжимают слёзы, а душа не разрывается от жажды справедливости? В таком настроении недалеко от Гостиного Двора я впервые увидела её… Это была старушка в платке, полностью закрывающем волосы, в наряде беженки, с лицом, почти уткнувшимся в землю. Что-то неприятно проскребло по душе, как визг тормозов, как острый предмет по стеклу. К моему удивлению, она вызывала не жалость, а отвращение. «Почему?» – стучало в висках. И вдруг в голове мелькнула мысль – руки. Это были руки очень молодой женщины. И по едва выглядывавшим из-за платка чертам можно было различить молодое красивое личико.

Ещё одна женщина попалась по дороге к Московскому вокзалу. Несмотря на проливной дождь, она почти распласталась по асфальту. И чтобы пройти по плотно забитому Лиговскому проспекту, людям приходилось перешагивать через далеко выставленную вперёд руку.

Вот такие актрисы годами умертвляли сострадание, мешали в один серый ком прекрасные чувства тех, кто ещё помнит христианские заповеди. Они обманывали и самим своим существованием поливали грязью тех, кто заслужил помощи и уважения. Психологи говорят, что не каждый сможет просить милостыню, что совсем нелегко переломить себя, чувство собственного достоинства и выйти с протянутой рукой. И способны на это люди только в крайнем отчаянии или те, у кого нет совести. Может, поэтому гордые старушки не просят. Они просто надеются на то, что сердца людей способны отделить зёрна от плевел и понять, кто действительно нуждается во внимании и поддержке.