«Цивилизация перешагнула через меня и пошла дальше»

Александр Невзоров выступает за мир без искусства и объясняет, почему сегодня невозможны «600 секунд»

В чёрной-чёрной комнате… с чёрной-чёрной лестницей, ведущей наверх, с чёрной-чёрной мебелью, с чёрными-чёрными потолками – в студии Александра Невзорова – состоялась эта беседа. Даже батареи под окнами выкрашены здесь чёрной-чёрной краской. А ещё – бюст академика Павлова с пиратским головным убором на голове (Невзоров объясняет: «Не существует никаких авторитетов, никаких святынь…»); какие-то железные рыцари; схема участков головного мозга; на рабочем столе, заваленном бумагами, – череп доисторического медведя с жёлтыми зубами, настоящий. Разве что закипающий чайник и конфетки «Мишка на Севере» – из привычной, обыденной жизни.

– Александр Глебович, если бы вас попросили указать род занятий и в анкете на это была выделена только одна строчка, что бы вы написали? Кто вы?

– Я?.. Давайте подождём пару десятков лет и прочтём это на могильной плите. Это будет наиболее объективная и точная оценка.

– Нет, ну представить мне вас как-то надо. Например, журналист. Или политик. Ипполог…

– Нет. Лошадьми я давно уже не занимаюсь.

– Врёт интернет, значит. Что – научили лошадей читать и на этом лошадиное образование в Nevzorov Haute Ecole завершилось?

– С лошадьми я всё выяснил, что мне надо было, и плавно от этого ушёл. А что обо мне в интернете пишут… Понимаете, я ведь не интернетный человек, совершенно. Цивилизация здесь через меня перешагнула и пошла дальше. У меня нет даже электрического адреса.

– Электронного... А как же?!

– Вот это всё мне распечатывают. Приносят на бумажке.

– Не поверила бы ни за что. А я уже себе нарисовала идиллическую картинку – в пять утра Невзоров встаёт, задаёт непарнокопытным овса, затем включает компьютер и… Чем же занимается сегодня Александр Глебович Невзоров, человек, в совершенстве знающий лакотский язык?

– Ну, лакотский язык… Это было давно. Это язык североамериканских индейцев. Довольно примитивный, неинтересный, но мне он был нужен для работы с лошадьми. А в сфере моих интересов сейчас – работа со средствами массовой информации. Статьи, материалы, книжки и так далее. Подготовка кино для Первого канала. На тему научных исследований я не очень расположен говорить, потому что мне, как я считаю, здесь нечем пока хвастаться. К тому же я никогда не претендовал на звание учёного. С моей точки зрения, это слово чудовищно претенциозное. Кто учёный, кто нет – выясняет история. Бывают редкие случаи, когда человек может считаться учёным при жизни. Но это должно быть подкреплено как минимум Нобелевской премией. А так – есть люди, которые занимаются различными вопросами. Насколько успешно – покажет время.

– Какими вопросами?

– Нейрофизиология. Природа мышления, природа человеческого сознания. Результат я ожидаю через года полтора. Если всё пойдёт по плану, конечно. У меня есть несколько старичков-академиков, которых я культивирую, потому что мне нужна среда.

– Научная среда, я полагаю.

– Конечно. Мне нужно, чтобы меня материли, костерили, критиковали, издевались бы надо мной, насмехались над моими ошибками. Это надо. Я, считаю, это заслужил. Весь остальной так называемый учёный мир меня не волнует. Там ко мне относятся примерно так же, как относились журналисты, когда я пришёл в их профессию – из ниоткуда. Из каскадёров.

– Бренд «Невзоров» появился в 1987 году, когда на Ленинградском телевидении вышла программа «600 секунд». Из других городов приезжали – смотрели и друг другу потом пересказывали… Что помимо энтузиазма тележурналиста Невзорова породило эту передачу?

– Только что начавшаяся тогда эпоха свободы. Эпоха дерзости, свободомыслия, абсолютного вольнодумства, именно это было основой «Секунд». Это была исключительно питательная среда, в которой эта культура не могла не взрасти. Такая эпоха начинается не по желанию революционеров-освободителей. Она начинается с фундаментального и полного ослабления власти. Власть перестала ощущать себя вправе определять образ мыслей, потому что она сама его уже не разделяла. При слове «Ленин» секретари обкомов начинали стыдливо хихикать в кулачок...

– А в какую пору «600 секунд» закончились?

– В тот момент, когда закончилась эпоха.

– Я помню, вместо «Секунд» в один не очень прекрасный день был показан репортаж о митинге в поддержку Ельцина на Дворцовой площади.

– Тогда руководство страны было стадом перепуганных, деморализованных дураков, которые не то что подкупить никого не могли – они вообще не могли ни черта. И то самое меньшинство, агрессивное, накачанное определёнными догмами, стало силой. Стало большинством. И стрелочка, как на компасе, знаете, она всегда на север показывает, стрелочка вольнодумства всегда нацелена против мейнстрима. Потому что мейнстрим не бывает правым, никогда.

– Вы хотите сказать, что направление, которым идёт большинство, – оно всегда не туда?

– Нет. Как вам объяснить? Распространённость идеи – лучшее доказательство её глупости. Это сказал Шамфор. Очень точно! Математика это вам легко докажет. Чем больше персонажей исповедуют ту или иную идею, тем более увеличивается погрешность её понимания. Так, например, исказилась либеральная идея, которая сама по себе прекрасна, потому что она наиболее естественна. А в результате что? Мы видим всех тех же людей, которые когда-то стояли на баррикадах 1991 года, но сейчас они – по другую сторону. Только, будучи опытными, баррикады они построили покрепче.

– Почему сейчас не существует передача «600 секунд»? Ведь проект, как сказали бы теперь, был успешным, «рекламоёмким». Представляете, сколько зубной пасты или сиропа от кашля можно было бы народу впарить…

– Сейчас такая передача ни на одном канале невозможна. Попробуйте вырастить культуру e-coli в соляной кислоте. У вас не получится. Посадите какие-нибудь симпатичные яблоньки на Северном полюсе – вы закопаете деньги в вечную мерзлоту. Всё всегда детерминировано, и всё имеет замкнутую физиологическую причинность. Сейчас не время для телевидения. Не время для телевизионных имён, телевизионных открытий.

– Цензура?

– Да, которая у нас у всех в головах. Кремль покрылся бы весь холодным потом, если бы узнал про перегибы на местах. Узнал бы про подлинное рвение. Мы все вдруг вспомнили эту советскую позу, такую… подцензурную: тело её не забыло и легко приняло соответствующее положение. Но Россия, несмотря на все её чудовищные недостатки, уже инфицирована свободой. Она – не отдельный организм с каким-то своим особым путём… Россия – часть европейского организма. Она, правда, не хочет эволюционировать вместе с этим организмом, сопротивляется. Она хочет оставаться в своей кембрийской чистоте и представлять интерес только для палеонтологов. Но законы исторического развития неумолимы. Перед ними не устоять. Именно они определяют историю. Не эта сопливая оппозиция, не эти дурачки с Болотной, а, повторяю, законы исторического развития. Поэтому у России ничего нет, кроме будущего.

– То есть народ, вы хотите сказать…

– Какой народ? Он никогда ничего не решал и не решает. Всегда всё делает меньшинство. Образованное, мыслящее, злое – меньшинство. Которое совершало все перевороты, все революции.

И массы здесь как раз противопоказаны. Массы – они что? Они могут взять какие-нибудь портреты, петиции и идти на поклон. А настоящих революционеров история назначает в последний момент. В 1917 году никому в голову не могло прийти, кто станет будущим владельцем России. Никому в страшном сне не могло присниться, что это будет руководитель маленького маргинального политического кружка, который даже не имел толком представительства в Государственной думе.

…И мы только через какое-то время сможем реально сказать: Октябрьская революция – хорошо это или плохо. Когда пройдёт морок этих семидесяти лет...

– Ничего себе – хорошо или плохо. Ленин, отдающий кровавые приказы, Сталин, отправивший в лагеря полстраны…

– В том, что он пришёл к власти, сказалась определённая тяга и склонность русского народа. Не нужно забывать, что любой правитель обусловлен обществом. Никакая власть не в состоянии злодействовать дольше, чем ей позволяет это делать общество. Представьте себе Джугашвили в римском сенате времён Катона. Да ему сразу же по заднице надавали бы и выкинули! Представьте Саддама Хусейна в Афинском собрании. Или нашего шизофреника Ивана Грозного в английском парламенте... Невозможно. Дело не в этих людях. Не в их патологических наклонностях. Эти патологические наклонности развиваются под влиянием обстоятельств. Или, скажем так, есть определённый тип народов, который эти патологические наклонности востребует.

– Склонность к тоталитаризму – это, по-вашему, национальная особенность?

– Для меня слово «национальность» не имеет никакого смысла, поскольку это понятие не биологическое, а социально-культурное. Русский, еврей, чукча – это не группа крови. Каждый из нас может гулять из одной национальности в другую, если добросовестно отнесётся к изучению социума, в который хочет вписаться. Поэтому мы должны говорить именно о государстве и о традициях государственности. До тех пор, пока у нас существуют эти чудовищные традиции, всегда Россия будет искать арапник по пятницам, а лучше по пятницам и вторникам; всегда будет искать тирана, и любого человека, который сядет на престол, она будет формировать как тирана. В нашей стране востребована только такая схема. После 1917 года Россия получила максимум мыслимых свобод, которых не было ни у одного народа в мире, но она нашла на свою голову Джугашвили не случайно. Она хотела тирана!

– Вам бы, Александр Глебович, учебники истории писать…

– У нас нет нормальных учебников истории, вы правы. В учебниках исторические личности – это набор бессмысленных и злобных солдафонов, которые почему-то должны служить образцом для нации. Которым мы не обязаны, на самом деле, ничем.

– Хорошо, а Толстому, Льву, мы обязаны?

– Вопрос немного не по адресу, я художественной литературы не читаю и не люблю. Она мне кажется архаичной. Есть только одна книжка, которую я порекомендовал бы подрастающему поколению, если вообще есть в этом необходимость. Я не поклонник этой книжки, но она утилитарно удобна. Знакомство с ней избавляет от необходимости читать пятьсот других названий – в ней, как в котле, сварилась вся культура. Детям это сэкономит массу времени.

– Не томите, что за книга?

– Джон Роналд Руэл Толкин. «Властелин колец».

– Хорошо, хоть что-то оставим из литературы… У вас вообще какое образование?

– Школу я, естественно, окончил. Затем поступил зачем-то в Университет, позорно сказать, на филфак. Но не учился…

– Позорно?

– Конечно. Для меня страшнее ругательства, чем «филолог», нет. Филолог – это человек, который думает, что творог добывают из вареников… Если вы хотите своих детей учить русской литературе, то её всё равно придётся переводить на какой-то более современный язык. Новое поколение в очень недалёком будущем не согласится принимать эти переусложнённые, рафинированные и непригодные для употребления фразеологические конструкции.

– Да? А я-то думала, что язык Пушкина ещё долго останется понятным и волнующим. Набоков, Чехов, Бунин, Булгаков, Ахматова, Петрушевская, Бродский… Что ж вы всех одним махом-то, а?

– К сожалению, я здесь не могу выступать экспертом. Я всё это не читаю и очень жалею времени, которое я когда-то потратил на это. Но в известном смысле, конечно, литература нужна, потому что она полирует язык.

– Заметим, это говорит человек, ставший известным на ниве журналистики. Профессионал в области языка…

– И этот язык уже становится потом возможным для употребления уже в серьёзных целях: для формулировки научных понятий, например. Формулировка – это очень важная вещь. Хотя, прямо скажем, русский язык – это не язык науки.

– По-вашему, кто сидит на вершине пищевой цепочки планеты Земля? Кто главный? Не писатель, это мы уже выяснили, исследующий человеческие взаимоотношения. Не композитор, создавший музыку, которая останется в веках. Не художник… Учёный?

– Для всех по-разному. Каждый выбирает для себя наиболее комфортный уголок бытия. Я понимаю, что эти мои сцентические высказывания не могут найти отклик у всех подряд. Многие не поймут, как можно ставить на одну доску, положим, Уайлдера Грейвса Пенфилда, который сумел доказать приоритетность ствола головного мозга над полушариями, и Льва Толстого. Для меня Пенфилд сделал гораздо больше. По мне, он важней. Изымите Толстого – я не замечу. Изымите Пенфилда – и мы вернёмся назад на 50 лет. И нам придётся снова открывать то же самое. По сути – любое произведение искусства мы можем незаметно и без особого вреда для развития цивилизации изъять.

– То есть вы за мир без того, что называется «искусством»?

– Да.

P. S.

– Александр Глебович, а ничего, что вы против всех?

– Надо быть всегда против всех. Это самый лучший способ существования.

– Вы и голосуете, наверное, против всех?

– Я вообще не голосую. Один раз в жизни голосовал, когда чётко знал, за что. Мне сказали: «Глебыч, приди, проголосуй, мы тебе дадим грузовик сена». И я пошёл, проголосовал. Лошади были счастливы…