«Принять новое – это всегда труд»

Алла Сигалова как хореограф работала на крупнейших площадках России и за рубежом, со многими знаменитыми режиссёрами и актёрами. Она известна широкому зрителю в качестве беспощадного, но справедливого судьи в телевизионных шоу. А недавно в Петербурге прошла премьера её спектакля «Ханума», где она выступила и в качестве режиссёра. 28 февраля она станет ещё на год старше. Но по-прежнему остаётся хулиганкой и в жизни, и на сцене.

– Алла Михайловна, довольны ли вы, как прошла премьера «Ханумы» в Петербурге?

– Я довольна, как артисты справлялись с «тяжёлым» залом. Я сидела в центре и слушала со всех сторон: «Это кто? Тот, которого Стржельчик играл? Так почему же он совсем не похож на Стржельчика? А это разве Макарова? Она же была полная, а почему эта такая худая?» Люди пришли сравнить спектакли, и пробиться через это – очень тяжёлый труд. Это психологически давит на артиста. Мы понимали, с чем нам придётся столкнуться. Мой спектакль «Ханума» адресован прежде всего молодым (недаром задействованы джаз-музыканты, молодая команда артистов). Я имею в виду, молодым не по возрасту, а по умению воспринимать новое. Это очень сложно. Я понимаю людей, которые внутренне борются за свою традицию, за своё родное, за великолепный, обожаемый всеми нами спектакль Товстоногова. Но я с огромной благодарностью отношусь к артистам, которые смогли в результате «прокачать» «тяжёлый» зал.

– И несмотря на то что в антракте многие зрители ушли, второе отделение воспринималось легче, ярче, эмоциональнее.

– То, что зрители ушли, это очень правильно. Я вообще считаю, что зритель должен уходить. Многие приходят с определённой установкой. Так же, как, я знаю, приходят на современную хореографию. Принять новое – это всегда труд. На это нужно решиться, а не всегда получается. Нужно перестроиться. И я с уважением отношусь к тем, кто ушёл. Я им благодарна за то, что они ушли. Лучше не мучиться и не нагнетать тяжёлую атмосферу в зале.

– В одном из интервью вы сказали: «Чтобы понять современную хореографию, нужно подниматься и работать, работать». Насколько современная хореография сильна сегодня? Есть ли у нас молодые сильные хореографы?

– Много десятилетий современная хореография истреблялась. Я бы даже сказала – целенаправленно. Это продолжается и по сей день. Я не буду называть театры, но и в Петербурге это происходит тоже, к сожалению. Приезжает Уильям Форсайт, имеющий репутацию хореографа номер один в мире, и замечательно делает свою работу в одном из ваших театров. Артисты выросли на Форсайте и танцуют его прекрасно, но Форсайт снят с репертуара. Почему? Приезжает хореограф Королевского балета Великобритании Уэйн Макгрегор, и молодые артисты великолепно танцуют премьеру, но почему так долго потом не идут его спектакли? А через полгода эта постановка уже морально устареет и не будет столь модерновой. Это аксиома. И значит, зрители не могут привыкнуть к тому, что есть современный репертуар в академическом театре. Но и артисты не могут расти в этих спектаклях, потому что они в них не играют. Это, к сожалению, не даёт возможности развития. Развиваться современная хореография может только тогда, когда она востребована крупными театрами. Когда она идёт на сцене, а не просто числится в репертуаре. Когда в хореографических училищах идёт обучение целому комплексу исполнительских предметов, необходимых для современной хореографии. Всё это составляющие целого образовательного и культурного комплекса. Если его не существует, современная хореография на этой земле не будет произрастать. И все разговоры о том, что у нас нет современных хореографов, пустые. Надо, чтобы директора театров и хореографических училищ адресовали эти вопросы прежде всего себе.

– Балет Прельжокажа «Белоснежка» и выступление группы «Бэд бойз» перевернули моё представление о хореографии и современном танце. Кто для вас перевернул мир?

– Прежде всего Леонид Якобсон. Не могу не назвать Пину Бауш, Уильяма Форсайта, Иржи Килиана, Марка Морриса, Мэрса Каннингема – это все классики. Другое дело, что спектакли Пины Бауш не могут идти в наших академических театрах. Это другой формат.

– Но если не воспитывать публику, она так и не научится понимать современный язык танца.

– Я с вами абсолютно согласна. Какие-то впрыскивания делаются, но они не системны и зачастую ради галочки. Я убеждена, что современная хореография должна идти, даже при полупустом зале. Я понимаю, что для директоров театров это катастрофа, риск. Значит, нужно привлекать экспериментальные площадки: не на две тысячи мест, а на пятьсот. Но она должна идти. Тогда будут воспитываться и артисты балета, и публика. И тогда, возможно, из артистов балета вырастет кто-то, кто захочет себя попробовать в качестве хореографа. А у нашей молодёжи нет возможности пробовать ставить современные балеты.

– На основе школы классического балета можно строить всё что угодно. Но если её нет, тогда и современная хореография будет не на уровне.

– Не всегда. Западный опыт показывает, что воспитать первоклассных танцоров можно и современными методами. Правда, классика всегда входит в систему обучения и Йельского университета, и Джульярд-скул, где готовят выдающихся танцовщиков современной хореографии. У них помимо классики есть огромный комплекс предметов. У нас этого ничего нет. Когда мы до этого дойдём и дойдём ли, я не знаю.

– Вы зарекомендовали себя не только как хореограф, но и как режиссёр, актриса, теле- и радиоведущая. Что вам это даёт?

– Я прежде всего – хореограф. А всё, что я делаю на телевидении, на радио и в театре, всё-таки это всё лежит в хореографической зоне, и ни в какую другую зону я не хожу. А лично мне это даёт знания. Это самое главное. Потому что проблема наших хореографов, режиссёров и любых специалистов, занимающихся театром, в том, что им не хватает образования, знаний, кругозора. Расширяя его, получаешь возможность общения с талантливыми людьми, возможность видеть, анализировать их работу, – это шанс для роста. Я не могу останавливаться. Мне так скучно, когда я остаюсь на одном уровне! Мне кажется, что стагнация – это всегда дорога вниз.

– Я вас прекрасно понимаю, когда вы говорите, что влюбиться можно прежде всего в талант. И когда разговариваешь с людьми талантливыми…

– Главное – у меня есть возможность не только разговаривать, но и работать с талантливыми людьми. Гия Канчели, Георгий Месхишвили, Роман Виктюк, Владимир Машков, Константин Райкин и ещё многие мои любимые таланты, всех не перечислишь. Они дают мне возможность расти.

– В вашей афише авторы от классиков до современных. От Чайковского до группы «Пинк Флойд». Что для вас первичнее: музыка или текст?

– Музыка для меня – это самое главное. Она для меня главная подпитка, главный толчок для того, чтобы начать фантазировать. Образы возникают тоже от музыки. Я иду за музыкой в любой ситуации.

– Мне ещё очень понравилось выражение Матса Эка: «Танец – это когда ты думаешь телом».

– Конечно, это так. Матс Эк – это вообще чудо, абсолютно гениальный человек. Я руковожу двумя кафедрами в ГИТИСе и МХТ. Нет людей не танцующих. Если это талантливый артист, его можно так развернуть, так мотивировать, что он затанцует непременно. Это я точно знаю.

– Каждый художник создаёт свой мир, свою территорию. Как бы вы могли описать свой мир?

– Мой мир меняется в зависимости от материала, который я делаю. Но есть абсолютные величины, которые никуда не уходят, и я на них всегда ориентируюсь. Это мои педагоги. Это несколько людей, которые меня воспитывали, включая моих родителей. Это несколько человек, не буду их называть, выдающиеся люди, с которыми меня свела судьба и с которыми я общаюсь и работаю. И самое дорогое для меня – это возможность встретиться с особенными людьми. Потому что эти встречи и общение – самое большое богатство, которое меня растит, формирует, вдохновляет, обогащает знаниями о мире.

– Как отличить настоящее искусство от подделки? Часто за новое в искусстве можно выдать то, что не стоит внимания.

– Для этого нужно образовываться. Нужно широкое, глубокое культурное образование, чтобы понять, что фальшивка, а что имеет тенденцию к развитию, что имеет перспективу развиться во что-то новое, интересное. Это интуиция, которая зиждется на широком образовании.

– Вас называют Аллой Михайловной, а по документам вы Моисеевна. В вашей жизни был период гонений из-за национальности?

– Моего папу родители назвали Михаилом. Но в какой-то момент он поменял документы и стал Моисеем. Тогда я и родилась, и меня записали как Моисеевну. А потом папа снова стал Михаилом. А период гонений по национальному вопросу был у всех.

– Надеюсь, сейчас этого нет?

– А вы ничего не видите? Какая вы счастливая. Это есть везде, не только в нашей стране.

– Я была уверена, что вы абсолютный баловень судьбы. А когда готовилась к интервью, оказалось, что в вашей жизни было много испытаний…

– Мне очень нравится, что вы так думали. Я бы очень хотела, чтобы все воспринимали меня как баловня судьбы. Значит, я правильно себя веду.

– Алла Михайловна, если вас пригласят на танец вне рабочей обстановки, вы примете приглашение?

– Я никогда не танцую в быту. Но я обожаю танцевать. Со своими детьми, особенно с сыном, мы врубаем музыку на полную громкость и пляшем со страшной силой. У нас были случаи, когда мы с сыном вальсировали по ночному Парижу, по набережной Сены. Мы с ним вообще часто хулиганим, и нам это очень нравится.