«Музыковеды и сейчас делают вид,что меня не существует»

Композитор Алексей Рыбников завершает работу над мемуарами в жанре детектива, где расскажет о взаимоотношениях с советской властью и об истории написания своих популярных произведений

Его музыка звучит более чем в ста кинофильмах, среди них «Остров сокровищ», «Приключения Буратино», «Шла собака по роялю», «Вам и не снилось», «Тот самый Мюнхгаузен». Знаменитую песню-заставку к «Ералашу» («Мальчишки и девчонки, а также их родители…») написал тоже он. И легендарные рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» и «Юнона и Авось» – его. А ещё (или даже в первую очередь, это уж, извините, кому как) Алексей Рыбников – автор шести серьёзных симфоний, сонат, фуг, сюит, концертов для фортепиано, хоровых концертов… Не так давно Алексей Львович вместе с женой Татьяной приезжали в Петербург – в Большом зале Филармонии на международном фестивале «Академия православной музыки в рамках пятого сезона Великопостных концертов» прошёл авторский вечер композитора. А завтра на сцене ДК им. М. Горького – «Юнона и Авось» Театра Алексея Рыбникова.

– Алексей Львович, что лично для вас самое необычное было в авторском вечере?

– В Петербурге моя симфоническая музыка не исполнялась. Вообще. Ни одного произведения! Поэтому для меня очень важно, что она здесь прозвучала. Да ещё в Большом зале Филармонии, престиж которого на уровне нью-йоркского «Карнеги-холла» и миланского театра «Ла Скала». Программа состояла только из инструментальных симфонических произведений. Без вокала. Без хора. Жанр симфонической музыки наиболее сложен для восприятия обычной аудиторией.

– Вечер проходил в рамках Великопостных концертов, и ожидалось исполнение духовной музыки…

– Необязательно. Хотя Шестая симфония – часть духовного цикла, состоящего из четырёх произведений. Духовная музыка, которую я тоже пишу, – это прежде всего хоровые произведения. А симфоническая инструментальная может быть посвящена духовным темам, но назвать её духовной музыкой нельзя.

– Прозвучала «Музыка Ликии». Ликия – область в современной Турции. И когда направляешься из какой-нибудь пляжно-курортной Анталии или Алании в Демре (современное название города Миры Ликийские. – Прим. авт.), гиды не преминут заметить российским туристам: где-то здесь в горах есть домик Алексея Рыбникова. Это правда?

– Это правда. Хотя я не ожидал…

– Такого вопроса?

– Нет, я не ожидал, что это станет достоянием общественности. У меня действительно в горах есть маленький одноэтажный домик площадью сто квадратных метров. Он замечателен тем, что вид из окна – как три тысячи лет назад! – горы, лес, море. И больше ничего! Никаких следов цивилизации. Мой единственный сосед – пастух. Город Миры, где жил и проповедовал святитель Николай, буквально в полутора часах езды. Что тоже сыграло существенную роль в моём выборе места.

– Часто вы там бываете?

– В последнее время достаточно часто, потому что нужно куда-то сбегать и работать. «Музыка Ликии» там написана. И Виолончельный концерт в основном там. Работается в Ликии замечательно!

– Сосед-пастух едва ли владеет английским, а вы – турецким…

– Турецкий помаленьку приходится учить. Но с людьми можно общаться и без языка. Во всяком случае, доброжелательность местного населения мы с Татьяной чувствуем.

– Алексей Львович, ваша творческая жизнь складывалась как нельзя лучше: вундеркинд, в 11 лет написавший балет «Кот в сапогах», Центральная музыкальная школа, Консерватория, поддержка Арама Ильича Хачатуряна, всеобщее признание таланта – и вдруг резкий поворот в сторону рок-музыки…

– Поворот отнюдь не резкий. Рок-музыка возникла, когда мне было лет 13–14. Она и была рассчитана на тинейджеров. То есть на меня. Естественно, и была воспринята мною, как и всеми чуткими к музыке людьми. Как, впрочем, и джаз, который, кстати, в ЦМШ мы все на переменках играли. И вообще в ЦМШ не было такого – только классическая музыка, а ко всем остальным жанрам относиться свысока. Ни в коем случае! И не должно быть такого. Нигде и никогда. Так что интерес к роковой музыкальной культуре у меня был с детства. Но вначале-то рок возник как развлекательная, танцевальная музыка.

А когда я начал заниматься и увлекаться им по-настоящему, в 1970-е годы, он превратился из развлекательно-танцевальной музыки в очень глубокую, философскую. Пример: композиции группы Pink Floyd, других известных западных групп. Рок был новым музыкальным языком. А я от природы человек очень любопытный и подумал: а не поговорить ли и мне на этом музыкальным языке? Меня рок также заинтересовал необычайной мощью. При помощи электроусиления достигался уровень громкости звука, который позволял воздействовать одновременно на огромное количество людей. Это был эксперимент в чистом виде. Меня он очень увлёк. Сейчас, по прошествии десятилетий, нам легко говорить, что рок-музыка – это вот это, вот это. А тогда были первые открытия, первые шаги. Кроме того, к року меня ещё подвиг полный тупик, в который зашла авангардная симфоническая музыка.

Я вдруг понял: либо я пойду в общем русле, в мейнстриме симфонической музыки того времени и должен буду повторять музыкальный язык авангарда начала ХХ века (это мне казалось странным: зачем повторять, если можно найти что-то новое?), либо я окунусь в совершенно новую стихию – стихию рок-музыки. Кстати, в «Хоакине Мурьете» и особенно в «Юноне и Авось» рок-музыку я сочетал с академической, с духовной. Как пресса всего мира писала, «Юнона…» – это гремучая смесь различных музыкальных стилей». Что, конечно же, было очень лестно.

– Рок принято считать музыкой протеста. Вас трудно причислить к диссидентам, к врагам советской власти. А впрочем…

– Это глубочайшая тайна, которую я скоро раскрою, – в книжке воспоминаний я расскажу о моих взаимоотношениях с советской властью, кто кому был врагом. Потому что история создания «Юноны…» действительно очень интересна. Я прежде времени не хочу раскрывать секреты. Думаю, на будущий год, к моему юбилею, выйдет книга, и читатели всё узнают.

– Уже существует название книги?

– Существует, но тоже пусть пока останется в секрете.

– Вы сами пишете или жене, Татьяне, диктуете?

– Я всё пишу только сам. Пишу на компьютере, на айпаде, на ноутбуке – на чём придётся, иногда даже в телефоне, чтобы не забыть то, что неожиданно вспомнилось.

– Может быть, вы пишете не только мемуары?

– У меня уже написана и повесть, и либретто, есть и другие литературные произведения – в этом томике, думаю, будут не одни мемуары. Литературным творчеством я занимаюсь довольно давно, просто никогда ничего не публиковал.

– По какому принципу выстроена книга?

– По принципу детектива.

– Так!

– Да! Могу сказать, что заказал мне эту книжку отдел мужских детективов издательства… Я не буду называть издательство – вы всё равно не опубликуете. Предложение мне понравилось, я решил: ну и напишу детектив!

– Хронологический охват – вся жизнь?

– Нет, это история, рассказанная про определённый отрезок времени, от 1980 до 1998 года, но будут вкрапления и из прошлого, и из будущего – воспоминания о детстве, о Консерватории, о моей работе в Театре на Таганке и так далее, и так далее. Само же повествование, повторяю, выстроено как сюжет детектива.

– Затевая «Хоакина...», а потом и «Юнону…», вы понимали, что можете подвергнуться обструкции в музыкальном мире? Было время, когда Алексея Рыбникова словно не существовало.

– Вот вы и ответили на вопрос о взаимоотношениях с властью. Действительно меня перестали замечать. Но больше доставалось другим людям – музыковедам, которые писали работы по моим произведениям: их увольняли с работы, лишали или не присваивали звания. Мои произведения у народа пользовались большим успехом, пластинки продавались миллионными тиражами, музыка к фильмам была очень популярна. И всё это замалчивалось. Многие музыковеды и сейчас делают вид, что меня не существует. Хотя мою музыку всё больше и больше начинают играть на симфонических площадках.

– Обструкция продолжается до сих пор?!

– Да. Потому что революционность может выражаться не только в том, что человек взялся писать рок-музыку. Он может писать и симфоническую музыку, которая не будет лезть ни в какие рамки…

– Примеры – Шнитке, Губайдулина?

– Нет, наоборот. То, что делает так называемый авангард, – это нормально, это общепринято, это «да здравствует!». Во всём мире. Не должно быть ни мелодии, ни гармонии, ни классической формы – тогда это нормально. А музыка, которую я сейчас пишу, – гармоничная, мелодическая, построенная по канонам симфонической музыки. Если у тебя скрипки сыграли мелодию, как, скажем, в медленной части моей Шестой симфонии, или, как в «Ночной песне», основная тема – мелодия, построенная на тонике и доминанте традиционной гармонии, – это уже, знаете ли, криминал. «Как? Такое невозможно! От этого сто лет как отказались!» Отказались, да? Но слушателями и музыкантами принимается на ура! Поэтому для меня каждый шаг вот этой музыки (не именно моей, а вообще такого плана), каждое её исполнение – отвоёвывание территорий, завоёвывание аудитории. Мне кажется, для молодых композиторов и этот мой опыт будет интересен и полезен.

– Алексей Львович, чем будете удивлять петербуржцев в обозримом будущем?

– В Театре Алексея Рыбникова завершилась работа над постановкой «Хоакин Мурьета», это совершенно новый спектакль, его мы и хотим в следующем сезоне показать в Петербурге.

– Новый? Чем же он отличается от старого, ленкомовского, который шёл лет двадцать?

– Восемнадцать. Сейчас он в прежнем виде не мог быть восстановлен. Новые стихи написал Юлий Ким…

– И в старом спектакле стихи были замечательные…

– Да, там стихи Пабло Неруды, но история Хоакина была сильно политизирована. Мы обратились к подлинной его истории – убрали все искажения. Да простит меня Пабло Неруда, Хоакин никогда не был чилийцем, это мексиканский бандит. Но его подлинная история не менее интересна. Она сейчас необыкновенно актуальна. И главное, что в центре этого трагического повествования история любви, что для меня очень важно.