«Я бы не смогла там жить и петь»

Примадонна Большого театра Маквала Касрашвили рассказала «НВ» о подарке Галины Вишневской и о том, почему не эмигрировала в США

В её долгой оперной жизни было всё: и прекрасные учителя, и сказочное, как у Золушки, попадание в главный театр страны, и ведущие партии не только в Москве и Петербурге, но и в «Ковент-Гарден», Венской опере, а также на оперных сценах Рима, Гамбурга, Праги, Хельсинки, Вашингтона, Сиэтла, Чикаго. Её непосредственная Наташа Ростова, трогательная Иоланта, весёлая Розина, страдающая Аида, жестокая Турандот покорили мир. Были, разумеется, овации, цветы и, как принято говорить в театре, «прекрасная пресса», которая на разных языках восхищалась её «объёмным», «хрустальным» и в то же время «по-итальянски скруглённым, мягким» голосом. Недавно Маквала Касрашвили приезжала в Петербург – была в жюри Международных конкурсов Елены Образцовой  – юных вокалистов и камерной музыки памяти Кончиты Бадиа.

– Маквала Филимоновна, много ли обнаружилось талантов на этих конкурсах? Есть кому передавать эстафету поколений?

– Таланты есть, безусловно. В детском конкурсе был один мальчик, он просто потряс всех нас! Когда он начал петь, у меня слёзы потекли, я не могла остановиться. У него голос высокий ещё, контральто, но уже начинает ломаться, и на верхних нотах это заметно. Но он поёт – и, боже мой, сколько эмоций! Откуда? Это даётся свыше, это то, что мы называем «дар Божий». Мы в жюри сразу сказали – это Гран-при, наверное. (13-летний ученик Детской музыкальной школы из Самары Валерий Макаров действительно получил Гран-при. – Прим. ред.) В камерном конкурсе на этот раз мы услышали немного достойных певцов, но для меня оказалось совершенной неожиданностью, что так много ярких, выразительных женских голосов. Мне хотелось всех пропустить в третий тур, потому что все были достойны! Мы даже поспорили с Хуаном Понсом, сопредседателем жюри, он испанец, фантастический певец, большой музыкант. Но он очень строгий. Только одну певицу мне удалось отстоять…

– Есть мнение, что настоящий талант всегда пробьётся наверх, как бы трудно ему ни было, он всегда обратит на себя внимание…

– Нет, что вы, молодым надо помогать. Обязательно! Меня, например, тоже заметили случайно – я могла бы здесь не сидеть и не говорить с вами. Но мне помогали…

– Вы вспоминаете о том, как попали в Большой театр? Расскажите…

– Я училась на пятом курсе Тбилисской консерватории, у Веры Александровны Давыдовой, это выдающееся меццо-сопрано. Она пела в Большом, а выйдя на пенсию, переехала в Тбилиси, с мужем, тоже оперным певцом Дмитрием Мчедлидзе. И вот в Тбилиси приехали её коллеги из Москвы, и она их пригласила на наш концерт. Меня спросили: «Вы бы хотели приехать на конкурс в Большой театр?» Я даже задохнулась – конечно! Это было в декабре, учиться мне оставалось полгода, а 1 февраля я уже стояла на сцене Большого театра и пела монолог Баттерфляй и Тоску, это был сразу третий тур прослушивания. Потом я сидела в коридоре около оперной канцелярии, страшно волнуясь, ожидая своей участи, и через час мне сказали, что меня зачислили...

– Что сказала мама, когда узнала, что вы будете петь в Большом?

– Она не поверила. Мама ведь воспитывала меня одна, без отца, и единственный свет в её жизни была я. Она никакого отношения к искусству не имела, но голос у неё был потрясающий. Всегда пела дома грузинские песни, знала их множество. Мама только перебралась ко мне поближе, в Тбилиси, обменяв нашу маленькую квартиру в Кутаиси на полуподвал. Жили мы тогда очень скромно, мама присылала мне что могла, но я всегда была голодная. Давыдова часто на уроки приглашала к себе домой – и кормила нас обедом. А потом я находила в сумке три рубля… Когда мне надо было ехать в Москву, мама перешила свою старую цигейковую шубу, которая была на три размера больше, а моя учительница отдала мне свой шерстяной шарф.

– И всё равно, я уверена в этом, настоящий талант пробьётся, как трава сквозь асфальт. Вас ведь услышали, и довольно рано…

– Мне было 12 лет, я отдыхала в пионерском лагере, мы готовили концерт самодеятельности, и моя подруга сказала пионервожатой: вот, Маквала петь умеет. Я и пела. А когда приехала домой, заявила маме: «Всё, еду в Тбилиси учиться». Мама понимала, что музыка – это мой путь. Позже, кстати, я её забрала к себе. Она не пропускала ни одного моего спектакля, сидела в ложе, и я пела для неё. У неё радостная была старость. Я так благодарна ей, что она привела меня в 12 лет в музыкальное училище в Кутаиси. Меня сразу же зачислили – у меня от природы был поставленный голос, такое бывает. Я пела – никаких преград не было, – подражая оперным певцам, и пела так много и неумело, что почти потеряла голос. Я тогда этого не понимала – я себя оглушала, не слышала.

– Как в фильме «Приходите завтра»…

– Очень похоже! И когда обо мне уже заговорили, что я такая талантливая, я поехала в Тбилиси, в консерваторию, но… меня не приняли на первый курс. С большим трудом зачислили на подготовительный – из-за одной ноты, которая сверкнула, нетронутая, наверху где-то. И я пошла к Вере Давыдовой, она уже тогда была легендарная. Я её взяла измором! Я приходила каждый день, рыдала, сидела у неё под дверью, на лестнице. Месяц! А она была непреклонна: «Зачем она мне нужна, такая толстенькая и безголосая!» Вернее, она даже так говорила: «Квадратная, как мой стол!» – ха-ха-ха! Это я сейчас смеюсь, а тогда…

– Разве так бывает?

– Бывает. Через месяц она сжалилась и сказала: «Ладно, учись». И я занималась изо всех сил. Сидела на её уроках, когда она учила других, впитывала в себя всё как губка. Она меня прозвала: «Моя обезьянка». Потом появились записи Ренаты Тебальди, я влюбилась в этот голос и стала подражать ей: «Ун бель ди ведремо…» – из «Мадам Баттерфляй». И когда мой педагог это услышала, она глаза вытаращила. Надо же – запела! Голос вернулся.

– Вам вообще повезло с педагогами, в Тбилиси была Давыдова, в Большом театре – Борис Покровский.

– Да, невероятное везение, и опять же случай. Со мной были гениальный оперный режиссёр Покровский и гениальный Ростропович, с которым я дебютировала в «Онегине» и «Войне и мире». Помню, как с концертмейстером Лией Могилевской мы сдавали партию Наташи Ростовой Мстиславу Леопольдовичу. Он сказал: «Девки! Пошли отметим!» И мы пошли в Дом композиторов, там, где он жил, в ресторан. Он ни одного замечания не сделал.

– Вы рассказывали, что остались друзьями с Ростроповичем и Вишневской, даже несмотря на железный занавес…

– И Славу, и Галину я провожала в аэропорту.

– Понимали, что за это могут наказать?

– Мне было всё равно. Я так их любила! И, кстати, притом, что я пела все ведущие партии в Большом, звания народной артистки мне долго не давали. Вскоре после того, как мои друзья остались на Западе, Большой театр поехал на гастроли в Метрополитен-опера. И вдруг мне в гостиницу звонит их дочка Ольга. Мама и папа, сказала она, хотят с вами встретиться, я подъеду на такси. До сих пор помню даже название отеля – «Мэйфлауэр-отель»! Мы вышли, а там сидели эти… ну которые за всеми смотрели, кто куда и с кем. Такси подъехало, но Олю не было видно, она лежала на полу, всё понимала, умница… На память о той встрече у меня осталась золотая цепь, Галина сняла с себя и повесила мне на шею. И никогда не забуду, как в тот вечер Слава играл нам на своей знаменитой виолончели Страдивари, на которой следы шпоры Наполеона. Потом меня из-за этой встречи, а о ней соответствующие органы узнали, конечно, не хотели выпускать на гастроли.

– Не было у вас мысли остаться в США? Всё-таки оперную карьеру невозможно было сделать, когда границы были закрыты.

– Когда я была в Нью-Йорке на гастролях, знаменитый дирижёр Джузеппе Патане спросил – у вас есть семья? А это было время, когда СССР ввёл войска в Афганистан и, казалось бы, какое отношение музыка имеет к политике? Но – имеет. Хотя политика разъединяет людей, музыка же объединяет… Я тогда ответила, что семьи нет, только мама. И Джузеппе обрадовался – как хорошо, вы должны остаться, вы сделаете здесь карьеру! Но я даже на миг не могла представить, что я могу бросить мать, бросить театр. Если бы я знала, что я могу не вернуться домой, я бы не смогла там жить и петь.

– Мне однажды рассказали, как живут девочки, студентки Консерватории. Денег не хватает, они разрываются между учёбой, подработкой и концертами в Филармонии. При этом знают, что не все будут солистами в знаменитых оркестрах, кто-то будет просто учить детей за мизерную зарплату. Работа рядовых служителей музыки, знаете ли, плохо оплачивается…

– Да, да. Как хорошо, что есть такие люди! Мы потеряли два поколения после развала Советского Союза. Раньше, помните, были лекции, концерты классической музыки и залы были полны, а в 90-е годы эти залы вдруг стали пустыми. И поток талантливой молодёжи, казалось, стал иссякать. А неталантливая попса стала звучать отовсюду.

– А сейчас?

– В Москве продолжает работу Школа оперного пения Галины Вишневской, в Петербурге – Международная школа вокального мастерства Елены Образцовой, это великие просветители, они делают большое дело. Есть Фестиваль Дениса Мацуева, Мариинский театр с его фестивалем «Белые ночи», есть много прекрасных фестивалей в регионах… Много талантливых музыкантов в России. Их надо искать, помогать им, учить… Надо торопиться, чтобы успеть передать им эстафету.

– А кстати, ваше имя Маквала звучит так музыкально…

– «Маквали» по-грузински – ежевика.