Дежурные по войне

Максим Шабалин

Это было двадцать лет назад, когда редакционные компьютеры ещё не были подключены к интернету и новости мы узнавали из сообщений информагентств, приходящих на телетайп. Но эти новости отслеживали до последней минуты, чтобы ничего не упустить… а поскольку для первой полосы эта минута наступала ближе к полуночи, то работа в ежедневной газете становилась не только работой, но и образом жизни… Вроде и странно начинать рассказ о людях с упоминания о времени сдачи полос, но иначе не получится ничего объяснить…

В «Невское время» мы с Максом пришли одновременно – в конце марта 1990-го целая компания внештатников перебралась из «Смены» в новую газету. Впрочем, в отделе информации, куда все мы были зачислены поначалу, Макс надолго не задержался и быстро перешёл «в политику». И дальше, несмотря на то что я тоже перешла в этот отдел, несколько лет мы жили как бы параллельно. Макс неделями пропадал в Москве, диктуя в каждый номер репортажи со съездов народных депутатов. При любой возможности срывался в командировки в горячие точки.

Стоит учесть, что в такие поездки никто никого не посылал насильно, наоборот, надо было проявить определённую настойчивость, чтобы их себе организовать. И разумеется, никаких повышенных окладов и гонораров за это не полагалось. Но была возможность своими глазами увидеть, что происходит в том или ином регионе, и честно написать об увиденном. Сегодня, боюсь, многие и не поймут, о чём речь. Но тогда это казалось очевидным, так же как и восприятие работы как образа жизни.

В августе 1991-го Макс был в отпуске, и я должна была ехать на подписание Союзного договора. Но 19-го он примчался в редакцию, перехватил билет на поезд и рванул в Москву. В октябре 1993-го он поехал в командировку в Сухуми – оттуда без заездов домой полетел сразу в Белый дом… Однако по-настоящему он раскрылся позже, когда стал редактором отдела политики.

До этого отдел, конечно, работал, и неплохо работал, но… каждый был сам по себе и сам за себя. А Максу удалось собрать всех в команду. Возможно, потому, что он воспринимал это назначение не как «повышение в должности», а как двойную ответственность – и за всех, кто с ним работает, и перед ними тоже. Ну, и именно тогда появился Феликс. Феликс – театральный фотограф. Он снимал актёров и ещё музыкантов и художников на Пушкинской, 10. А с лёгкой руки Макса начал снимать политиков и войну. И, видимо, за счёт того, что Феликс был равно далёк как от политики, так и от войн, сделанные им снимки были иными, чем у профессиональных фотожурналистов. Это был взгляд из другого мира, позволяющий иначе увидеть многие вещи.

Он, разумеется, не знал никого из политиков, и посылать его в одиночку в Думу или в Законодательное собрание было совершенно бессмысленным. Оказываясь в политическом закулисье, он искал в нём параллели с закулисьем театральным и оглядывался по сторонам в поисках «интересных лиц», огорчаясь, если как раз эти лица редакции были совершенно неинтересны. Но в целом ему самому всё это явно нравилось, и, конечно, фотографии, которые он привозил из горячих точек, были настолько точными и говорящими, что их можно было публиковать сами по себе, безо всякого текста. А дальше… дальше была Чечня.

В декабре 1994-го Макс с Феликсом поехали туда в очередную командировку. Хорошо помню, как они вернулись. Мы всем отделом как раз собрались возле старенького телевизора, стоявшего в углу, и смотрели выступление Ельцина, который заявил, что Дудаев приплачивает российским журналистам. И тут ввалился Макс. И кто-то, обернувшись к нему, через запятую после «привет» поинтересовался: «Деньги привёз?» Все хохотали, как умалишённые, а Макс растерянно оглядывался, пытаясь понять, что происходит.

Он всё-таки, как и многие из нас в то время, был идеалистом, хотя старательно это скрывал, – в то, что президент нашей страны обвинил журналистов, и его в том числе, в изготовлении проплаченных материалов, Макс поверил с трудом. То есть он, конечно, нам поверил, но на всякий случай пошёл почитать тассовки, а потом ещё и само выступление пересмотрел. Чувствовалось, что его задело всерьёз, и больше мы к этой теме не возвращались.

А с деньгами в редакции как раз в это время было напряжённо. Зарплаты задерживали, командировочные урезали. Макс ежедневно собирал информационную мозаику изо всех доступных источников от «ТАСС уполномочен» до «Голоса Америки», дозванивался до Чечни и Ингушетии, до депутатов Госдумы, уточнял, перепроверял… И так до отправки полос в типографию. Через неделю стало понятно, что он себя загоняет, и было решено, что «дежурить по войне» мы будем по очереди. Кстати, тогда это выражение – «дежурить по войне» – нам показалось вполне удачной шуткой, как, впрочем, и объявление «Идёт штурм Грозного. Просьба не мешать», появившееся позже на дверях отдела в ответ на настоятельные требования секретариата быстрее сдавать текст…

Ситуация в Чечне накалялась с каждым днём, Макс рвался туда. Но денег на поездку не было, и, кроме того, Феликс категорически заявил, что сыт войной по горло и больше в Чечню не полетит.

В конце января Шабалин улетел в Шотландию по линии какой-то общественной организации. В это время у меня возникла возможность более или менее безопасной командировки в мятежную республику «на хвосте» у депутатской группы. В редакции меня вроде согласились отпустить, но при условии, что я сумею уломать Феликса. А он был непреклонен. Короче, я быстро сложила лапки.

А потом вернулся Макс и всех дожал. Правда, денег им дали по минимуму – сегодня даже смешно вспоминать сколько, вроде около 200 долларов на всё про всё. И Феликс сопротивлялся до последнего – 23 февраля, накануне отъезда, когда были уже куплены билеты на самолёт, они всё ещё продолжали доругиваться. Мы сидели в отделе за накрытым по случаю праздника скудным столом. И Феликс спрашивал:

– Ну что ты там хочешь увидеть?

А Макс отвечал:

– Я хочу посмотреть в глаза тех депутатов Верховного совета Чечни, которые призывали к наведению конституционного порядка.

– Ну на фига тебе это? – устало спрашивал Феликс.

– Мы же обо всём договорились, – говорил Макс. – Я же обещал: это в последний раз.

Мы торопливо проговаривали тосты и возвращались к обсуждению текущих дел, и сами себя уговаривали не превращать банкет в летучку, и Макса просили взять наконец гитару, чтобы все остыли. И никто не думал, что правда – в последний раз…