Игорь Шадхан: «Я всегда был человеком от жизни»

В субботу не стало известного петербургского кинодокументалиста Игоря Шадхана. Завтра – состоится прощание. А сегодня мы впервые публикуем интервью с Игорем Абрамовичем, которое по стечению обстоятельств несколько месяцев хранилось в блокноте журналиста, близко знавшего режиссёра и сценариста долгие годы

- У тебя были опыты работы в игровом кино, но ты их отверг и продолжаешь заниматься кинодокументалистикой. Почему тебя игровое кино не расположило?

- Этот вопрос я и сам себе задаю и не могу целиком сегодня на него ответить. Но могу точно сказать: мне всегда было хорошо с людьми, с простыми, обыкновенными людьми. Я никогда не насиловал себя, всегда был человеком от жизни. Я помню свою работу с разными актерами. С ними было трудно. Они «брали с полки пирожок», считали кино очередной халтурой. Я вижу и великих актеров, как они штампуются. Какой-то невероятный навал игрового кино. Не буду называть фамилии, но иногда хочется сказать: «Как вы могли это себе позволить?» И поэтому в игровом было всегда какое-то насилие над собой. Документалистика со мной этого не делала. Я волновался каждый раз, но я оставался тем Игорем Шадханом, который ближе мне. В нас ведь живут разные люди.

- В документальном кино сейчас много подделок. Технология производства дает возможность поменять звук, речь. Как ты к этому относишься?

- Я видел такие фильмы, и это, безусловно, ужасно. Простой пример. Мы берем любую хронику, например, Великой Отечественной войны, Понятно, что под нее можно положить любой текст, и героями станут те, кто в другом фильме был антигероями. К великому сожалению, это практикуется. Есть в нашей профессии «искус документалиста» - возможность взглянуть на события с разных точек зрения, разных мотиваций. На самом деле это очень рискованная, очень сложная профессия в смысле порядочности, гуманности. На документалисте лежит огромный груз ответственности. И возможности лгать, извращать, переиначивать у него не меньше, чем у историка. Это надо осознавать, потому что от этого очень многое зависит. Например, зависит карьера режиссера. Сделает ли он, как угодно правящим кругам, или так, как подсказывает ему совесть, человеческое «я». Очень много соблазнов. И важно, чтобы у этого человека были идеалы…

- Вспоминаю, Игорь, твои фильмы и думаю, что по мере точности, искренности, достоверности того, что ты делаешь, напрашивается единица – «один Шадхан». Фамилия очень хорошо ложится на этот  образ. Шадхан - степень достоверности сделанного. Чем тебя можно удивить в твоей профессии?

- Как только я перестану удивляться, мне конец. Я и удивляюсь - событиям, которые происходят в жизни, удивляюсь и тому, что вижу на экране. Меня удивляет интересная рифма: так я называю монтажную склейку. У режиссера Герцеля Франка, который на одном из фестивалей «Послание к Человеку» был председателем жюри, есть фильм «Зона» - о детской колонии. И там был совершенно потрясающий кадр: бабочка, которая летала НАД колючей проволокой. Эта бабочка была символом свободы. Если я нахожу что-то подобное сегодня, я радуюсь от души. Мы ведь все что-то видим. Другое дело, как это в нас оседает. Бабочка над колючей проволокой - это урок, как надо открывать образ.

- Недаром Франка называют основоположником поэтического кино в Латвии.

- Поэтического, художественного. Очень много и документальных фильмов вполне можно назвать художественными. Потому что художественность - это сделанное по законам высокого искусства, по ассоциативным законам, когда рождается второй план, когда видишь вроде бы конкретную историю документальную, а за ней есть - катарсис, ты можешь заплакать вместе с героями или рассмеяться, твоя душа чем-то наполняется. Искусство - это все равно чувство, очищение в общем-то. В то же время много игровых фильмов не являются художественными, особенно сегодня.

- Путешествия с кинокамерой - твой образ жизни. Расширяется круг интересов, круг обзора всего, что творится в мире. Как это в твоей жизни складывается?

- В моем воображении постоянно возникает образ человека в плаще с капюшоном, с палкой, идущего по дороге, библейский такой образ - я иногда им брежу. Мне кажется, я знаешь, как хочу закончить жизнь? Однажды уйти из дома, закрыть дверь, написать всем записку: «Ребята, я пошел». И пойти... Правда, есть старый анекдот, как еврей уходит из дома. А в доме осталось много детей, жена, коза. Он так устал от этой жизни! Идет он, идет. И чем дольше он бредет, тем больше его что-то гложет. Прилег он, заснул. А во сне перевернулся и не заметил этого. И дальше идет, идет... И вдруг видит дом. А в доме - и свою любимую жену, и сыночка, и доченьку, и еще доченьку, и козу... И он думает: боже, какое счастье! Вот такая притча...

- Это немножко иначе, чем у Льва Николаевича.

- Да, иначе. Хотя Лев Николаевич тоже, мне кажется, оттуда. Просто я рассказал еврейскую историю. А у Толстого получилось все по-русски. Такое желание идти есть. Я действительно довольно много снимаю за границей. И вот что удивительно. Порой в работе дома и за границей нет никакой разницы, никакой. Мне захотелось сделать фильм о немце, который воевал на русском фронте. Это было, кажется, в 1994 году. И мне удалось это сделать при содействии Путина, который работал тогда в комитете по внешнеэкономическим связям мэрии. Он с кем-то созвонился в Гамбурге, там мне нашли совершенно потрясающего немца. Этот фильм называется «По гамбургскому счету». Он шел на Российском телевидении, шел и в Германии. Немец потерял ногу на русском фронте. Но в 1994 году он и его жена занимались тем, что высылали сюда посылки женам погибших. И я снял картину про жизнь, про то, как не хочется вспоминать войну. В картине есть эпизод, как он с женой танцует под старое танго на своем протезе. Я не говорю по-немецки. Но когда находишь точную человеческую интонацию, возникает ощущение, что мы словно говорим на одном языке.

- На Студии документальных фильмов до сих пор хранятся коробки с пленкой, на которых написано: «Хранить вечно». А ты можешь надолго сохранить сделанное тобой?

- Да, конечно. Если фильмы перевести в цифру, они сохранятся. Не знаю - вечно, не вечно, но очень долго. И то, что мы в мастерской сделали за все эти годы, мы стараемся сохранить.

- А есть ли что-то такое чего бы тебе не хотелось «хранить вечно»?

- Как ни странно, - нет. Все мое - мое. Не боюсь я этого. Ну, снял не того. Я же не святой. Я не приспосабливался, мне трудно было удержаться на работе. Я никогда не «вписывался». Начальство меня всегда подозревало – «наш я или не наш». С кем вы, дескать, Игорь Абрамович? А я ведь никогда не был не только коммунистом, но даже и комсомольцем.

- Неужели?

- Не был. Когда меня спросили, почему я не вступаю в комсомол, я ответил: «Я плохо отношусь к секретарю комсомольской организации». И от меня отстали. Но мне давали делать серьезные работы. И «Контрольную для взрослых» и «Дело государственной важности», очень угодную обкому передачу.

- То есть, было понимание идеологической благонадежности мастера?

- Было понимание, что я способный. Гад, наверное, не разделяет всех наших взглядов, но способный. Получается у него интересно.

- Ты всегда мастерски выстраиваешь интервью. Какие вопросы оказываются продуктивней - заготовленные или импровизированные?

- Пожалуй, те, которые возникают в ходе съемок. Как-то делал я фильм к юбилею Валентина Михайловича Ковальчука. Есть такой историк, который много десятилетий посвятил исследованию Дороги жизни, блокады. В этом фильме участвовали Даниил Гранин и правнучка Ковальчука - девочка лет пяти. Я ее спрашиваю: «Как ты думаешь, твой прадедушка верит в сказки?». Она смотрит на меня умными, достаточно прагматичными глазами и говорит: «А кто его знает, верит или не верит. Я же не врач, чтобы отвечать на этот вопрос». Когда с тем же вопросом я обратился к Гранину, возникла пауза. И лицо из серьезного, задумчивого вдруг преобразилось в улыбке, не просто ртом, а улыбка легла на все его лицо. Он выпрямляется и говорит: «Вы знаете, я думаю – да». Я молчу, потому что научился молчать в своих интервью. И писатель добавил: «Знаете, хорошим людям свойственно надолго сохранять детство».

от автора

Жизнь мэтра отечественной кинодокументалистики оборвалась на 75-м году. Более трех десятилетий мы близко и доверительно общались с Игорем  Он во многом олицетворял для меня лучшие черты летописца нашего времени, истинного петербуржца и человека, одержимого большой любовью. Этот режиссер был настоящим рыцарем документального кинематографа, глубоко сопереживал героям своих картин, был душевно щедр с друзьями. Его работы всегда привлекали не только остротой и важностью темы, но и особой интонацией, узнаваемой «шадхановской» манерой подачи человеческой истории…

Более двухсот фильмов, снятых Игорем Шадханом, сложились в масштабную картину мира на стыке двух столетий, в глубоко пережитое свидетельство очевидца, оставившего свой образ нашего времени и его действующих лиц.

Поклон его светлой памяти!