Алексей Маклаков: «У нас каждый – сам себе Достоевский»

Сегодня на счету у этого актёра более 30 ролей в кино и сериалах: это и прапорщик Шматко в сериале «Солдаты», и дядя Лёва в «Громовых», и маг-водитель Семён в «Ночном дозоре». Ему сопутствует образ здоровяка-весельчака: он найдёт выход из любой ситуации, скроет грусть за улыбкой и обязательно отстоит свою правду. Может быть, в этом и есть секрет народной любви? 

7 февраля зрители смогут увидеть Алексея Маклакова на сцене Выборгского ДК в спектакле «Петербуржские анекдоты», поставленном на основе произведений авторов XIX века. В преддверии спектакля корреспондент «НВ» узнала у артиста о «героях его времени» и о том, почему о любви лучше не рассказывать, а петь. 

– Алексей, в одном интервью вы говорили, что не смотрите сериалы: «Однажды мама мне сказала: «Сынок, есть писатель Достоевский, а есть писатель Огурцов». Кто такой Огурцов, я не знаю и знать не хочу. Теле-Огурцовы меня тоже не интересуют». Почему же вы снимаетесь в сериалах?

– А я не вижу ничего плохого ни в тех сериалах, которые сделали меня знаменитым, ни в тех, которые ещё только готовятся к выходу. Они интересные и содержательные. Некоторые российские сериалы могут быть вполне успешными – посмотрите, сколько сезонов вышло у тех же «Солдат».

– Если не ошибаюсь, в детстве вы мечтали стать доктором… Какой ветер вас занёс в профессию актёра?

– Случайный и умеренный! (Смеётся.) С друзьями поспорил (на ящик вина, что провалит экзамены в театральный вуз, специально сделал более 30 ошибок в диктанте и… всё равно поступил. – Прим. авт.). Я человек спортивный: решаюсь быстро и навсегда.

– Вы переехали в Москву в 1990-е годы. Чувствуете, что за это время в актёрской профессии что-то изменилось? 

– Мне кажется, сейчас время серости, которая правит бал, – и на телевидении, и в кино, и в театрах. Время, которое не нашло своего героя. Был Серёжа Бодров-младший, но он, увы, не с нами. Был Алексей Балабанов – и его не стало. Эти люди для меня герои, потому что смогли уловить тот «звоночек», который тревожил людей. Они были честны и правдивы. А то, что нам показывают по телевидению, часто не преследует цели найти подход к сердцам зрителей. И в этом смысле мне повезло, потому что я участвовал в нескольких знаковых фильмах, например в «Ночном дозоре», который открыл новую эру русского кино как минимум с технической стороны. 

– Вы играли в театре, снимались в кино, сериалах и рекламе. Это разный стиль работы – или примерно одно и то же? 

– Они разные по производственной кухне. В рекламе двухминутный ролик могут снимать четыре дня. Мне это интересно. И платят хорошо! (Смеётся.) В театре для меня главное – искренность. А что касается кино, были разные группы и разные режиссёры, но… состояние везде одно: адреналин. Он-то и служит главным манком для людей нашей профессии. Артисты же неспроста рассказывают, что выходят на сцену с температурой 37,8, а во время спектакля она нормализуется до 36,6. Сцена лечит буквально: огромная сила отвлечения человека от окружающего мира, погружение в себя и мобилизация внутренних скрытых резервов. Актёр подавляет в себе всё плохое, оставляя для зрителей только лучшее. Совершенно мистическая профессия! А главная прелесть в том, что ты всегда точно знаешь оценку своего труда, – зрители не лукавят.

– А что из перечисленного вам ближе, где наиболее комфортно? 

– Мне ближе всего… поваляться на диване и поиграть в приставку, и чтобы за стеной шумело море, в окно светило солнце, а по телевизору в этот момент шёл футбол, – вот он, комфорт! А если говорить всё-таки о работе, то желания бежать на неё нет, правда! Но разве бывает иначе? Разве что в день получки! Работа – это всегда преодоление себя, а я ленив. У меня особое отношение к труду: раскачиваюсь очень долго, но если берусь, то борюсь до упора. Единственный комфортный момент может быть на премьере, когда точно чувствуешь, что размягчил сердца зрителей.

– А я вам не верю. Вот вы же упоминали фильм «Ночной дозор», там вам довелось поработать с прекрасным составом: и актёры, и звёзды шоу-бизнеса. Неужели и эти съёмки не приносили вам радости?

– О, этой работой я очень горжусь. Я познакомился с Костей Хабенским, Тимуром Бекмамбетовым – не буду всех перечислять, устану! Это был настоящий творческий акт, который трудно забыть. И там меня очень… испортили: нам создавали такой уют – холили, лелеяли, оберегали и защищали, – что альтернативы этому я в других проектах пока не встречал. 

– Вы как для себя определили: о чём этот фильм?

– А я его даже не смотрел! Не люблю фантастику – я реалист.

– Но сценарий-то читали?..

– Ну как сказать… Обычно мне сценарий читают друзья и близкие, а я слушаю. Мне со стороны проще воспринимать. Так же мне и «Дозор» друг начитал. А я оплатил его работу чаем и зефиром!

– Скажите, вы же поступали на режиссёрские курсы…

– …И бросил.

– Почему?

– Ребёнок родился, кризисы навалились – не до того было. Работал.

– Но желание высказаться осталось?

– Россия – такая интересная страна, что высказаться хочется всегда. У нас каждый сам себе режиссёр, сам себе артист и сам себе Достоевский. У всех назрело. Но браться надо серьёзно, а не просто так в воздух стрелять. Я бы снял фильм о маме, о матерях, о женщинах. Это очень важно, потому что сейчас, как мне кажется, начинает стираться волшебная ценность женщины, которая была привычна моему поколению. Любовь становится пошлее, а отношения циничнее. Я бы хотел затронуть тему предназначения женщины и понимания великого акта появления на свет, ведь более жертвенного существа Бог не дал.  

– Вы сказали о пошлости в любви, но это распространяется и на искусство. Почему так произошло?

– Потому что женщины стали слишком потакать мужчинам, которые не всегда уделяют большое внимание слову, а ведь за словом следуют поступки. Зря вы требовательность потеряли, честное слово! А то, что происходит в жизни, отражается и в искусстве: происходит потеря требовательности зрителей к кино. Градация нравственных ценностей ушла. Скажем, появление таких передач, как «Камеди клаб», – это не созидательное, а разрушающее явление, оно инородно по отношению к нашей русской душе, потому что в этом случае мы изображаем, какие мы лёгкие, весёлые и беззаботные, но ведь мы не такие. И так потихонечку завязывается этот пупок всеобщей безнравственности. Но скоро всё изменится.

– Почему?

– Потому что война идёт, а война очень сильно людей чистит: трудно быть поверхностным и смеяться, когда гибнут люди. Я не могу без слёз смотреть на то, что происходит в политике. Нарушенная справедливость нас обязательно изменит. 

– Неужели вы полагаете, что очиститься можно только такой ценой? 

– Я почему-то думаю, что других рецептов пока нет. В нашем обществе уже было много моментов, когда мы могли бы договориться о том, чтобы поставить заслонку безнравственности. Но в нас сидит этот ущербный ген равенства, который появился во времена Советского Союза. Мы пытаемся от него избавиться, сказав, что каждый из нас – личность, но живём впопыхах, не замечая того, что происходит вокруг... Эта война заставила меня иначе посмотреть на мир, на своих детей, на обычные бытовые вещи. Именно в такие моменты начинаешь осознавать ответственность за тех, кого ты любишь, и за всех тех, кто находится рядом.

– То есть вы видите корень бед в идеологии СССР?

– Да, потому что мы жили с ощущением толпы, а теперь время начало проверять на человечность каждого из нас поодиночке. Оказалось, что жить толпой было вроде бы и легче, но сейчас это уже неинтересно. Призадумались: а что же мы из себя представляем? И начали метаться: может, мы за этих, а может, за других? И этот рецидив повторяется у нас снова и снова – невытравленное ощущение раба. Наверное, классики были правы. 

– Примерно об этом, об утверждении добра, вы говорили в своём моноспектакле «Я тебя люблю». Вы в нём использовали свои песни. Почему избрали такую форму?

– Зрителям это близко, потому что, когда в культуре присутствует такое количество классиков, народ невозможно испортить коммунизмом, он всё равно останется чутким к поэзии. Поэтому мне показалось, что если создавать спектакль, то делать его очень открытым и от себя: я рассказываю о своей жизни, о минутах счастья и любви. Очень важно понимать, что мы живём один раз, но передать эстафету любви следующим поколениям – просто необходимо. И зрители сегодня очень нуждаются в этом: в доброте, любви и внимании. Ведь, обращаясь к своему прошлому, я невольно обращаюсь к прошлому этих людей, и мы вместе с ними нащупываем главное. На сцене я предельно откровенен и ничего за душой не оставляю. В искусстве нужно знать пределы своих возможностей, но нельзя экономить на искренности: чем больше отдашь – тем больше вернётся. Кстати, в конце спектакля зрителям раздают листочки с текстом, и мы уже поём вместе. Если зал поёт – значит, всё не зря. 

– Есть у вас известная песня «Прапорщик-блюз» с такими строчками: «Не попадёт в ощип товарищ прапорщик: сумеет жизни ребус разгадать!» А вы уже разгадали?

– Вот будет мне 99 лет, и я вам отвечу! (Смеётся.) А пока – пару букв разве что расшифровал. Но… куда торопиться?