«Инстинкт властно влечёт меня к спичкам»

В эти выходные мы всей семьёй решили лепить пельмешки. А всё потому, что из-за сильнейшего ветра выходить на улицу совсем не хотелось. Но пришлось: не хватило муки. Кутаясь в шарф, я едва добрела до соседнего магазина. Грузная продавщица отговаривала некоего господина покупать спички: «Вы же помните, вам они про-ти-во-по-ка-за-ны!» Каково же было моё удивление, когда я разглядела покупателя, оказавшегося… Марком Твеном. На лице его выражалось крайнее смятение: он то серьёзно хмурил брови, то хитро улыбался в усы. Поражённая неожиданной встречей и стремясь загладить неловкость, я не нашла ничего лучшего, как сказать ему: «А пойдёмте к нам в гости… пельмени лепить!» И – о боги! – он согласился.

– Известно, что вы много путешествуете. Что попадает в фокус вашего внимания?

– В своей записной книжке я нашёл следующую интересную заметку: «1 июля. Вчера в местном лазарете у больного путём иссечения было успешно удалено из горла тринадцатисложное слово; пациент – немец из окрестностей Гамбурга. К сожалению, хирурги, полагая, что он носит в себе целую панораму, неправильно определили место для разреза, вследствие чего больной скончался. Этот трагический случай произвёл в городе тяжёлое впечатление».

– Вам не нравится немецкий язык?

– В Гейдельберге я часто захаживал в кабинет редкостей и однажды привёл его хранителя в восторг своим немецким языком. В тот день я изъяснялся только по-немецки. Он слушал меня с интересом и, когда услышал достаточно, сказал, что моя немецкая речь – настоящий раритет, даже «уникум», и что он охотно приобрёл бы её для своей коллекции. Бедняга не подозревал, чего мне стоило достичь такого совершенства, иначе он понимал бы, что подобная покупка разорила бы любого коллекционера. Мы с Харрисом уже несколько недель, не помня себя, долбили немецкие вокабулы, и хотя достигли многого, однако ценой невероятных усилий и трудностей: достаточно сказать, что нам за это время пришлось похоронить трёх учителей. Люди, никогда не изучавшие немецкий, понятия не имеют, до чего он путаный. Смею вас заверить, что такого безалаберного, бессистемного, скользкого и увёртливого языка, как немецкий, во всём свете не сыщешь. Вас носит в этом хаосе, как щепку в волнах; а когда вы уже думаете, что нащупали твёрдую почву среди бултыхания и сумятицы десяти частей речи, вы, перевернув страницу, читаете: «Учащемуся необходимо усвоить следующие исключения». Пробегаете страничку до конца и видите, что исключений больше, чем примеров на самое правило. И снова вы за бортом – и в поисках нового Арарата вязнете в зыбучих песках неизвестности. Вот какую муку я претерпел и претерпеваю доныне!

– Вы полагаете, что для изучения языка обязательно нужен учитель?

– Самоучка редко знает что-нибудь как следует и обычно в десять раз меньше, чем узнал бы с учителем; кроме того, он любит хвастаться и вводить в соблазн других легкомысленных людей. Некоторые воображают, будто несчастные случаи в нашей жизни, так называемый «жизненный опыт», приносят нам какую-то пользу. Желал бы я знать, каким образом? Я никогда не видел, чтобы такие случаи повторялись дважды. Они всегда подстерегают нас там, где не ждёшь, и застают врасплох.

– Да, вы как-то рассказывали о народных «традиционных» методах лечения, которые вам подсказывали друзья…

– У меня разыгрался непрекращающийся кашель, и голос упал ниже нуля. Я разговаривал громовым басом, на две октавы ниже своего обычного тона. Я засыпал ночью только после того, как доводил себя кашлем до полного изнеможения, но едва я начинал разговаривать во сне, мой хриплый бас вновь будил меня. Дела мои с каждым днём становились всё хуже и хуже.

Посоветовали выпить обыкновенного джина – я выпил. Кто-то сказал, что лучше джин с патокой. Я выпил и это. Ещё кто-то порекомендовал джин с луком. Я добавил к джину лук и принял всё разом – джин, патоку и лук. Особого улучшения я не заметил, разве только дыхание у меня стало как у стервятника.

Мне порекомендовали окутывание мокрой простынёй. До сих пор я не отказывался ни от одного лечебного средства, и мне показалось нерезонным ни с того ни с сего заупрямиться. Поэтому я согласился принять курс лечения мокрой простынёй, хотя, признаться, понятия не имел, в чём его суть. В полночь надо мной проделали соответствующие манипуляции, а погода стояла морозная. Мне обнажили грудь и спину, взяли простыню (по-моему, в ней было не меньше тысячи ярдов), смочили в ледяной воде и затем стали оборачивать её вокруг меня, пока я не стал похож на банник, какими чистили дула допотопных пушек. Никогда не лечитесь мокрой простынёй, никогда! Хуже этого бывает, пожалуй, лишь когда вы встречаете знакомую даму и по причинам, ей одной известным, она смотрит на вас, но не замечает, а когда замечает, то не узнаёт.

– Вашей жизни «угрожает» и другой пример непрофессионализма – занятия музыкой вашего соседа… как вы с этим справляетесь?

– Если вашему соседу доставляет удовольствие нарушать священное спокойствие ночи хрюканьем нечестивого тромбона, то ваш долг – примириться с этой злосчастной музыкой и ваше святое право пожалеть беднягу, которого неодолимый инстинкт заставляет находить усладу в столь нестройных звуках. Кроме того, я убедился, что в душе каждого человека дремлет склонность к какому-нибудь музыкальному инструменту и неосознанное стремление научиться играть на нём, которое в один прекрасный день может пробудиться и заявить о своих правах. А потому вы, извергающие ругательства, когда вашу сладостную дрёму нарушают безуспешные и деморализующие попытки подчинить себе скрипку, берегитесь, ибо раньше или позже, а пробьёт и ваш час! Вошло в обычай и стало общепринятым проклинать бедных любителей, когда они отрывают нас от сладких сновидений какой-нибудь особенно дьявольской нотой, но, принимая во внимание, что все мы сделаны из одного теста и всем нам для развития своего музыкального таланта нужна пропасть времени, это несправедливо. Я милосерден по отношению к своему тромбонисту. Охваченный вдохновением, он иногда испускает такой хриплый вопль, что я вскакиваю с постели, обливаясь холодным потом. Сперва мне кажется, что происходит землетрясение, потом я соображаю, что это тромбон, и у меня мелькает мысль, что самоубийство и безмолвие могилы были бы желанным избавлением от этого ночного кошмара. И старый инстинкт властно влечёт меня к спичкам. Но первая же спокойная, хладнокровная мысль возвращает меня к сознанию, что тромбонист – невольник своей судьбы, несущий свой крест в страданиях и горе. И я отгоняю прочь внушённое недостойным инстинктом желание пойти и спалить его.

– К самоучкам вы относитесь со снисходительной иронией. А часто ли вы обращаетесь за помощью к экспертам?

– …С годами я убедился, что эксперты обычно оценивают новое, следуя не велениям разума, а велениям чувств. Вы и сами знаете, что я прав. А разве эти господа руководствуются добрыми чувствами? Вы же знаете, что нет. Они всё подвергают оценке лишь в свете своих предубеждений – кто станет это отрицать? И результаты получаются любопытные! Настолько любопытные, что диву даёшься, как это их лавочка всё ещё держится!

Давным-давно, ещё в древней Греции, была изобретена примитивная паровая машина – и эксперты подняли её на смех. Двести пятьдесят лет тому назад появился паровой двигатель маркиза Вустера – и эксперты подняли его на смех. Электрический телеграф, телеграфный кабель через Атлантический океан, телефон – всё это «игрушки», забавы, не имеющие никакой практической ценности, – таков был приговор экспертов. Разъярённые эксперты по вопросам медицины и химии долгое время предавали анафеме каждое новое открытие Пастера, ни разу, впрочем, не познакомившись с его работами, как Пастер ни умолял их хоть мельком взглянуть на то, что он делает, прежде чем предать его вечному огню. Священники давно славятся тем, что упрямо, с бычьей тупостью ненавидят всё новое, но им, конечно, далеко до врачей! Да пожалуй, и до некоторых других экспертов-белоручек, которые создают Общее Мнение и губят всё новое, лишь только оно выходит из рук исследователей, тружеников, вдохновенных мечтателей, Пастеров, мечущих бисер перед экспертами.

– А вы как-то пытаетесь бороться с предрассудками?

– Однажды я пригласил на ужин двенадцать близких друзей. Один из них славился своим пристрастием к дорогим, изысканным сигарам, точно так же как я – к дешёвым и скверным. Предварительно я наведался к нему и, когда никто не видел, заимствовал из его ящика две пригоршни его любимых сигар; они стоили по сорок центов штука и в знак своего благородного происхождения были украшены красным с золотом ярлыком. Я содрал ярлык и положил сигары в ящик, на котором красовалась моя излюбленная марка – все мои друзья знали эту марку и боялись её как заразы. Когда после ужина я предложил сигары, они закурили, героическими усилиями стараясь выдержать выпавшее на их долю испытание. Весёлость их как рукой сняло, все сидели в мрачном молчании. Их мужественной решимости хватило ненадолго: один за другим друзья бормотали извинения и с неприличной поспешностью бросались вон из дома, наступая друг другу на пятки. Когда утром я вышел посмотреть, чем кончился мой эксперимент, все сигары валялись на дорожке между парадной дверью и калиткой. Все, кроме одной, – эта лежала на тарелке моего друга, у которого я их позаимствовал. Видно, больше двух затяжек он не вынес. Позднее он сказал мне, что когда-нибудь меня пристрелят, если я буду травить людей такими сигарами.

– Скажите, пожалуйста: вот вам удалось стать знаменитым писателем – а вас это греет?

– Слава, конечно, штука важная и ценная, но для настоящего удовольствия тайна всё-таки лучше.

Редакция «НВ» сообщает, что фрагменты данного интервью Марк Твен впоследствии использовал в своих произведениях «Трогательный случай», «Том Сойер – сыщик», «Как лечить простуду», «Относительно табака», «Укрощение велосипеда», «Невероятное открытие доктора Леба», «Пешком по Европе».