Светлана Кармалита: «С ним у меня все дни были счастливые…»

Алексей Герман говорил: «Устоять против урагана, который всегда дул мне в лицо, я без неё, наверно, не смог бы…» И ещё: «Со Светкой было ощущение, что мы победим, даже в самых безнадёжных ситуациях…» Накануне юбилея этой удивительной женщины с ней встретилась корреспондент «НВ».

— Моё детство – несмотря ни на что – было невероятно счастливым. Как, впрочем, и вся последующая жизнь.

До сих пор хорошо помню наш киевский двор, могу нарисовать подвал, в котором мы сидели, когда началось наше наступление. Помню все звуки войны. Помню взорванный мост. День Победы тоже хорошо помню, мне было уже пять лет. В Киеве мы жили чуть ниже уровня земли. Всё время проходило во дворе. Курицам рубили головы здесь же, у порога. Недалеко был базар, там с бабушкой мы торговали салом. А уже после войны я бегала с бидоном на угол за пивом для дедушки (что тщательно скрывалось от мамы).

Я родилась в 1940 году. Началась война, маме было тогда всего 17 лет, папа сразу ушёл на фронт. Он погиб в 1944 году, награждённый орденом Славы…

Из киевской жизни самое страшное – это Бабий Яр. Мама пошла провожать туда свою подругу, самую близкую, с которой жили в одном дворе. Ей нужно было помочь – поднести вещи, а меня просто некуда было девать. Процессия тянулась весь день – со скарбом, узлами, едой, никому в голову не приходило, что они идут на смерть. Тогда по Киеву шли слухи, что евреев куда-то забирают. Некоторые даже говорили с завистью: «Ну вот, опять евреи устроились…» Люди думали, что они едут в Германию или ещё куда-то, на какое-то иное, лучшее житьё.

По дороге стояли не немецкие войска, большей частью это были украинцы. Первый кордон молодая светловолосая женщина с таким же ребёнком на руках прошла, а из второго её выбросил немец, который добросовестно исполнял свои «обязанности». И только когда на следующий день стали стрелять и по городу поползли ужасные слухи, мама поняла, что спаслась чудом.

— Мой второй папа, за которого мама вышла замуж после войны, был исключительно образованный человек, очень талантливый театральный критик, – Александр Борщаговский. Тот самый, который написал рассказ «Три тополя на Шаболовке», по которому был снят фильм «Три тополя на Плющихе»… Борщаговского заметил Константин Симонов и пригласил работать в Москву. Папа стал членом редколлегии журнала «Новый мир» и завлитом Театра Красной Армии.

Нам дали квартиру в доме, где жили актёры. В доме был лифт, ключ от него висел на верёвочке рядом, и я быстро сообразила, что этот ключ не должен быть для всех бесплатным. Дотянулась, срезала верёвочку и приступила к коммерции. Не помню, сколько поездок на лифте я уже продала, но пришёл папа Саша, покачал головой, слова мне не сказал, просто привязал опять ключ на верёвку и повесил его на место.

Потом я попыталась продавать прохожим на улице печенье, взятое дома. Как-то исчезла на весь день, увидев, как из уголка Дурова вывели на прогулку слона. Во втором классе избила в кровь девочку из нашего дома за то, что она назвала папу врагом народа. Со мной у родителей было много причин, чтобы волноваться.

В 1949 году мой папа из ведущего театрального критика вдруг превратился в космополита. В «Правде» была напечатана огромная статья, иллюстрированная карикатурой Кукрыниксов, в которой говорилось, что Борщаговский участвовал в антипатриотической группе театральных критиков. Его, конечно, сразу же исключили из партии, уволили с работы, а нас всех выбросили из квартиры. Много лет семья с двумя детьми (к тому времени появилась на свет моя любимая младшая сестра) жила по разным углам: то у друзей, которых осталось совсем немного, то где-то снимали угол, как правило, под Москвой. Как только мы откуда-нибудь вынуждены были съезжать, меня тут же отправляли в Киев к бабушке. Когда находили жильё, меня возвращали назад. Я училась в Киеве и в Москве и за 10 лет сменила 10 школ...

— Моя мама боялась, что я рано выскочу замуж, не успев выучиться, как она сама. Поэтому вопрос поступления в институт стоял остро. Я хотела поступать в МГУ на исторический, но не получилось: нужен был стаж. И я поступила на вечернее отделение филфака МГУ, на романо-германскую филологию. Окончила, начала работать в «Литературной газете», понемногу училась писать. Вышла замуж за физика-теоретика, с которым рассталась через шесть лет. Подружилась со Львом Копелевым, учёным-германистом, литературоведом и к тому времени известным правозащитником, и он предложил мне стать его аспиранткой – заняться немецкой драматургией, документальной драмой.

Но тут я поехала в Коктебель.

Я много раз рассказывала о том, как мы с Лёшей познакомились. Каждый год мы ездили отдыхать в одно и то же место, в писательский Дом творчества. Он в августе, а я в июле, поэтому никогда не встречались. И только в 1968-м мы с ним совпали по времени: я приехала в августе.

Первый раз я его увидела на пляже. Иду со спутанными волосами, а навстречу мой приятель с симпатичным парнем.

К тому времени Алексей был не только сын известного писателя, представитель ленинградской золотой молодёжи — он уже снял свою первую картину. Написал со Стругацкими сценарий «Трудно быть богом» и перед тем, как приступить к съёмкам, Лёша поехал к Чёрному морю. Он собирался вести свою обычную холостяцкую южную жизнь, поэтому поинтересовался, кто есть из девчонок. Ему сказали – эта и та, а есть ещё одна некрасивая, но умная. Имели в виду меня…

И вот мы встретились. Стоим втроём и выясняем, кто куда пойдёт обедать и кто что принесёт вечером в нашу беседку, которую мы с сестрой снимали и в которую набивалось столько народу каждый день… И вдруг он сказал, на меня не глядя: «Она пойдёт со мной».

И я, удивляясь себе, пошла. Я запомнила этот день – 20 августа.

Домой мы вернулись вместе, к нему. Какое-то время я пыталась существовать между двумя городами. Два раза в неделю летала в институт – утром, первым самолётом, чтобы успеть на заседание кафедры, вечером, последним самолётом, обратно.

Сдаю кандидатский минимум и вдруг неожиданно даже для самой себя заявляю на экзамене, что не люблю Брехта. Такое… легкомыслие, которое отнюдь не всегда мешает в жизни. А тут оно меня подвело – я получила двойку. Преподаватели, которые меня прекрасно знали, не стали со мной спорить, только попросили обосновать свой ответ и дали мне время. И я неделю сидела дома и писала о Брехте, творчество которого на самом деле я очень люблю, готовилась к пересдаче.

Но тут позвонил Лёша. Он сказал: «У нас с тобой есть два варианта. Либо ты бросаешь аспирантуру, приезжаешь в Калинин, и мы будем работать вместе. Либо я бросаю картину, переезжаю в Москву и мы занимаемся вместе твоей диссертацией». Я клянусь, он верил в тот момент, что сможет бросить кино! Потому что он всегда верил в то, что говорил. 

Он начинал в Калинине снимать картину «Операция «С Новым годом!», которая получила потом название «Проверка на дорогах». И я была ему нужна.

Решение я приняла мгновенно, долгие раздумья никогда не помогают.

— Основное Лёшино занятие дома было лежать на диване. Я к этому относилась спокойно. Однажды моя мама как-то рассказывала про дочку близких приятелей, которая неудачно, по её мнению, вышла замуж. «Ну, подумай, — говорила она, — Варькин муж всё время лежит на диване и думает!» Кстати, он впоследствии стал известным режиссёром. А у меня мысль: «Вот же повезло ей с мужем – лежит и ДУМАЕТ!»

В этом смысле мне тоже повезло. Мой чудесный муж тоже лежал на диване, и помешать в этом ему не мог никто. Если ему приходилось заниматься домашними делами, то это носило характер всеобщей катастрофы. С годами он вообще забыл, как включается газ, где в кране холодная вода, а где – горячая. На съёмках «Трудно быть богом» за ним постоянно таскали диван…

Он был совершенно не готов к трудностям. Лёшечка не понял даже, что его запретили. Что ему закрыли путь в профессию. Он не знал, за что, – вроде бы никаких острых политических высказываний он не произносил. В акциях не участвовал. Письма не подписывал. Почему? 

К показу запретили его первый фильм «Седьмой спутник». Жёстко обошлись с «Проверкой на дорогах», а ведь он считал, что снял детектив: хороший шериф, плохой шериф, интрига, страдающий герой… Тяжёлый выход был у фильма «Двадцать дней без войны», а ведь сценаристом на этой картине был всемогущий Константин Симонов, член ЦК партии!

Я помню, как принимали картину в Госкино. Я на просмотре не была, заняла позицию на лестнице, чтобы встретить Лёшу. И вот они все спускаются с 4-го этажа, двигаются в сторону кабинета. Впереди – официальные лица, и у всех такой взгляд… А Лёшка идёт за ними и радостно машет мне рукой. Я не знала, как ему сказать: готовься, будут драть! И действительно, первое, что сказал Ермаш, председатель Госкино: «А теперь обсудим размеры постигшей нас всех катастрофы».

Но окончательное решение было принято после фильма «Мой друг Иван Лапшин», про который говорили: эстетское кино. Много лет спустя один из начальников «Ленфильма» спросил: «Лёш, а за что запретили Лапшина?» Он ответил: «Это я у тебя должен спросить – а за что запретили Лапшина?!»

После запрещения картины мы остались втроём – мы с ним и маленький Лёша. От нас все отвернулись. Мы уехали из города, потому что Лёша не мог заставить себя переступить порог студии.

Но сценарии нам позволяли писать. До сих пор меня удивляет, что чиновники из Госкино, которые с такой жестокостью запрещали картины Германа, никогда не ставили заслон этой нашей с ним работе.

— На компромиссы он был не способен. Только один раз он пошёл на это. Я в ногах валялась, умоляла его это сделать, впервые в жизни, потому что на съёмках «Лапшина» в Астрахани у него был инфаркт. И постоянно дежурила «скорая» на площадке.

Я понимала, что он просто не выдержит, если картину закроют. И он стал вносить поправки, которые сути не меняли, но оказались болезненными для ткани картины.

И всё равно фильм не приняли!

Тогда Лёша вдруг просветлел и сказал: «Всё, теперь я знаю, наконец, что надо сделать!» Картину вернули в монтажную. И за одну ночь мы восстановили всё, вернув фильму первоначальный вид. На следующий день они сообразили, что за процессом внесения поправок надо следить, но было уже поздно – картина была в первоначальном виде. И тут мы с ним плясали…

Как хорошо, что мы это сделали, – «Мой друг Иван Лапшин» хоть и лёг на полку, но остался неизуродованным…

Теперь, когда Лёшечки нет со мной, силы мне даёт он. И работа, которую мы вместе начали, – фильм «Трудно быть богом». Мне очень хочется, чтобы эту последнюю его картину увидело как можно больше людей. Она стоит этого.