«Он не мог представить себя без Ленинграда»

О литераторе Вадиме Шефнере, 100-летие со дня рождения которого отмечается сегодня, вспоминает его многолетний редактор и друг Игорь Кузьмичёв

Сегодня исполняется 100 лет со дня рождения поэта и прозаика Вадима Сергеевича Шефнера (он умер в 2002 году), всё творчество и жизнь которого связано с Петроградом, Ленинградом, Санкт-Петербургом… Не так давно по инициативе депутата Законодательного собрания Татьяны Захаренковой одна из новых улиц Васильевского острова получила имя нашего замечательного земляка. Накануне юбилея Вадима Шефнера о своём коллеге рассказал редактор и литературный критик Игорь КУЗЬМИЧЁВ, которого с писателем связывала многолетняя дружба.

– Игорь Сергеевич, ваше сотрудничество с Вадимом Шефнером продолжалось более сорока лет…

– Да, познакомились мы с Вадимом Сергеевичем в 1957 году в процессе подготовки в ленинградском отделении издательства «Советский писатель» книги «Нежданный день», где я был обозначен как редактор.

– Почему обозначен?

– Никакой редактуры в общепринятом смысле здесь, естественно, не было. Я был совсем молодой редактор, а Вадим Сергеевич – уже известный литератор, автор нескольких книг стихов, различных прозаических публикаций. Моей задачей было провести её формально: внутренние рецензии, редакционное заключение, постановка в план, заключение договора и так далее. Тогда профессия редактора предполагала большое количество подобных формальностей. В процессе работы над книгой сразу проявилось замечательное качество Вадима Сергеевича – его деликатность. Он всё время спрашивал меня: «Как вы думаете, это стихотворение нужно включать в сборник? А это?»

– Он был такой неуверенный в себе автор?

– Он был внутренне очень в себе уверен, но, мне кажется, он скорее хотел меня, как молодого сотрудника, психологически поддержать. В «Лениздате» с ним всегда работал Борис Друян, в «Звезде» – Нина Чечулина. Эти редакторы, уверен, тоже могли бы сказать о Вадиме Сергеевиче только самые хорошие слова.

Наша работа с ним тогда заключалась в определении состава сборника, в сами стихи я, разумеется, не вторгался. Каждая книга должна иметь определённый поэтический сюжет. Есть прекрасные стихи, которые в данном случае избранному сюжету не соответствовали, мы их откладывали. Так и велась работа, хотя, конечно, мне трудно назвать это работой, это скорее было серией бесед. И точно так же мы работали над его последней поэтической книгой «Архитектура огня», вышедшей в 1997 году. Таким образом, больше сорока лет совместной работы и дружбы.

– Он менялся за эти годы?

– Менялся настолько, насколько всякий человек меняется с возрастом под действием обстоятельств. Но он не менялся в главном. Вадим Сергеевич всегда был сдержан в своих отношениях с людьми. Мало говорил о себе и собственных трудах. В отличие от многих своих коллег никогда не пытался себя «продвинуть», как говорят сейчас. Бывают авторы, даже очень хорошие, которые любят распространяться о собственной персоне, подавать себя будто со сцены. Вадим Сергеевич был полной противоположностью таким людям, хотя у него были постоянные встречи с читателями, какие-то публичные мероприятия по разным поводам.

Мы сдружились. Я написал о нём книгу «Вадим Шефнер. Очерк творчества», в чём сам Вадим Сергеевич мне здорово помог, всегда обстоятельно отвечая на мои вопросы. Хотя сам факт, что о нём пишут книгу, долго его изумлял. Позже я прочёл в дневниках его заметки: «Обо мне пишут книгу. Удивительно». И судя по всему, его не покидало сомнение: а правильно ли это, что о нём будет издана книга? Нет ли в этом какой-то нескромности?

Он всегда приглашал меня на свои юбилеи. В 1976 году мы в компании с другими московскими и ленинградскими писателями ездили в Италию, он посвятил мне стихотворение. Я видел его однополчан, друзей юности. Он был вообще человек, преданный людям, в которых когда-то поверил. Не говоря уже о своей жене Екатерине Павловне, которая для него была всю жизнь единственной музой и светом в окошке.

Последний раз мы с ним разговаривали по телефону за день до смерти. Он в последние годы сильно болел, говорить ему было трудно. Особенно тяжело ему стало после кончины Екатерины Павловны. Когда ему становилось совсем плохо, он читал вслух стихи. То, как Шефнер читает стихи, – это одно из самых сильных впечатлений моей жизни. У него была феноменальная память, Блока он знал наизусть, любил раннего Прокофьева – как видим, диапазон его пристрастий был достаточно широк. Он прекрасно знал мировую поэзию и испытывал истинное наслаждение, когда мог высказаться о стихах. Многим молодым поэтам, вообще литераторам он помогал. В 1967 году писал во внутренней рецензии на сборник Бродского: «Это стихи, написанные на профессиональном уровне, и это стихи человека талантливого. <…> Я – за издание этой книги».

Ему присылали рукописи со всего Союза. Он отвечал на все письма и пытался, сколько было возможно, помочь каждому: и человеку талантливому, и графоману, – прекрасно понимая, насколько пишущий человек уязвим и нуждается в поддержке. В нём было понимание природы литератора, его чувств, он сопереживал человеку пишущему, хотя сам был из семьи военных, два его деда были адмиралы. В нём была классическая закваска, чувство собственного достоинства, чувство чести. Он, повторюсь, человек был деликатный, мог идти на какие-то компромиссы, но убеждениям своим никогда не изменял.

Когда в ленинградской писательской организации выбирали правление, Шефнер всегда получал больше всех голосов, я не помню случая, чтобы против него было подано больше пяти голосов, причём один этот голос всегда был его, он считал неприличным голосовать за себя. Он пользовался колоссальным авторитетом всех своих коллег, от Ахматовой до начинающего стихотворца.

– Насколько известно, Ахматова относилась к стихам Шефнера скептически.

– Анна Андреевна относилась скептически к 99,9 процента стихов современных ей поэтов. Она разве что Бродского выделяла… Так что это значения в данном случае не имеет. Вадима Сергеевича она уважала безусловно.

– Что его, человека сдержанного, порядочного, интеллигентного, могло вывести из себя?

– Подлость. Хлестаковщина. Залихватское враньё о войне. Шефнер прошёл всю войну, в блокаду едва не помер в батальоне аэродромного обслуживания и, когда слышал какие-то боевые россказни, переживал страшно. Правда о войне – это для него было святое.

– Как он, человек, воевавший на Ленинградском фронте, едва не погибший во время блокады Ленинграда, воспринял смену имени города в 1991 году?

– Как должное. Он это одобрил. Он же родился и детство провёл в Петрограде и таким образом пережил с городом все переименования. Он был далёк от каких-то спекуляций, связанных с именем города, для него город был дорог сам по себе. Много лет спустя после войны он признавался сам себе в дневниках: «Если бы Ленинград сдали, я бы покончил с собой. Город без меня я могу себе представить, но себя без города – Ленинграда – я представить себе не мог».

– Вадим Сергеевич был членом партии?

– Да, он вступил в ВКП(б) на фронте в 1943 году. Война не лучшее время для фронды: дескать, я дворянин, внук царских адмиралов, ни в какую вашу партию не вступлю – это странно выглядело бы. К тому же к этому времени он уже был военным корреспондентом, а значит, непартийным он быть не мог. Пребывание в партии его натуру не изменило. Он никогда не был в партийных начальниках и всегда понимал цену происходящему, всё прекрасно знал и видел. Он никогда своей партийности не афишировал, но никогда её и не стеснялся. К тому же никакое членство в партии не могло уберечь от неприятностей. Во второй половине 1940-х годов Шефнера, скажем, почти перестали печатать. В интервью «Литературной газете» в 1988 году он вспоминал: «Неприятности подстерегали меня и с другой стороны и в другое время: когда я уже был профессиональным литератором, человеком, прошедшим войну и блокаду. Кампания борьбы с космополитизмом каким-то образом коснулась и меня. Очевидно, из-за «иностранной» фамилии. Или кому-то померещилось какое-то иное её происхождение. Сыграло свою роль и печально известное постановление 1946 года, ударившее отнюдь не только по тем, кто был в нём непосредственно поименован. Одна из газет с явным осуждением назвала меня подражателем Гейне (?), Пастернака и Багрицкого. Другая писала, что мои стихи воспринимаются «как нечто чуждое и враждебное духу нашего народа и времени». Я думаю, вы можете понимать, что это в те годы значило.

– Мне кажется, несмотря на всё то, что он тогда пережил, происходившее в 1990-х ему тоже не могло нравиться.

– Конечно, неслучайно он написал в 1995-м:

Теперь мы знаем, что к чему вело,

В каких углах гнездились вурдалаки,

Но не впервой у нас Добро и Зло,

Расшаркавшись, свои меняют знаки.

Позволю себе процитировать два абзаца из моего предисловия к недавно вышедшей книге избранных стихов Вадима Сергеевича:

«Крушение империи царской пришлось на раннее детство Шефнера. Новое крушение империи – уже советской – и очередное «опустошение государства» знаменовало начало третьей поры жизни, «совпав с недомоганиями возраста». Астма, сильная потеря зрения мучили Шефнера, но духом он оставался крепок, не поддаваясь массовому психозу всеотрицания и наживы в «перестроечную эпоху».

В 1990-х, когда из подсознания толпы выплёскивались тёмные инстинкты и вечные ценности в который раз предавались поруганию, когда Пегасу нужны были «не крылья, а клыки», Шефнер, на фоне коммерческого разгула, идейного празднословия и безобразной безвкусицы, выглядел пуританином, а его старинная учтивость и реликтовая порядочность бросали вызов удалой повседневности».

– Что, на ваш взгляд, помогло Вадиму Сергеевичу сохранить себя?

– Мне кажется, он отдавал себе отчёт, что власть – от Бога. Не в том смысле, что она священна и безгрешна, а в том, что от отдельного человека зависит немногое, и главное, что этот человек может и должен сделать, – это сохранить свою душу в вечно меняющихся и, как правило, неблагоприятных обстоятельствах. И ему, как видим, это удалось.