Сергей Безруков: «Я совершенно некоммерческий человек»

Известный актер ставит на первое место не деньги, а творчество и потому старается не сниматься где попало, в том числе и в рекламе

Как известно, любимый поэт Сергея Безрукова – Сергей Есенин. Его стихи в исполнении актёра петербуржцы смогут вновь услышать 28 октября в спектакле «Хулиган. Исповедь». Но Безруков не обошёл своим вниманием и другого великого русского поэта, чьё 200-летие страна будет праздновать 15 октября, и вместе с артистами Губернского театра, который возглавил в минувшем сезоне, записал подарочный диск.

– Сергей, расскажите, пожалуйста, про «Посвящение Лермонтову».

– В альбом вошли наиболее известные его стихи, романсы. Для меня особенно важно было создать настроение, чтобы слушатель ощущал себя сопричастным тому, что он слышит. Вот звучат гусли, возникает ощущение былинности, мысленно вырастает образ России, и начинается так хорошо нам знакомое: «Люблю отчизну я, но странною любовью…» Или под стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива» я подложил звуки луга, шум леса, журчание ручья. Трек длится всего одну минуту, но рождается ощущение удивительной свободы, полноты жизни, которое возникает, когда ты лежишь в густой траве и смотришь на проплывающие облака. А после этого, на контрасте, – стихотворение «Дума», под которое подложен необычный звуковой ряд: начинается всё с молитвы, её «речитатив» переходит в шум города, потом в рубленую сводку новостей: «Под Славянском разрушена церковь…» И наконец, звучит: «Печально я гляжу на наше поколенье! // Его грядущее – иль пусто, иль темно…» Причём читается стихотворение как репортаж, будто корреспондент находится в горячей точке. А в конце вновь раздаются слова молитвы…

– Вы записали этот диск с артистами Губернского театра. Признаться, для многих ваших поклонников стало неожиданностью то, что вы решили возглавить театр. Причём не подхватить более-менее успешный театр, а взяться за создание нового.

– Вы правы, для кого-то то, что я делаю, – удивительно. Летом мы были на Международном театральном фестивале в Омске, где мы показывали спектакль «Нашла коса на камень» по произведениям Островского. А это очень серьёзная постановка, мощная, с размахом, со своим оркестром. Я, что называется, показал «Губернию» во всей её широте. В Омске нам предоставили зал музыкального театра на 1200 мест, мы играли два раза, и оба раза был переаншлаг. Критика, узнав, что этот спектакль сделал я, как режиссёр, была в некотором изумлении.

– Вы рискнули взять огонь на себя и в новом театре сразу же занялись режиссурой.

– Я знал, что справлюсь. Во-первых, некоторый режиссёрский опыт у меня был – я пробовал свои силы, ещё будучи актёром «Табакерки».

– Если вы говорите о «Психе» и «Феликсе Круле», то там вы были ассистентом режиссёра.

– Да, но литературный монтаж, проработка материала, выстраивание линий развития персонажей – это всё было на мне. А в инсценировке романа Томаса Манна меня многое не устраивало, и я фактически придумал заново своего героя Феликса Круля, даже дописывал сам некоторые монологи, чтобы показать его путь от невинного мальчика до наци.

Но конечно, Островский был для меня непростым испытанием. Сколько раз было: наметишь сцену, а потом мучаешься: «Вот у меня три идеи, какая из них лучше?» – и не можешь заснуть, перебираешь варианты, которые фантазия всё подбрасывает и подбрасывает...

К тому же я прекрасно понимал, что, ставя первый спектакль сам, я таким образом проверял самого себя: насколько я смогу организовать практически незнакомых мне актёров, насколько они поверят в меня?

– И вам нужна была поддержка в лице своего друга Дмитрия Дюжева, которого вы пригласили на главную роль в этом спектакле?

– Да, мы давно друг друга знаем, и между нами, безусловно, есть ощущение доверия. Но я его пригласил прежде всего потому, что Дима прекрасный актёр, и он замечательно сыграл Савву Василькова (богатый промышленник, влюблённый в юную дворянку. – Прим. ред.). Он там такой нежный, такой трогательный, дурашливый, любящий, постепенно превращающийся в капиталиста, но при этом не утративший внутреннего благородства. Я уверен, зрители открыли для себя нового Дюжева…

– Почему вы решили открыть свой театр именно Островским?

– В его пьесах постоянно звучат слова «губернский», «губерния», ведь Москва во времена Островского была богатым купеческим городом, но губернским. Поэтому мне показалось, что для первой постановки Московского Губернского театра Островский уместен как никто. Я соединил три пьесы – «Бешеные деньги», «Бесприданница» и «Таланты и поклонники» – в одно произведение.

– Понятно, что их объединяет тема денег.

– Да, мы хотели попытаться разобраться, возможно ли в России заниматься бизнесом и не воровать, что вообще для нас деньги, насколько портят они человека. Мы не обличаем, не осуждаем юную Лидию Чебоксарову, а готовы принять, что она просто девочка из очень богатой семьи, привыкшая жить по правилам богатых. Она не может есть чёрный хлеб, ей хочется фуа-гра. Похлёбка, пельмени?! Для неё это что-то ужасное. Но девушку так воспитали папа с мамой. За это её судить и уничтожать? Нет, поэтому и мы не выносим вердикт. А с другой стороны, абсолютно белая ворона – герой Димы Дюжева, который пытается быть честным капиталистом…

– Кстати, о власти денег. В фильме «Золото», экранизации романа Мамина-Сибиряка «Дикое счастье», вы сыграли золотопромышленника Гордея Брагина, сошедшего с ума из-за золота…

– Мне очень важно было, что этот фильм показали на родине Василия Шукшина (на Шукшинском фестивале Сергей Безруков был признан лучшим актёром, а на фестивале русского кино в Марбелье, в Испании вместе с Андреем Мерзликиным получил приз за лучший дуэт. – Прим. ред.). Герои его сродни героям Василия Макарыча, не «чудикам», а тем, кто «я пришёл дать вам волю». Картина эта – повод лишний раз поговорить о прописных истинах: что такое душа, что такое искушение, что такое человек. Только жаль, что было напечатано меньше 90 копий, показали где-то по окраинам Москвы, и всё. А ведь, глядя на сошедшего с ума от золота Брагина, многим было бы полезно вспомнить, что деньги – это действительно серьёзное испытание, и сегодня оно касается очень и очень многих.

– Но если говорить о деньгах, то, может быть, наша проблема в том, что мы так долго были лишены комфорта и наша «заточенность» на деньгах оттуда?

– Но, извините, кто-то владеет этим комфортом, а кто как не имел его, так и не имеет. Проблема-то не в этом. Мы ведь говорим о бешеных деньгах, которые не зарабатываются потом и кровью, а «откатываются» со всяких сделок. Я понимаю, что нехорошо считать чужие деньги, но как иначе реагировать на то, что общество погрязло в узаконенном воровстве?

– Вы избежали искушения деньгами?

– Думаю, да. Во-первых, сам я никогда не имел бешеных денег. А во-вторых, спасает моё воспитание. Для меня прежде всего существует работа. Я совершенно некоммерческий человек. И поэтому не снимаюсь везде подряд, например в рекламе, лишь бы только заработать. Для меня на первом месте всё-таки не деньги, а творчество. И поэтому, выстраивая стратегию Губернского театра, прежде всего я думаю: а будет ли он полезен зрителю? Знаете, я пришёл к этому делу в очень правильном возрасте: сорок лет – это тот самый рубеж, когда, что-то уже про жизнь поняв, хочется развивать это осознание дальше. И делиться этим с другими.

– Как бы вы определили концепцию своего театра буквально в двух словах?

– Всё просто: человеческий театр – про людей и для людей. Скорее классика, чем современная драматургия на злобу дня: хочется не окунаться в грязь нашей жизни, выворачивать ненависть людскую к жизни, а попытаться разобраться в том, почему же всё так происходит, почему мы такие, а не другие... И конечно же, давать зрителю надежду. А это возможно, если мы будем театром сопереживания, эмоций, понятных всем и каждому.

– Меня радует отсутствие у вас такого, знаете, интеллигентского снобизма. Как-то одна уважаемая актриса ужасалась в интервью: ах, зритель-имярек не разбирается во взаимоотношениях героев чеховских «Трёх сестёр». А то, что этот зритель пришёл на Чехова, актриса, увы, не замечает…

– Нет, конечно, прекрасно, когда человек образован и знает наизусть всего Чехова, но опять же вспомним шукшинских «чудиков». По-своему прекрасных, тонких.

– И, как известно, Арина Родионовна Спинозу не читывала, а неплохо воспитала великого русского поэта…

– Да, и я уже не говорю, что образованность не означает порядочность, а это куда ценнее… Другое дело, что задача деятелей культуры – сохранить то, что есть, – не опошлять, не разбазаривать. Не отпугнуть зрителя, не отвратить его навсегда от театра. А то ведь можно показать таких «Трёх сестёр», что несчастные зрители при упоминании имени Чехова всю жизнь будут вздрагивать.

– Чехова у вас пока нет, но идут пьесы Слаповского, Лобозерова, Эдуардо де Филиппо о «маленьких» людях и их проблемах. Шукшин сюда бы ещё вписался.

– Я, кстати, думал о его «Энергичных людях», так что, возможно, Шукшин и появится в нашей афише. Но я бы говорил не о «маленьких людях», а о простых людях, причём не столичных, а именно людях «губернии», жизнь которых течёт вдали от Садового кольца.

– Я сейчас вспомнила вашего любимого героя – неудобного Сирано де Бержерака. Но вы в своём театре не стремитесь давать оплеуху общественному мнению? Вызывать шок…

– Рассказывать в острой форме о какой-то проблеме, волнующей общество, чтобы зритель обсуждал и реагировал, – это вполне возможно на нашей сцене. Но это не должен быть эпатаж ради эпатажа, только чтобы вызвать массу пересудов среди театральной общественности. Мне куда важнее попытаться дать надежду зрителю, который порой находится в полном отчаянии. Особенно в наше время нескончаемых войн, провокаций, когда человеческая жизнь – ничто. Неравнодушие к другим – вот что хотелось бы пробуждать, а не потворствовать тому пресыщенному зрителю, который приходит в театр с одним желанием: «Удивите меня!»