Индекс, великий и ужасный

Впервые попав несколько лет назад на научную конференцию, я поначалу немало удивился. Вот выступает профессор Н. и время от времени цитирует своих коллег, явно мало кому известных даже в этой аудитории. Причём характер самих цитат напоминает высказывания Леонида Ильича, которыми три с лишним десятка лет назад обильно пересыпали статьи в советских газетах: две-три фразы вроде как и по затрагиваемой теме, но в мыслях, не говоря уж об идеях, абсолютно ничем не примечательные. Когда пришла очередь выступать второго докладчика и он пару раз сослался на предыдущего, я всё понял: люди делают друг дружке индекс цитируемости.

Не думаю, чтобы этими уловками грешили исключительно русские. В остальном научном мире, от Пиренеев до Аляски и от Канберры до Оттавы, тоже живут люди, и ничто человеческое им не чуждо. А куда денешься, если нынче для учёного этот индекс – всё! Причём не только для учёного, но также для вуза, где он служит, ведь от цитируемости отдельных «доцентов с кандидатами» зависит рейтинг всего учебного заведения, а значит, и количество-качество абитуриентов, и государственные/частные субсидии.

Впрочем, зачастую учёный люд вынужден прибегать к излишнему цитированию не только из хитрости. Во-первых, далеко не во всех школах мира преподаётся английский – язык современного научного общения. А если всё же преподаётся, то не всегда качественно. В том числе в России, где такая же картина зачастую и в большинстве вузов: там до сих пор кафедра иностранных языков является непрофильной – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что, если даже вы сделали крупное открытие, опубликовать об этом статью в самых престижных изданиях, не говоря уж о Nature или Science, для вас бывает крайне затруднительно. Чтобы самостоятельно перевести текст на английский – нет знаний, чтобы заказать работу переводчику – не всегда удаётся найти разбирающегося в теме специалиста, а если всё же нашёл – не всегда есть деньги, чтобы ему заплатить. Во-вторых, как свидетельствует Виктор Гришин, ректор Российского экономического университета им. Г. Плеханова, вузам в области социальных наук, ориентированным на изучение российской действительности, выступать на международном уровне гораздо труднее, чем вузам, которые специализируются на естественных науках.

Однако и эти два фактора ещё не всё, что умаляет объективность индекса цитируемости. Представьте себе двух математиков: один публикует с десяток хороших, но не особо выдающихся статей каждый год, а другой – всего одну за последние десять лет, но зато такую, о которой говорит весь мир, даже та его часть, которая путается в таблице умножения. У первого математика, естественно, индекс цитируемости стабильно очень даже приличный, а у второго – рекордный, но лишь на протяжении одного года. Ну и кто из этих двоих заслуживает лавров: какой-нибудь крепкий профессионал из Массачусетского технологического института (MIT) или Григорий Перельман, первым доказавший гипотезу Пуанкаре?..

Как же бороться за справедливость? В России некоторые пытаются атаковать пресловутый критерий с политических позиций. Так, Вячеслав Никонов, председатель Комитета Госдумы по образованию, прямо заявляет: «Если брать гуманитарную науку, то наивысший индекс цитируемости имеют авторы, занимающие максимально антироссийскую позицию. В естественных науках ситуация другая, но в любом случае требование, чтобы лучшие публикации шли именно на Запад, неверное. Также стоит учитывать, что значительная часть наших талантливых учёных работает в закрытых сферах, которые не предполагают публикацию. Поэтому научные институты, в которых большое количество таких специалистов, будут проигрывать тем, кто не проводит закрытых исследований».

Подобные аргументы изначально ущербны: идеология в истинной науке – mauvais ton, а «закрытые сферы» есть не в одной России. Но что касается требования, чтобы лучшие публикации шли именно на Запад, они на самом деле верны. Будь у нас в стране самые богато финансируемые и рейтинговые вузы, научные центры, а вдобавок самые престижные научные журналы, публикации текли бы к нам. Конечно, добиться такого потруднее, чем объявлять индекс цитируемости оружием русофобов, и, возможно, даже сложнее, чем доказательство гипотезы Пуанкаре, но другого пути нет, если не хотим и впредь играть по чужим правилам.