«У него в сутках было больше, чем 24 часа!..»

Он родился в актёрской семье: отец – народный артист СССР, Герой Социалистического Труда Юрий Толубеев, мать – Тамара Алёшина (старший лейтенант Маша Светлова из легендарного кинофильма времён Великой Отечественной «Небесный тихоход»). Родители (отец – однозначно) были против того, чтобы сын пошёл по их стопам. Да юный Андрей, собственно, и не собирался. Он мечтал стать космонавтом. Но, когда выяснилось, что по состоянию здоровья мечта не сможет осуществиться, поступил в Военно-медицинскую академию, по окончании которой какое-то время служил в воинской части, а затем вернулся на кафедру космической медицины, чтобы заниматься наукой. Но, как говорится, от судьбы не уйдёшь. Учёбу в ВМА совмещал с занятиями  и игрой в Университетском театре, а демобилизовавшись, поступил в Театральный институт (ЛГИТМиК), окончил его. На показах приглянулся выдающемуся режиссёру Георгию Товстоногову и был приглашён в Большой драматический театр, где и служил до конца дней своих. А ещё Андрей Толубеев снимался в кино и телефильмах, работал на телевидении, озвучивал «мультики», занимался литературным творчеством…

– Екатерина Дмитриевна, один актёр сказал мне однажды, что не может быть счастливой семья, если жена – актриса, а муж, предположим, шофёр или слесарь. Мол, супруги должны заниматься одним делом. А от других приходилось слышать: если оба артисты, появляется зависть, начинается соревнование. А не дай бог, говорили мне, если они ещё и работают в одном театре…

– В нашем с Андрюшей случае то, что мы оба артисты, хорошо. У нас не было ни зависти, ни соревновательности. Что же касается того, что мы работали в одном театре, – тоже хорошо: чаще виделись.

– При поступлении в театральный институт наверняка у вас были, если и не мечты о славе, то актёрские амбиции…

– Я девушка из деревни. Когда в детстве корову на пастбище гнала, какие только монологи вслух не читала! Я была первой народной артисткой мира! А потом всё было как у большинства выпускников театральных вузов: очарование, разочарование, муки творчества, радости успеха…

– А рядом был муж, у которого тоже «очарование, разочарование, муки творчества», что не может не сказываться на отношениях в семье…

– Муж – это счастье. Андрей для меня – самый главный человек в жизни. Дети – это дети. Муж и дети – понятия, которые ни смешивать, ни сравнивать нельзя. С Андрюшей у нас было взаимопонимание с полувзгляда, с полуслова. Вошёл – видишь: не в духе, отойди тихонько в сторонку. Захочет – сам расскажет. Не сразу, так потом. Андрюша поздно всегда приходил: театр, кино, общественная работа… Он постоянно уезжал – на гастроли, на съёмки. Уезжал – приезжал, уезжал – приезжал. Встречаешь: «О, Господи, наконец-то дома!» День-два – и снова собирает чемодан. Снова – «О, Господи!..» Вдруг (был такой непродолжительный период) поездки прекратились. И я однажды даже грешным делом подумала: что ж его так много-то?! Я привыкла жить в режиме постоянного ожидания.

– Романтические отношения остались в прошлом?

– Нет, что вы! Мы любили устраивать себе праздники; дома – ужины при свечах. По чуть-чуть нальём, Андрей предлагает: «Давай выпьем за Монферрана! Представляешь, никто в целом мире, кроме нас с тобой, за него сейчас не пьёт!» Часто звонил из театра: приходи к концу спектакля. Дети: «Мама, ты куда?» – «Я к папе на свидание». И как юная девушка, бежала на встречу с любимым.

– И так всю жизнь?

– Да-да!

– Прибегаете, а Андрей Юрьевич ждёт с цветами – теми, что зрители подарили…

– Андрей всегда отдавал цветы актрисам, с которыми играл спектакль.

– У него находилось время на дочерей?

– Меньше, чем хотелось бы. Он говорил: «Катя, девочки же видят, как много мы работаем, как живём. Я думаю, это лучший пример».

– Мне трудно представить, как при двух маленьких девочках и вы, и он учили роли…

– Я не видела, как Андрей учит текст. Знаю только, что он печатал, разрезал листы на маленькие карточки, главное выделял красным. Если на предпремьерных репетициях понимал, что что-то забывает, это «что-то» крупно писал на обороте карточки. Не поверите, но я не знаю, как он работал над ролью. Может, по дороге в театр? В гримёрке? Не припомню такого: не мешать, я учу роль! Это я могла в уголок забиться и учить.

– А просьбы что-то подсказать случались?

– После генеральных репетиций, на которые я ходила, сама что-то подсказывала. Андрюша прислушивался.

– А он вам подсказывал, вы прислушивались?

– Андрей не считал возможным вмешиваться в «чужую кухню», подсказывать, тем более диктовать. Разве что учил: если приглашаешь кого-то на спектакль, никогда не спрашивай, понравился или нет. И правильно. Потому что человеку иногда приходится лукавить, а пользы от этого никому и никакой. Всегда сам понимаешь, что получилось, что и почему не получилось.

– Я знаю: Андрей Юрьевич был человеком неравнодушным, близко принимающим к сердцу чужие беды и проблемы…

– Телефон у нас звонил каждые десять минут! На Андрюшином плане-репертуаре (он его называл простыночкой) свободного места не оставалось. Записи делал второпях, мелким почерком. Потом нервничал: «Кать, что здесь написано? И в очках не могу разобрать! Мне куда-то надо бежать к 9.45, а я не помню куда!» Разбирались, вспоминал и – бегом, бегом! Я и доныне не понимаю, как он всё успевал. У него в сутках было больше, чем 24 часа!

– Екатерина Дмитриевна, я свидетель того, как Андрей Толубеев взволнованно протестовал, когда из здания Городской думы выселяли Фонд культуры…

– Меня часто журналисты просят назвать самое главное Андрюшино качество, и я говорю: неравнодушие. К тому же он не умел отказывать, когда знал, что может помочь. Его позиция: если не я, то кто? Андрей Толубеев был гражданином. Он был человеком дела. Дела и чести. Каждого человека воспринимал… как человека, кем бы тот ни был в профессиональном или должностном отношении. В Андрее не было дурной актёрской фанаберии. Выходил из парадной – с дворниками здоровался первый. Проходя мимо Мариинского дворца, здоровался с милиционерами. Даже когда после сериалов какие-то выпивохи предлагали «пропустить по стопочке», вежливо отказывался.

– Десять лет назад, накануне 60-летия Андрея Юрьевича, он с восторгом рассказывал мне о даче, а я слушал и не понимал: откуда у него время ещё и дачей заниматься?!

– Построить дачу с первого раза у нас не получилось. Приезжаю – три палки стоят. Приезжаю через неделю – четыре палки. «Андрей, что-то идёт не так. Пригласи Гену, пусть посмотрит». Гена Богачёв – вот кто настоящий хозяин. Приехал Гена. К тому времени крыши ещё не было, но беловые полы уже настелены. Строителей на участке не оказалось – ушли на озеро купаться. Гена поднялся на крыльцо, ногой пошевелил – туда-сюда – конструкцию, и она зашаталась, загудела. «Андрей, ты что, с ума сошёл?! Хочешь всю семью похоронить под развалинами?!» Возвращаются строители, Гена – прорабу (Андрей бы этого никогда не сделал!): «Значит, так. Сейчас 2.45. Чтобы в 2.55 никого из вас здесь не было». Наняли другую бригаду – те занялись разборкой, а потом уже сборкой. Дом получился крепкий, хороший.

Да, ещё вот что! Та, первая, бригада должна была дом сдать под ключ – Андрей оплатил всё полностью (он же всем верил и доверял!). Так Андрюша не только не вытребовал назад деньги, но, когда прораб заболел раком (как-то узнал об этом!), договаривался и устраивал его в больницу.

На даче он и занимался литературным творчеством, во время отпуска – в городе такой возможности не было. Андрей мечтал, чтобы у него был свой уголок. И такой уголок появился. Купил он домик – под баню. Приехал Гена Богачёв: «Зачем тебе такая большая баня? Сделай себе домик, будешь там уединяться и писать свои рассказы-повести-пьесы».

Дача – это Андрюшина любовь, его «малая родина». Когда в Петербурге выпадал первый снег, он брал на руки Брута (это его любимый кот), подходил к окну и говорил: «Видишь, Брутя, снег пошёл – скоро весна! Скоро поедем на дачу…»

как это было

Валерий Дегтярь, актёр:

Каким был Андрей? Почему «был»? Он есть! Он рядом с нами. Вернее, мы рядом с ним…

В моих раздумьях о моих открытиях актёра Андрея Толубеева на одном из первых мест стоит его Том из спектакля «Стеклянный зверинец». Мне нравилось уже одно то, как он существовал в роли. А как Андрюша читал Байрона в «Аркадии»! Андрей Толубеев не просто очень хороший артист, он гражданин государства под названием «Театр» (с большой буквы!). А как он умел говорить! Мы бывали вместе на каких-то приёмах, банкетах, прощаниях. И всякий раз я знал: Андрей скажет те слова, которые необходимы. Там, где надо, он находил простые слова, там, где надо – возвышенные. Где надо – скорбные. И каждый раз это были другие слова. Я поражался: где он их находит?! Могло показаться: Андрюша полдня думал над тем, что и как сказать. Но я-то знал: этого не было! Он говорил от сердца, говорил то, что думает, чувствует. Эта его способность поражала не только меня.

Мы часто вместе шли в театр или возвращались по домам. Толубеев ничем не выделялся – напротив, сливался с народом. Не всякий прохожий замечал, что рядом с ним или навстречу ему идёт Андрей Толубеев. Но когда его узнавали, а это происходило часто, с ним здоровались, кланялись. И он отвечал тем же – очень достойно, уважительно, без подобострастия или заигрывания.

Однажды после спектакля Art мы немножко выпили. Слегка расслабленные, в первом часу ночи вышли на пустынную Исаакиевскую площадь. Подошли к памятнику Николаю I, долго ходили вокруг него, любуясь, и вдруг затеяли спор: кто создал этот великолепный памятник? Я утверждал:

– Огюст Монферран, а кто ж ещё?!

Андрюша, лукаво улыбаясь, говорил: барон Пётр Карлович Клодт.

Подъезжает машина ПМГ (патрульная моторизированная группа. – Прим. ред.). Милиционеры, разумеется, узнали Толубеева. (Все они смотрели сериалы «Бандитский Петербург» и «Агент национальной безопасности».)

Мы объяснили, по поводу чего спорим.

– Может быть, вы знаете?

Стражи порядка тут же поспешили ретироваться.

Утром в театре мы спросили Геннадия Петровича Богачёва: кто автор памятника? И он с уверенностью сказал:

– Замысла и проекта – Монферран, а конной статуи Николая I – барон Клодт.

Тогда-то я понял: Толубеев просто разыграл меня…

Андрей знал и любил свой город. С каким восторгом он, вернувшись с записи очередной передачи «Малые музеи Петербурга», рассказывал о том, что нового увидел и узнал!

Вскоре после ухода Андрея я поднялся на колоннаду Исаакиевского собора: записывалась одна из передач цикла «Петербург. Время и место» – «На крышах Петербурга». Я думал о сценарии и вдруг услышал голос Андрея – он приглашал экскурсантов к поднебесному путешествию по Петербургу. Это было так неожиданно. И так закономерно!..

Пётр Зубарев, доктор медицинских наук:

Мы с Андрюшей и однокурсники по Военно-медицинской академии, и друзья. Его отец дружил с писателем Юрием Германом. Герман писал о военных врачах. Кто в годы нашей юности не знал романов «Дело, которому ты служишь», «Я отвечаю за всё», «Дорогой мой человек»?! В спектакле Пушкинского театра, поставленном по этой трилогии, играл папа Андрея, Юрий Толубеев. И Андрей признавался, что без влияния Германа он вряд ли бы подумал о поступлении в Военно-медицинскую академию. Поступил на факультет подготовки авиационных и космических врачей. В разговорах проскальзывало, что, может быть, таким образом сбудется его детская мечта…

Андрей был не единственный сын «своих родителей». У нас училось много детей знаменитостей, и не только театральных. ВМА – учреждение элитное, туда стремились попасть.

Благодаря Андрею у нас на комсомольских «Огоньках» выступал Юрий Владимирович. Студенты академии – народ очень театральный. Но никто из нас не пользовался возможностью достать через Андрея контрамарки. Все сами честно выстаивали очереди за билетами: чаще – в БДТ, реже – в Пушкинский театр. Чтобы попасть в Филармонию, всегда занимали очередь с вечера.

Андрей Толубеев активно участвовал в художественной самодеятельности ВМА и параллельно занимался в знаменитом Университетском театре. При этом упорно продолжал утверждать, что хочет быть военным врачом…

Когда в 1982 году я вернулся из Афганистана, Андрей стал расспрашивать. Я рассказывал – о работе госпиталей, военных медиков в боевых условиях. Медсестёр в Афган посылали часто совершенно необученных, многие – вольного поведения. И там они становились сёстрами милосердия высочайшей пробы, проявляли настоящий героизм. Толубеева очень интересовало, как война трансформирует человека. Говорил: а не написать ли сценарий?

…Я поражался работоспособности Андрея. «Жизнь заставляет», – говорил он. Мы редко отдыхали. За столько-то лет рыбачили только дважды. Для Толубеева рыбалка была не страстью, а отдыхом. Уединение. Творческому человеку необходимо уединение. Я не очень разговорчивый человек, так что во время рыбной ловли мы друг другу не мешали. Думать.

Андрей, дорогой мой человек, обратился ко мне, к сожалению, слишком поздно. Хирурги уже ничего не могли сделать. Надо отдать ему должное – он очень мужественно боролся с болезнью до последнего дня. Как врач, понимал ситуацию, но продолжал оставаться оптимистом…