Папа может всё что угодно?

В какой мере государство имеет право и должно вмешиваться в отношения родителей и детей

Семья – институт, который традиционно считается первичной ячейкой общества, – переживает сегодня кризис во всём мире. И власти порой не только не стараются сберечь этот институт, но и ведут на него активное наступление. В какой мере государство имеет право и должно вмешиваться в отношения родителей и детей?

«Папа может, папа может всё что угодно…» – поётся в старой детской песенке. Но оказывается, не всё: недавно депутаты Госдумы предложили составить единый перечень имён, которыми разрешено называть новорождённых. Остальными – нельзя.

– Сегодня в нашей стране родителям предоставлена полная свобода выбора имени своему ребёнку, – говорит адвокат Виктория Пашкова, одна из инициаторов разработки законопроекта. – Органы ЗАГС не вправе отказывать в регистрации имени по причине его неблагозвучности, обидности, оскорбительности, некультурности, непроизносимости…

Действительно, некоторые родители (очевидно, в результате охватывающего многих в связи с появлением ребёнка лёгкого психоза) иногда дают своим новорождённым совершенно неудобопроизносимые имена. Однако инициатива российских депутатов изначально сомнительна. А главное, она заставляет поразмыслить, где находится граница в отношениях семьи и государства, некая красная линия, за которую государству переступать не следует.

…В последние годы во многих западных странах государство всё более жёстко вмешивается в отношения между родителями и детьми. Так, в Норвегии в год фиксируется около 5 тысяч случаев, когда у родителей забирают ребёнка. Не отстаёт от соседей и Швеция – там страх матерей перед государством уже пропитал все сферы жизни. Он проник даже в художественную литературу: например, в книгах современной шведской писательницы Камиллы Лэкберг можно найти эпизод, когда главная героиня ведёт по улице свою капризничающую дочь и с ужасом думает, что любой прохожий, увидев плачущую девочку, может позвонить в опеку и рассказать о жестоком обращении с ребёнком.

Россия в последние годы пытается копировать западную «заботу» о детях. Причём, в отличие от Запада, «спасённых» малышей у нас отдают не в приёмную семью, а в детдом.

Список поводов, по которым органы опеки могут заявить, что ребёнок в опасности, и забрать его, в том числе с помощью полиции, был составлен три года назад. «Опасностью» по этому списку считается, помимо прочего, если, например, в комнате ребёнка валяются неубранные игрушки или если родители просят его помочь им в каких-нибудь домашних делах...

А всё дело, видимо, в том, что на содержание каждого ребёнка в детском доме государство выделяет 30 тысяч рублей в месяц. Да ещё и сотрудники опеки во многих городах получают деньги за каждого отобранного ребёнка.

В результате только за последние три года количество поданных в органы опеки и попечительства заявлений о детях, находящихся в угрожающей их жизни и здоровью обстановке, возросло на 7 процентов. Сколько из них соответствует действительности, а в скольких угрожающими условиями назвали отсутствие детской коляски или ремонта в квартире (как это было, например, с семьёй Нины Кузнецовой, у которой три года назад отобрали пятерых детей), можно только догадываться.

При этом все сторонники введения в России так называемой ювенальной юстиции… Кстати, значение этого термина трактуется у нас не совсем верно: ювенальная юстиция – это всего лишь практика, при которой юридические процедуры в отношении ребёнка отличаются от аналогичных в отношении взрослых. Так вот, её сторонники аргументируют свою позицию тем, что юное поколение нуждается в защите от опасных родителей. Однако за всё время существования в России аналога «ювеналки» не было ни одного случая, когда ребёнка забрали бы из семьи, где его действительно били или морили голодом. По крайней мере сколько мы ни искали, так и не смогли найти информацию о таких случаях.

Вообще-то, когда с ребёнком жестоко обращаются (или если родители страдают алкоголизмом, наркоманией, действительно совсем не занимаются детьми), их можно лишить родительских прав через суд. Такой закон существовал ещё в Советском Союзе с 1969 года, когда был принят Кодекс законов о браке и семье РСФСР. Существует он и сейчас: лишение родительских прав регулируется 69-й и 70-й статьями Семейного кодекса РФ.

Но по этому закону отобрать ребёнка у родителей достаточно сложная процедура. Это возможно, только если в суде удастся доказать, что родитель или родители не выполняют своих обязанностей. И ребёнок имеет право жить дома с родителями, которые считаются невиновными, пока не будет доказано обратное.

То есть органы опеки, по своему произволу отнимая у родителей ребёнка, прямо нарушают российское законодательство. Заодно нарушается и Конвенция ООН о правах ребёнка, устанавливающая, что «ребёнку для полного и гармоничного развития его личности необходимо расти в семейном окружении». При этом, чтобы вернуть ребёнка, родителям приходится проходить сложную судебную процедуру, которая под силу далеко не каждому.

Но как же ответить на вопрос, который мы поставили в начале статьи: где та грань между семьёй и государством, которую государство переходить не вправе? Пока, к сожалению, не придумано ничего лучше, кроме отнюдь не идеального Семейного кодекса. Да и тот, как видите, нарушается…

Очевидно, законодательство надо совершенствовать. А также – искоренять коррупцию в органах опеки. Но ни в коем случае нельзя поддаваться гипнозу этого «передового западного опыта», поскольку на Западе (по крайней мере в отдельных странах), похоже, взят курс на искоренение семьи как первоначальной ячейки общества. Это, к слову, одно из проявлений того, что глава российских католиков Павел Пецци назвал «духовным Чернобылем».

Павел Виноградов, Татьяна Алексеева, отдел социальных проблем «НВ»

полемика

Олег Матвейчев, профессор Национального исследовательского университета – Высшей школы экономики:

– Я в своё время попутешествовал по Европе, пожил в семьях и знаю западную культуру не по курортам, а изнутри. В Норвегии органы ювенальной юстиции действительно полностью контролируют поведение родителей и детей. Главный тезис властей – биологические родители больше не должны иметь приоритета в воспитании своих собственных детей. Родителей могут наказать, вплоть до изъятия ребёнка, даже за угощение конфетами (количество сладкого должно строго контролироваться).

А ещё в Норвегии законодательно запрещено плакать. Слёзы считаются признаком эмоциональной нестабильности. Слёзы матери, лишившейся детей из-за ювенальной юстиции, в суде будут являться доказательством того, что она нестабильная или сумасшедшая, и лишь усугубят её «вину».

В Швеции же ежегодно у родителей забирают в среднем 12 тысяч детей. Предлогом могут быть «ошибки в воспитании», «умственная неразвитость родителей» и даже «чрезмерная опека». Кроме того, с 1979 года здесь существует абсолютный запрет на телесные наказания детей.

В результате родители не могут даже просто повысить на ребёнка голос. А за его наказание им грозит десять лет тюрьмы. Ещё с детского сада дети в подробностях проинформированы о своих правах и необходимости сообщать полиции о такого рода происшествиях. И они этим пользуются. А государство в таком «конфликте» принимает сторону ребёнка.

Такой вот «рай» западного образца. Настоящее преддверие ада…

Мария Арбатова, писатель:

– Я участвовала в телепрограмме, посвящённой жестокому обращению с детьми. Речь там шла о деспотичных отморозках. В первом случае бывший зэк не вызвал ребёнку «скорую» при подозрении на аппендицит, вбив дочери в голову, что её в больнице «зарежут». Во втором случае папаша не пускал детей в школу, предпочитая домашнее воспитание, возможности которого демонстрировала мамаша, плохо играя на фортепиано.

И никто в студии, включая ведущую, искренне не понимал, что речь идёт о преступлениях под названием «неоказание медицинской помощи» и «ненадлежащее выполнение родительских обязанностей». И что ребёнок – не болонка, которую можно водить, а можно не водить на собачьи выставки. И не курица, которую можно лечить, а можно зарезать, а гражданин страны, имеющий право на медицинскую помощь, информацию и получение образования.

фельетон

Таисия Гарик, поэтесса

Серая глыба, в которой вот уже многие годы располагалось Министерство раздачи имён, раскорячилась почти на всю улицу, по-барски притеснив голубые и розовые домики с легкомысленными балконами. Внутри здания всё время что-то клокотало и бухало, а из часто открывающихся дверей на улицу то и дело вырывались обрывки казённых фраз, детский топот, женские крики…

– На Машу и Катю в этом месяце квот больше нет, – прогундосила сотрудница Министерства, высунув свой неприветливый нос из окошка, что уходящей в бесконечность чередой тянулись вдоль стены, окрашенной в протухший жёлтый цвет.

– А что же нам?.. Как же нам-то теперь?.. – заискивающе начал папа, пытаясь пропихнуть в окошко документы с размашистыми подписями и внушающими трепет печатями.

– Мужчина, не трясите передо мной своими бумажками. Сказано же: квот нет! – отрезал нос.

– А какие есть? – сдался отец, мельком взглянув на дочь, вцепившуюся в его штанину.

– Пожалуйте: есть Глафира, Пистимея, Устинья…

– Спасибо... Мы тогда, наверное, в следующем месяце заглянем. Можно?

Окно, хмыкнув, захлопнулось.

…На улице отца, его звали Панкрат, окликнул мужичок. Весь он, вплоть до рубашки и носков, был одет в серое и походил на полипа, только что отклеившегося от одной из бетонных стен Министерства.

– Подь сюды, – «Полип» размашисто махнул пятернёй.

Когда отец подошёл, в его карман опустилась записка.

– Только цыц, – прошипел «Полип».

Панкрат кивнул, озираясь по сторонам, и засеменил в сторону дома. Безымянная девчушка лет трёх, обладательница пронзительно-васильковых глаз и хвостиков вразлёт, пытаясь поспеть за отцом, запрыгала рядом.

* * *

Над столом Никиты Никитича Никитина, главы Министерства раздачи имён, висела речь Великого реформатора Пилонова. Речь называлась «Имя как основа и становление личности гражданина». С неё-то много-много лет назад и начался весь этот сыр-бор.

Как-то раз Пилонов предложил запретить всякие дурацкие имена вроде Нефертити. Его поддержали. Потом список запрещённых имён расширили –за счёт откровенно аглицких и других вызывающе инородных имён. Потом расширили ещё… И ещё… В итоге остались только «русские» – то есть те, что были в ходу в дореволюционной России.

Перечень разрешённых имён так похудел, что детей стали называть как под копирку: позовёшь Алёнку или Ваньку домой, а на тебя десять пар глаз обернётся.

Тогда государственные мужи призадумались и решили ввести квоты на имена. Из дверей Министерства, что в скором времени учредили, стройной шеренгой потянулись Глафиры, Добромиры, Ставры и Евлампии. А вот квоты на Сергеев да Наташ до Министерства доходили редко – их разбирали власть имущие или перекупали толстосумы. Родители же попроще в ожидании подходящего имени для своего чада порой затягивали с наречением вплоть до самой школы. Дольше было нельзя по Закону об именах.

* * *

Тем временем дома у Панкрата творилось что-то неладное. Он почуял это сразу: в коридоре висели две куртки – женская и детская.

– Панкрат, это ты? – из кухни раздался голос Аннушки.

Аннушкой эта тоненькая полупрозрачная парижанка, по рождению Аннет, стала, когда приехала вслед за мужем в Россию. В таких случаях имя менялось автоматически – на аналогичное русское. Но при получении специального разрешения Министерства.

На кухне рядом с Аней сидела её подруга Клавдия. Её глаза покраснели от слёз.

– Степанидой… – объяснила Анна.

После чего подруга вновь разразилась рыданиями. Рядом с коленкой Клавдии задиристо крутила в носу и встряхивала рыжими завитушками ничего не понимающая шестилетняя Степанида, дочь Клавдии.

Она дожидалась своего имени (её хотели назвать Алёной или хотя бы Варварой). Но так и не дождалась. Когда подошёл крайний срок, из более-менее приличных остались квоты только на Степанид.

– Да уж, – крякнул Панкрат. – На конец года всегда одни Степаниды и Пантелеймоны остаются…

– Ну, что нюни-то распустила? – из коридора раздался голос прабабушки. Звали её Алисой – имя старорежимное, а ныне давно запрещённое. Отчего родственники её стеснялись и просили не мозолить глаза соседям.

– Вот вы нашего Василька тоже поначалу хотели назвать Любовью, а то и Надеждой, – сказала старая женщина, появившись на кухне. – А где ж это видано, чтобы в обычной семье Надюши рождались…

И бабушка Алиса погладила родную голову с хвостиками вразлёт. За небесно-голубые глаза домочадцы прозвали (неофициально, шёпотом) девочку Васильком.

– А может, тебе к Никите Никитичу на приём записаться? – предложил Клавдии Панкрат.

Соседка на это только рукой махнула. Шутка Панкрата получилась неудачной…

Никиту Никитича Никитина, главу Министерства раздачи имён, все боялись жутко. Даже другие министры. А личный секретарь за все долгие годы работы так ни разу к нему и не заглянула – тоже из страха. Так что сидит он в своём кабинете или нет – дело тёмное. Зато упорно ходили слухи, что на имя Никита он сам себе оформил эксклюзивный патент, а значит, получить его смогут теперь только его отпрыски. Видимо, в придачу с министерским креслом…

* * *

Утром Панкрат отправился по адресу, указанному в записке, что на выходе из Министерства сунул в его карман «Полип».

По этому адресу работала контора, коих много скрывалось в разбросанных по городу подвальных помещениях.

– У вас на какие имена квоты есть? – спросил Панкрат главного специалиста, который был настолько вертлявым, что даже на стуле не мог усидеть ровно и периодически с него сваливался. Засим отряхивался и с лучезарной улыбкой усаживался назад.

– У нас всё есть, – многообещающе подмигнув и вновь упав со стула, ответствовал специалист.

– Нам бы Машу или Катю. Или Василису. Мы её дома Васильком зовём…

– Маша и Катя идут в одну цену. А Василиса, конечно, подороже будет.

Специалист вооружился калькулятором и начал складывать, умножать и опять складывать. А Панкрат, уже мысленно попрощавшийся с автомобилем, прикидывал, что ещё можно будет продать…