«Совесть – это та черта, с которой начинается человек»

Художественный руководитель Театра Комедии Татьяна Казакова в беседе с «НВ» размышляет о том, кто сегодня герой нашего времени

29 октября Театр Комедии им. Н.П. Акимова отметил своё 85-летие. Именно в этот день в 1929 году ленинградской труппе был присвоен государственный статус. В остальном юбилейный сезон проходит в рабочем порядке – в планах спектакль-бенефис Михаила Светина «Блюз толстяка Фредди», премьера детского спектакля «Красная Шапочка» по пьесе Евгения Шварца. О своих режиссёрских планах Татьяна Казакова традиционно умалчивает, лишь замечает, что одна постановка будет по русской классике, а вторая – по пьесе современного автора, чьё имя зрителям ещё только предстоит для себя открыть.

– Татьяна Сергеевна, к прошлому юбилею театра вы поставили «Хитрую вдову» Гольдони. Этот юбилейный сезон отметили острой социальной сатирой швейцарского драматурга Фридриха Дюрренматта «Визит дамы» о мести немолодой миллиардерши, вернувшейся в город своей юности. Вы стали мрачнее смотреть на жизнь?

– При желании, конечно, во всём можно усмотреть что-нибудь этакое. На самом деле всё проще – так сложилось. Дюрренматт в репертуарном портфеле нашего театра был давно, но осуществить постановку смогли только сейчас.

– И всё-таки, почему пессимист Дюрренматт, выносящий приговор человеку?

– Но Театр Комедии вовсе не «Камеди Клаб», не надо ждать от нас только веселья и праздника. Если вспомнить историю театра, то великие русские комедиографы Гоголь, Салтыков-Щедрин, Сухово-Кобылин, Булгаков писали пьесы, которые трудно в чистом виде назвать комедиями. Скорее – это обличительная сатира, по сути своей драматичная и даже трагическая. Если перед нами большой художник, то пьесы его всегда сложные и глубокие по смыслу, жанр в этом случае понятие относительное. Дюрренматт относится к этой плеяде. У него замес построения и содержания очень непростой, и я люблю его за эту сложность и неоднозначность. В своё время я хотела поставить пьесу Дюрренматта «Метеор» для Михаила Козакова в Театре имени Моссовета. У нас с Михаилом Михайловичем были такие планы, но, к сожалению, они не осуществились.

Я хочу с вами поспорить по поводу пессимизма. Очень часто в искусстве отклик идёт от обратного. Я имею в виду ответную реакцию. Я вижу, как зритель на «Визите дамы» реагирует на происходящее на сцене – смеётся, отпускает реплики, плачет, – а в конце спектакля слышу, как многие возмущаются: почему никто, никто не поддержал Ила (бывший возлюбленный миллиардерши, её «жертва». – Прим. ред.)? Другими словами, почему не нашлось там ни одного честного человека? И в этом я вижу просвет. Не все же продажны, не все – стадо… Может быть, именно этого и хотел автор – возмущения, протеста?

– Я помню, что Михаил Козаков думал о «Метеоре» и при этом говорил, что, хотя он вовсе не оптимист, для него очень важно, чтобы люди выходили из зала не в подавленном состоянии «как страшно жить».

– Он был совершенно прав. Поэтому перед театром стоит задача: как говорить на серьёзные темы так, чтобы не отталкивать публику, а, напротив, несмотря ни на что, давать ей надежду. Зрители ведь в любой театр, не только в Театр Комедии, приходят прежде всего в желании испытать положительные эмоции. Помню, когда я ещё училась, Марка Захарова однажды спросили: «Почему вы растрачиваете свой талант на какие-то там «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты», «Юнона и Авось»?» На что он, не задумываясь, ответил: «Для меня переполненный зал дороже любой хвалебной статьи критика».

– «Визит дамы» – вещь многослойная, каждый в ней находит что-то своё. Композитор Фаустас Латенас, написавший к спектаклю музыку, заметил, что для него это история прежде всего первой любви. Для большинства же – эта пьеса о том, что люди слабы и гадки. Но вас, судя по всему, интересовало другое.

– Да, мне было важно понять, как человек приходит к осознанию своей вины. Ведь большинство готово в своих бедах обвинять других людей, обстоятельства, но только не себя. А главный герой, однажды предав свою любимую девушку, спустя много-много лет признает: «Я был виноват». Мне кажется, сегодня очень важно донести до людей: в том, что происходит вокруг, есть существенная доля твоей воли, даже если ты себя ощущаешь в этом мире песчинкой, винтиком…

– Делай, что должен, и будь что будет… Напоминаете об ответственности каждого, несмотря ни на что?

– И об ответственности, и о совести. Совесть – это та черта, с которой начинается человек. Осознание этого у каждого происходит по-разному и в разное время. Мне кажется, что это осознание и есть главное содержание человеческой жизни. Сегодня время тяжёлое, мутное. Потому что на первый взгляд кажется, что эта черта размыта. Сегодня ничего не стыдно, всё позволительно, каждый сам за себя, «моя хата с краю»… А раньше никто бы не осмелился сказать об этом вслух. Это было стыдно. Спрашиваю у одного артиста: «Снимаешься?» Он бледнеет: «Ради бога, не смотрите, это такой ужас, но деньги...» Думаю, что старшее поколение более разборчиво и принимает не все предложения. А молодые ещё не осознают, что будут расплачиваться… Помните «Портрет» Гоголя, гениальный рассказ о миссии художника: если ты творишь зло, то ты это зло распространяешь. Можно ли это объяснить молодым артистам?

– Но обстоятельства действительно бывают сильнее человека.

– Нет, это всё отговорки. Талант очень легко разбазарить, особенно когда ему не соответствует личностная сущность человека. Что такое талант? Это тайна способности. И вот эта тайна может однажды исчезнуть. Я встречала очень одарённых, действительно талантливых людей, которые на каком-то этапе жизни остановились. Почему? Почему их покинул данный Богом талант? Конечно, по разным причинам. У кого из-за алкоголя, у кого, наоборот, от сытости и благополучия. Действительно, непросто сохранить в себе то, ради чего ты пришёл в театр, то главное, нетленное, непродажное.

Раньше было как-то неловко сказать: «Делайте быстрее». Сейчас приходят: «Мы готовы за два месяца поставить спектакль». Я говорю: «Зачем так спешить, возьмите побольше времени!» И слышу в ответ: «Нет-нет, жизнь заставляет!» Теперь принцип один: быстро поставили, быстро прошло, быстро забыли. Жизнь стала какой-то измельчённой, и это печально.… И мне кажется, герой сегодняшнего времени – человек, способный противостоять, остановиться, не участвовать во всеобщей суете, гонке непонятно зачем.

– О театре прошлых лет вспоминают с тоской, как заклинания произнося фамилии Товстоногова, Ефремова, Любимова, Гончарова, Эфроса. Но тогда молодой, начинающий режиссёр и помыслить не мог, чтобы взять и попробовать что-то поставить.

– Да, это правда. Столько погибло молодых режиссёров, я говорю о моём поколении, потому что их никто вовремя не поддержал. Мы и подумать не могли, что кто-то из маститых режиссёров (руководителей театров) может позвать и доверить постановку. Многие из ребят так и остались пожизненно ассистентами мэтров. Многие ушли из театра. О многих знаю, что до сих пор они не имеют прописки, но верой и правдой работают в московских театрах. Разве это нормально?

– Никогда не могла понять, почему мэтры не думали о преемниках.

– Георгию Александровичу Товстоногову однажды задали такой вопрос, тем более закономерный, что он возглавлял режиссёрский факультет. На что Товстоногов ответил: «Станиславский тоже не оставил преемника». На самом деле трудно ответить, почему так получилось. Но так или иначе, целое поколение режиссёров – моё поколение – оказалось потеряно. И это не могло не сказаться на театре в целом.

– Сегодня, возможно, нет худруков-«диктаторов», но проблема в другом – в переизбытке выпускников театральных вузов.

– Вы абсолютно правы, это профессия штучная, нельзя выпускать режиссёров десятками каждый год. А раз уж выходят десятки, то стоило бы задуматься: а что дальше? Нужна сценическая площадка, где молодые люди – режиссёры, актёры, художники – могли бы встать на ноги среди своих сверстников. Им нужен дом – крыша.

– Напротив нас новая сцена Александринки…

– Но это же лишь ещё одна сцена театра, и возможность попасть туда зависит от воли руководителей театра. Нет, площадка, о которой говорю я, должна быть абсолютно независима: на ней, как на программе «Минута славы», может каждый получить шанс заявить о себе. А если что-то получится, они смогли бы продолжить работу.

– Два года назад в Петербурге появилась сценическая площадка «Скороход», где имеют возможность выступать «бездомные» театры. Правда, одного такого просторного бывшего заводского склада явно мало для Петербурга…

– В Берлине, в самом центре, был завод. После того как его отремонтировали и переоборудовали, его передали творческой молодёжи. Какая замечательная идея! Во-первых, огромные пространства, которые сами по себе малые сцены, – это уже своё место, где можно и репетировать, и играть спектакли. Там кипит жизнь. Никто не может предугадать, что из чего вырастет, но ты понимаешь, что в этом движении формируется будущее. Необходимость такого дома для профессиональной творческой молодёжи существует и в нашем городе. Годами на всех конференциях об этом говорится, но кто же серьёзно будет заниматься независимым театром для молодых, когда у каждого свой театр, где столько дел и проблем… Нет лидера и художественного, и административного, кто бы практически осуществил эту идею.

– А как вы пришли в режиссуру?

– Так сложилась моя жизнь. Сейчас я понимаю, что мне встретились люди, которые увидели во мне эту способность и поддержали. Я им за это бесконечно благодарна. Это были разные люди, и прежде всего мои учителя. Сначала моё увлечение театром было, конечно, неосознанным, но очень рано, с детства, он был для меня страстью. Да, так сильно – страстью. Я ведь послевоенный ребёнок, и всё, что было вокруг, казалось временным и неинтересным. А вот театр, кино притягивали и обещали другую жизнь. Очень, очень рано я даже не сомневалась, что буду работать в театре, что именно он станет для меня всем. Помню двор, и мы ставим спектакль. Я командую всеми, но я, конечно, ещё и артистка, вместо занавеса – простыни (спасибо нашим мамам, они сидели в первых рядах), весь реквизит, мебель, костюмы – всё из дома. Репетировали в подъезде. Уже не помню, чему был посвящён этот спектакль, но помню, что он имел успех – нам долго аплодировали и смеялись. А потом с нами (участниками спектакля) здоровались и говорили: «Привет, артисты! Когда будет новый спектакль? Ждём!» Мне было 12 лет…