«Какова жизнь, таков и я»

Народный артист СССР Олег Басилашвили, которому сегодня исполняется 80 лет, в интервью «НВ» признался, что главная его мечта исполнилась

Его роли в театре (в БДТ имени Георгия Товстоногова он проработал уже 55 лет и сыграл более 50 ролей) и кино (около 100 работ) стали частью не только российской культуры, но и частью жизни каждого человека. Мы все цитируем, порой даже не замечая, его героев из фильмов. Мы любим его по фильмам. Художественный руководитель БДТ Андрей Могучий подчеркнул: (Олег Басилашвили – это человек, живущий в абсолютно точном контексте сегодняшнего времени. Он чуток к тому, что происходит вовне. Это личность, которая наполняет своих героев ясным персональным высказыванием. В этом залог успеха всех его работ. У меня есть ощущение, что БДТ крутится вокруг него).

– Олег Валерианович, Товстоногов в одном из интервью сказал: «Искусство театра – это искусство правды». В современном театре эти слова сохраняют свою актуальность? И что в вашем понимании – правда?

– Прежде всего это правда человеческих взаимоотношений на сцене. Люди всегда люди, но они меняются век от века, год от года, день ото дня. И меняются их взаимоотношения, их оценки действительности. И задача художника очень трудная – передать это соотношение человека и сегодняшнего дня со сцены в зрительный зал. Это очень сложно. Георгий Александрович обладал таким даром. И почти всегда у него это получалось. Бывали неудачи, но в основном получалось. Почему люди шли в наш театр? Потому что у нас на сцене никогда не было никаких политических лозунгов. Это не театр Любимова на Таганке, который я глубоко уважаю. Нет, это был другой театр. Просто люди чувствовали: то, что происходит на сцене, – это правда. А то, что происходило с ними где-то на производстве в кабинете, допустим, директора, – это ложь. Они тянулись за этой правдой.

– А что вам пригождается из заложенного Товстоноговым, когда вы сегодня выходите на сцену?

– Понимание того, что не надо ничего бояться, нужно пробовать самого себя так, как велит твоё внутреннее чувство. Вот и всё. И не думать: ну, ладно, ничего, и так проглотят. Вот этого быть не должно. Иначе говоря, требовательность к самому себе. И наш театр всегда – и после смерти Товстоногова, и при Чхеидзе, и, надеюсь, сейчас – будет ориентироваться на этот лозунг. Просто стараться быть на уровне сегодняшнего дня и пытаться быть самими собой. Как говорил Лев Толстой: «Делай что должно, и будь что будет».

– Хоть раз в жизни вы разочаровывались в своей профессии?

– Почти каждый день. Спросите любого артиста, они подтвердят. Вы когда-нибудь снимались на видео? Вы помните отвращение, с каким вы увидели себя первый раз на экране? Я помню. Я это отвращение испытываю каждый день.

– И на сцене?

– Сцена это совсем другое. На сцене создаётся мир, который артист обязан наполнить своим существованием и превратить его в то место, где происходит действие. Это очень сложно, это зависит от многого. Завтра этого ощущения не будет, и вчера не было. Зритель видит то, что сейчас рождается на сцене, вот сейчас и больше никогда. И искусство актёра состоит в этом «сейчас». А завтра уже будет другое, потому что сегодня, например, жарко, а завтра пойдёт снег. Вот и всё, уже чувства другие.

– Все ваши герои – и положительные, и отрицательные – обаятельные. Как вам это удаётся? Вы передаёте им собственное обаяние?

– Я не знаю. Если взять пьесу Чехова «Дядя Ваня», назовите, есть там отрицательные или положительные герои? Там все живые люди. Это социалистическим реализмом навеяно понимание «отрицательного» и «положительного». Например, Корнилов был для нас врагом, а теперь про него фильмы снимают. Поди разбери: положительный он или отрицательный. В каждом человеке намешано много чего и плохого, и хорошего. В советское время было легче и интереснее играть плохих, потому что они написаны без лжи, хорошо описаны. А положительные герои написаны фальшиво, потому что к истинно положительным прекрасным людям я могу причислить только одного – Иисуса Христа. А всё остальное довольно запутанно.

– Все ли ваши мечты в жизни уже сбылись?

– А я не знаю, ей-богу. Я мечтал работать в хорошем театре. Не просто в хорошем, а в театре, который был бы необходим для дальнейшего развития людей. И я в таком театре проработал 55 лет. Поэтому моя главная мечта осуществилась. А остальных желаний много разных было. Что-то сбылось, что-то – нет.

– Все мы мечтаем о том, чтобы мир вокруг нас стал лучше. Ваши работы сделали мир лучше?

– Я вспоминаю рассказ Глеба Успенского «Выпрямила». Это как русский вор и бандит попадает в Лувр и видит Венеру Милосскую – и понимает, что жизнь прожил неверно и что надо жить иначе, надо быть духовно богаче, красивее и так далее. И он выпрямляется и выходит из Лувра другим человеком. Это, конечно, очень наивная история. В жизни такого быть не может. Когда-то я спрашивал маму, для чего мы, артисты, работаем. Ведь после нас ничего не остаётся. После архитектора остаются дома, после художника – живопись, композитор сочиняет музыку. А артист что: вышел на сцену, ушёл – и всё, после ничего нет. А она мне справедливо сказала: «Всё-таки что-то остаётся в генах человека, если до него дошла та эмоция, мысль, которую вы несёте со сцены. Для этого надо очень хорошо работать». Как говорил Станиславский: «Для детей надо играть, как для взрослых, только лучше». Я видел спектакль «Синяя птица» во МХАТе, когда там играли Москвин, Градополов. Это был великий спектакль.

Наряду с ним я видел много других спектаклей, меня часто водили в театр в детстве, но я помню только его, до сих пор помню. Помню, как Фея в конце спектакля говорит зрительному залу: «Вот мы искали Синюю птицу, но так и не нашли. Может быть, вы найдёте её и сделаете мир чуть лучше?» До сих пор я помню эти слова, хотя смотрел спектакль только один раз. Значит, что-то Станиславский и Сулержицкий заложили в мою душу, как и в души всех детей, которые были вместе со мной.

– Человеку свойственно учиться всю жизнь и не только профессии. А что в вашей копилке навыков и умений появилось за последнее время?

– Я когда-то хотел быть художником, но не вышло. И недавно мне замечательный художник Зураб Церетели вручил звание почётного академика Академии художеств. Я был поражён. Мне было безумно стыдно, потому что в зале сидели художники, настоящие, которых я глубоко уважаю. Я сказал: «В своё время я много занимался живописью, но бросил и понимаю, что сделал правильно. Потому что, если бы я занимался живописью по сегодняшний день, никто б мне звание академика не дал. А так я академик живописи».

– Говорят, что вы человек с твёрдой гражданской позицией. Это вам мешает или помогает в жизни?

– Не мешает, не помогает. Какова жизнь, таков и я. В последнее время я часто валяюсь по больницам, и там приходится общаться с врачами. Я снимаю головной убор перед этими людьми. Я даже не буду перечислять имена и отчества, больницы и стационары, в которых лежал. Я каждому безумно благодарен за то, что они пытались мне помочь и в какой-то степени помогли. Это прекрасные люди, работающие не из-за денег, а совсем по другим причинам. И я вижу, что так ответственно и внимательно они относятся не только ко мне, а ко всем больным. И вижу, как каждый из них старается, чтобы его больница наконец приобрела вид заведения, в которое не омерзительно ложиться. Вижу, как преображаются коридоры, как чисто становится, производится ремонт на последние копейки. Это делают врачи, начальники клиник, директора, для того чтобы люди почувствовали себя людьми. Я недавно был в Сестрорецкой клинике и ахнул: провинциальная больница, а как здорово там всё сделано, какие там врачи, какая аппаратура, как чисто, как приятно там бывать. Для меня это открытие. Потому что я вспоминаю давние-давние годы и мои столкновения с медициной, они совершенно противоположны тому, о чём я сейчас говорю.

– Правда ли что ваш дед Басилашвили арестовал молодого Джугашвили?

– Папа мой, Валериан Ношреванович, был большой фантазёр. Например, когда открывали памятник Юрию Долгорукову в Москве напротив Моссовета, он сказал, что надо обязательно пойти, потому что Юрий Долгорукий – грузин. Поэтому эту историю про арест Кобы, рассказанную им, я приписываю к тому, что он был человек с юмором и любил выдумывать различные вещи. Но я был в тбилисском архиве и нашёл кое-какие следы. Я не знаю, арестовывал ли мой дед, Ношреван Койхосрович, товарища Сталина, но я знаю, что, когда мы были в эвакуации, дед мог говорить русские слова только наоборот: «амам», «белх», потому что его долго били в НКВД и он вышел на волю вот таким. Его выбросили на улицу. Ни денег, ни карточек у него не было, мы его кормили. И он говорил, показывая на портрет Сталина: «Он бандит! Я его дзирс, что по-грузински значит «долой», а потом он меня дзирс». А потом пугался и добавлял: «Он хороший человек». Вот всё, что я могу сказать. А что там было на самом деле – покрыто тайной. Может, дед тоже что-то придумывал, неизвестно.

– Насколько важно для современного человека знать свою родословную?

– Обязательно надо знать. Знать свою родословную – это значит знать историю своей страны. А историю своей страны необходимо знать, если ты гражданин этой страны, если ты её любишь, если ты в ней родился, если тебе дороги твои кибитки, или избы, или высотные дома. Если сейчас поискать-посмотреть старые альбомы, фотографии, сколько можно увидеть того, чего мы не знали в детстве! Я не знал никогда, что мой прадед был священником, что мой дедушка окончил духовную семинарию в Москве, но стал церковным архитектором. Мне никогда об этом не говорили. Дальше дедушки и бабушки я ничего не знал. Не дай бог кто-нибудь что-нибудь подумает. А мы должны знать, начиная от варягов, кто мы такие, откуда мы, куда мы пришли, зачем мы живём на этом свете. Нам будет легче решать наши проблемы, если мы будем это всё знать.

– В одном интервью вы сказали, что человек испытывает лишь мгновения счастья, но никогда долго счастлив не бывает. А какие мгновения вам вспоминаются сейчас чаще всего?

– Их было, конечно, много. Обо всех я упомянуть не смогу. Но когда женщина, которую я люблю, это моя жена, сказала мне: «Да!» – вот это было счастье. Или, допустим, когда на сцене вечно что-то не получается, и вдруг ты понимаешь, что в тебя вселился другой человек, который руководит твоими действиями, мыслями, эмоциями, голосом, кровью, – вот это счастье. Потому что ты понимаешь, что подкорка начала работать, и ты не изображаешь кого-то, а становишься им, как говорил Станиславский: «Я есмь». Вот это «я есмь» бывает чрезвычайно редко, и чрезвычайно в редких актёрах я это вижу. Со мной такое бывало не часто, но бывало. Вот это я называю счастьем.

– Есть люди, которые нуждаются в чувстве одиночества, им это необходимо, а есть, которые его избегают. Вы к каким относитесь?

– Я люблю одиночество.

– Вы не любите даты, юбилеи, дни рождения…

– Ненавижу.

– Но праздновать будете?

– Нет. Ну как праздновать? 26 сентября у меня день рождения, и я бы очень хотел провести этот день со своими любимыми: женой, которой так многим обязан в этой жизни, дочками моими, внуками. Нет, я буду играть в спектакле. Вот вам и весь праздник. Это всё равно что в ваш день рождения вам скажут: хотите провести его хорошо? Ну вот идите на работу и с утра до ночи работайте.

– Вы сейчас работаете над книгой. О чём она?

– Говорить о том, что я работаю над книгой, – это громкое заявление. Работали над книгой, допустим, Василь Быков, Лев Толстой. Я просто графоман, который иногда пишет о том, что его интересует. Одну такую книжку я уже написал. Там в основном о людях, которые как-то на меня повлияли: о моей родне, моей жене, семье, моих учителях, режиссёрах, коллегах– артистах. А сейчас я хочу написать про другое. О том, как в больнице лежит человек, и как ему делают уколы, и как под капельницей ему приходят всякие образы, воспоминания. Не знаю, получится ли. Это надо быть писателем, чтоб хорошо получилось. А я артист.