«Я был счастлив так, как будто мне дали Нобелевскую премию»

Выдающийся французский писатель и драматург Эрик-Эмманюэль Шмитт признался, что ему хочется пожить в Петербурге, чтобы познать загадочную русскую душу, которая «точно существует»

Завершился театральный фестиваль «Эрик-Эмманюэль Шмитт в Петербурге». Пять дней Молодёжный театр на Фонтанке (организатор фестиваля) был в центре внимания всей театральной России. Приехавшие москвичи считали себя счастливчиками – успели купить билеты через интернет. Ещё бы – такая мировая величина! 

Свой первый роман он написал в 11 лет, первую пьесу – в 16. Тогда-то впервые познал успех. И всё же, прежде чем полностью посвятить себя литературе, Эрик-Эмманюэль защитил диссертацию, стал доктором философии и три года преподавал.

«НВ» драматург дал эксклюзивное интервью.

– Господин Шмитт, спектакли по вашим пьесам идут более чем в 50 странах. Где-нибудь нечто подобное петербургскому фестивалю уже было?

– Нет, так, как в Петербурге, меня никогда нигде не чествовали. Несколько лет назад в Германии прошёл фестиваль Шмитта – одна театральная труппа, несколько спектаклей по моим пьесам. Здесь же размах, не сравнимый ни с чем. И главное, что моё творчество представлено разножанрово. Молодёжный театр на Фонтанке и Театр Ленсовета, и даже приехавший из Москвы Театр на Малой Бронной показали спектакли из своего репертуара. А Молодёжный – ещё и эскиз спектакля по моей новой пьесе «Если начать сначала…». В Капелле я при участии артистов театра «Зазеркалье» сыграл моноспектакль «Тайна Кармен». Состоялись обсуждения постановок, в магазине «Буквоед» – мои встречи с читателями. Закрылся же фестиваль демонстрацией фильма «Оскар и Розовая дама», где я и автор сценария, и режиссёр.

Поражает не только масштаб фестиваля, огромная подготовительная работа, но и внимание, которым я окружён все эти дни. Моя «повседневная» жизнь сейчас состоит из одного сплошного праздника. Я человек, которому везде рады, которого всюду готовы встретить с распростёртыми объятиями.

– На обсуждении спектаклей «Четыре танго о любви» и «Распутник» вы сказали, что русские актёры работают «на разрыв аорты». Чем вы это объясняете? Чем русский актёр в спектаклях по пьесам и прозе Шмитта отличается от японского, американского, французского, наконец?

– У русских актёров огромная энергетика вовлечённости в процесс – как телесной, так и эмоциональной. Русские актёры играют всем телом, играют всеми чувствами – играют всем, что им дала природа. Не может не поражать доходящая порой, я бы сказал, до безумия преданность режиссёров и актёров своему делу. Вы, вероятно, уже и не замечаете этого, а мною, человеком, посетившим театры более чем 50 стран мира, она не может быть не отмечена.

(Окончание. Начало – на стр. 1)

– Вы уже мысленно отобрали актёров, которых готовы пригласить в свой парижский театр «Левый берег»?

– Русские актёры говорят по-русски, они должны обращаться к русской публике. Театр – это искусство, которое с трудом переносит языковой перевод. А вот русские режиссёры могли бы очень много полезного сделать для Франции. Мне кажется, что правильнее приглашать русских режиссёров для того, чтобы они передавали свои знания и опыт. Чтобы они с помощью наших актёров открыли французам замечательную науку изображать так, чтобы это казалось более увлекательным, чем сама жизнь.

– Можно ли надеяться, что вы что-то напишете о России, о Петербурге, о тех людях, с которыми вам пришлось общаться?

– Наверное, этот вопрос надо задать мне через несколько лет. Для того чтобы проросло зерно сюжета, должно пройти какое-то время. Должны отстояться впечатления, систематизироваться наблюдения, что-то следует обдумать. Жизненно важные соки постоянно циркулируют под кожей дерева, а листья и плоды появляются не сразу. И ещё, лучше писать о Париже, когда ты в Калькутте, а о Калькутте, когда ты в Париже.

– Может быть, о Париже лучше писать в Петербурге, а не в Калькутте? А заодно и пожить в нашем городе подольше и попытаться познать загадочную русскую душу? Чрезвычайно насыщенная программа наверняка не позволила вам увидеть «не парадный» Петербург, узнать, как живут простые люди? Не появилось такого желания?

– Конечно, хочется пожить в Петербурге подольше. Я очень надеюсь, что вернусь сюда в мае. Вернусь вместе с солнцем… Да, русская душа точно существует. Если бы у француза был такой пессимистический настрой, какой бывает у некоторых русских, он бы застрелился. А русский делает из этого или произведение искусства, или праздник.

Что же касается повседневной жизни русских людей, вряд ли я смог ею проникнуться за столь короткий срок. Но я всё равно чувствую какие-то заботы и сложности в их жизни, которые меня окружают. Может быть, это общие переживания для всего человечества? Жизнь в России, как и везде в мире, полна забот и проблем и поиска способов их решения.

– Господин Шмитт, зачем человек пишет? Я задавал этот вопрос российским писателям. Почти все отвечали как графоманы: нравится писать – вот и пишем. Вы-то с какой целью берётесь за перо?

– Я думаю, что писатель не может искренне ответить на этот ваш вопрос. В каких-то случаях это всё равно что спросить яблоню, почему на ней растут яблоки. Я если и не определил для себя, зачем пишу, то хотя бы понял, как мне кажется, смысл этой моей деятельности. Для меня занятие литературой – определённый способ выстраивания отношений между собой и миром. Писатель обращается к миру, и это позволяет ему выстроить близкие, интимные отношения с человечеством. А ещё у меня, как у писателя, есть возможность существовать одновременно в разных качествах, в разных возрастах, в разных временах, переноситься из эпохи в эпоху, быть и женщиной, и мужчиной, и ребёнком, и стариком. Тогда как жизнь даёт возможность быть только самим собой.

– В таком случае ответьте честно – цитирую Шмитта: «Литература для вас – призвание или коммерция?»

– Зачем я это сказал?!

– Возможно, это сказали не вы, а ваш персонаж.

– Да, это сказал мой персонаж! Конечно, мир устроен так, что доля коммерции есть в любом профессиональном занятии. Но не очень хитрая и недальновидная стратегия – начинать писать, желая разбогатеть. Есть другие способы обогащения – более прямолинейные, более надёжные. Литературный же успех предусмотреть невозможно, он часто зависит от случая, даже чуда. А чудо может случиться, а может и не случиться. В связи с этим мне вспоминаются слова знаменитого французского юмориста Альфонса Алле, что оптимист – это тот, кто идёт в ресторан без денег и заказывает устриц, надеясь найти большую жемчужину.

– Вы говорите: «Писатель обращается к миру». В таком случае вы должны верить в то, что литература, драматургия через театр делают не человечество, а человека, отдельных индивидуумов лучше?

– Да, конечно, я свято верю в это. И литература, и театр обязательно имеют человеческое, гуманистическое предназначение. Признаюсь вам, что больше, чем какая-либо правительственная или профессиональная награда, меня порадовали результаты опроса, проведённого во Франции несколько лет назад. Людей спрашивали: какое литературное произведение повлияло на вас, а может, даже изменило вашу жизнь? Очень многие включили в список мою книжку «Оскар и Розовая дама». Я был счастлив так, как будто мне дали Нобелевскую премию.

– А теперь, если можно, несколько вопросов, которые могут показаться некорректными.

– Пожалуйста.

– Любой большой писатель ломает стереотипы. Вы пошли дальше – вы ломаете нравственные устои, институты человеческого общежития, которые складывались, формировались веками, такие, в частности, как семья. Делаете ли вы это сознательно – как философ – или это всего лишь эпатаж?

– Дело в том, что у философии и литературы разный багаж и разный потенциал. Если литература, оперируя сюжетами, героями, обращается к каждому из нас, то философия – форма общественного сознания и познания мира. У литературы есть два мощных оружия – способность сочувствовать и самоотождествляться, они-то и позволяют мне вести читателя за собой, воздействуя на его чувства. И всё же, мне кажется, я скорее философ, который в литературных произведениях изъясняется посредством фикций (предположение, невероятность, невозможность. – Прим. авт.).

– В общепринятом, наверное не только российском, сознании Кармен – распутница, которая из объятий погонщика мулов переходит в объятия драгуна, а от него – к тореадору. Вы же, господин Шмитт, сделали Кармен чуть ли не символом свободы…

– Я думаю, что новеллу «Кармен» должен был написать не Проспер Мериме, а Фридрих Ницше, и он же – либретто оперы Бизе, а не Мельяк и Галеви. Кармен – это ницшеанский сверхчеловек. Она полностью живёт моментом, она не жалеет о прошлом (прошлое для неё не является отягощающим грузом), она не мечтает, не проецирует себя в будущем. Кармен освободила себя от всех социальных уз и от всех идеологий. Она вручает себя природе, то есть судьбе. Это мифологизированная героиня.

Мне кажется, что успех оперы «Кармен» не только в том, что Бизе написал замечательную музыку, но ещё и в свободе, которая веет от героини. Я считаю, что Кармен и Дон Жуан – две главные мифологизированные фигуры, женская и мужская, с той только разницей, что Дон Жуан бросает вызов Богу и таким образом находится с ним в отношении зависимости, взаимного притяжения и отталкивания. Кармен же свободна во всём.

– В «Распутнике» у вас великий философ Дени Дидро не памятник, а живой человек, мужчина, что замечательно уже само по себе, но если следовать его логике, то и у мужчин, и у женщин, состоящих в браке, могут быть связи на стороне и ничего противоестественного в том нет. Единственная оговорка, если хотите, условие: родители должны заботиться о детях. При такой сексуальной свободе может дойти до того, что мир превратится в Содом и не разобраться будет, где чей ребёнок…

– Да, действительно, вопрос сложный… Дидро исследовал вопросы морали и в старости признался: я потерпел крах – вопрос универсальной морали остаётся открытым. Люди слабы. Им всегда хочется иметь одну мораль, универсально применимую ко всему. Но одной морали быть не может. Множество разных случаев и ситуаций, в которых мы оказываемся в жизни, очень не похожи друг на друга, и выбрать одну какую-то мораль невозможно. Всегда нужно думать. Дидро пришёл к странному на первый взгляд выводу: основа универсальной морали – скромность. Скромные задачи, которые ставишь перед собой, – это попытка сделать больше добра и минимум зла, и в каждом конкретном случае человек делает выбор и определяется с тактикой. Знаменитый этнограф Клод Леви-Стросс говорил, что величие человека заключается в его умении мелкими средствами достигать большого эффекта. Вот это мне тоже кажется очень важным.

– Господин Шмитт, я не могу не поблагодарить вас и за то, что вы приехали к нам во время крайне неблагоприятной политической обстановки, даже некоего противостояния между Россией и Западом…

– Я специально приехал в это непростое время. История и культура существуют в разных временных пластах. Политика – сиюминутна. Время культуры гораздо более длительное. Культурные отношения между государствами, между народами не должны зависеть от охлаждения или потепления в политике. Мне важно было подчеркнуть, что я верен истории взаимоотношений двух великих культур. Но я всего лишь продолжаю традицию, которая началась до меня и будет и после.