Эстетический авитаминоз

Сейчас в некоторых кругах, расходящихся уже до казённых циркуляров, принято утверждать, что Россия не Европа, а особая цивилизация. Другие же круги дают отпор: нет, мы часть европейской цивилизации! Дискуссия не может иметь конца уже потому, что никакого общепринятого определения цивилизации не существует, а лично я считаю цивилизацией объединение культур, связанных представлением о совместной избранности. Поэтому провозгласить свою принадлежность к престижному клубу недостаточно – нужно, чтобы и члены клуба её признавали.

Но что, если одни члены клуба такую принадлежность яростно отвергают, а другие колеблются? Тогда те, кто настроен на конфликт, настаивают на особом пути России, а те, кто настроен на сотрудничество, настаивают прежде всего на культурном единении с Европой, ведь богатая чужая культура может только обогатить! Я тоже настроен на сотрудничество, но согласиться с этим аргументом не могу. Ибо главная миссия культуры – экзистенциальная защита, защита человека от чувства беспомощности в безжалостном мироздании. И с ослаблением защиты религиозной только ощущение принадлежности к своему народу даёт массе людей возможность прислониться к чему-то великому и бессмертному. Так что любовь к чужой культуре бывает для нас продуктивна, когда она укрепляет нашу экзистенциальную защиту, и контрпродуктивна, когда её разрушает.

Давным-давно в Корее среди знати был сверхпрестижен китайский язык. В результате Корея осталась без высокой национальной литературы. В России был сверхпрестижен язык французский. Однако Россия сумела выдвинуть национальную аристократию, способную выдержать культурную конкуренцию с Европой. Национальная аристократия и есть лучшее орудие культурной реконкисты, так что пора задуматься о широчайшей сети царскосельских лицеев, делающих ставку на самых одарённых и романтичных.

Когда народу его собственная жизнь представляется недостаточно красивой, он деградирует как целое, а частные лица, не имея эстетического допинга, пытаются добирать до нормы с помощью психоактивных препаратов, а то и кончать с собой. Но кто-то стремится слиться с победителями, а кто-то, наоборот, пытается отвоевать оружием то, что проиграно в мире духа: международный терроризм – арьергардные бои культур, проигрывающих во всемирном конкурсе красоты. На этом фоне национализм, стремящийся лишь отгородиться, а не уничтожить источник культурного соблазна, выглядит вершиной мудрости и кротости.

Когда влечение к более блистательным культурам начало разрушать еврейскую религиозную общину, главный идеолог российских сионистов Владимир Жаботинский, европейски образованный талантливый литератор, объявил первейшей национальной задачей освобождение от влюблённости в чужую культуру – унизительной влюблённости свинопаса в царскую дочь. Ассимиляторы возмущались: он, мол, тянет их из светлого дворца в тёмную хижину. Жаботинский отвечал: не надо изображать своё предательство возвышенными красками; разумеется, чем обустраивать родную хижину, приятнее перебраться в чужой дворец, где, однако, вам не раз придётся скрипеть зубами от унижения, ибо все дворцы обставлялись не для вас. Да, в нашей истории больше страданий, чем побед, но кто, кроме нас, среди этих ужасов сумел бы не отречься от своей мечты!

Это были типичные идеи изоляционизма и национальной исключительности. Но когда другие энтузиасты заговорили о некоем еврейском евразийстве – мы-де построим государство, вбирающее в себя черты и Запада, и Востока, – Жаботинский дал жёсткий отпор. Какие черты Востока – отсутствие светского образования и демократии, порабощение женщины? Новый Израиль должен обладать всеми европейскими институтами, без которых не может быть национальной конкурентоспособности. И по мере становления государства идеологические крайности были оттеснены прагматическими задачами национального выживания, которые постепенно привели Израиль в клуб так называемых цивилизованных стран. А сам Израиль словно этого и не заметил. Ибо научился относиться к чужому суду, как и завещал Жаботинский, «с вежливым равнодушием». А если бы он твердил себе: «Мы европейская страна, мы европейская страна», – каждый эпизод, который бы демонстрировал, что европейцы любят себя больше, чем евреев (а в политике такие эпизоды неизбежны, ибо национальный и цивилизационный эгоизм является нормой), – каждый такой эпизод непременно вызывал бы волну ненависти.

Этот «особый путь» сионизма в чём-то неплохо бы повторить и России: лучше не стремиться в тот клуб, где тебя принимают не слишком нежно, чем шарахаться от обожания к ненависти. Пусть туда лучше приведёт общность исторических задач среди общих новых вызовов, среди коих достаточно назвать вскипающую исламскую грёзу.