«Все мы были равны»

– Когда началась война, я работала конструктором, – вспоминает Мария Михайловна. – Нас забрали в командировку на танковый завод. И вот мы приезжаем домой, а тут горят Бадаевские склады. Мне говорят: завтра в эвакуацию. Я наотрез: мол, накаталась, никуда не поеду. Тут начальник закричал: «Видите, склады горят! У нас голод!» Я говорю: «Всем голод – и мне голод».

Марии тогда было 20. Всю войну она проработала мастером на авиарембазе № 1. Изучила устройство самолёта от пропеллера до хвоста. Бывало, выдерживала смены по 38 часов без сна и отдыха. И всё-таки один раз рухнула от усталости – так прямо под самолётом и заснула.

– А стамеска воткнулась в руку. Лежу, сплю, и крови струйка тоненькая такая – откуда там крови-то было взяться…

Вся большая семья Марии Михайловны погибла. Сама же она в 21 год поседела – в одну минуту, мутным зимним днём по дороге на работу.

– Я шла мимо Летнего сада, Фонтанку пересекла. Передо мной стоят деревянные дровни. На них поперёк – голые тела. И вырезаны все мягкие места. Я прислонилась к дому и потеряла сознание. Кое-как до Литейного дошла. Когда я пришла на завод, я была вот такая белая. Были люди, которые озверели. Но были и те, кто еле-еле, чуть не ползком, шли на работу. Только бы что-то делать.

Когда началась блокада, Ларисе было 13. Мама работала в «Ленэнерго» – на казарменном положении. Очень быстро в большой коммунальной квартире на Московском проспекте маленькая Лара осталась одна – кто умер, кто эвакуировался. Тогда мама договорилась, чтобы дочку взяли в цех – учеником токаря. Это было осенью, а в марте Ларисе уже присвоили второй разряд.

– Правда, я научилась выпиливать только одну деталь – номер четыре, для мин, – говорит Лариса Сергеевна.

Работала наравне со взрослыми – по 12 часов. Потом, когда ходить на работу уже не было сил, перебрались в служебные площади на Синопской набережной. Так в цехе и жили – там топилась печурка, благо уголь был. Спали на сдвинутых стульях, иногда – сидя. Но был и большой плюс – производственная столовая. Суп из дрожжей – всё-таки горячая пища. И 250 граммов хлеба – рабочий паёк. На работу ходила пешком – мимо обледенелых трамваев и занесённых снегом тел…

А в 1943-м по вызову тёти уехали в Нальчик. Победу встретили там, а институт по специальности «фармацевт» Лариса Сергеевна окончила в Пятигорске. В Ленинград вернулась в 1951-м. 40 лет проработала на «Водоканале».

– Когда вернулись, квартиры нашей, конечно, уже не было, – вспоминает Лариса Сергеевна. – Но станция дала маме комнату – коридорная система, 17 комнат налево и направо. Я не знала, что такое няни: кто был дома, к тому и шла. Жили одной семьёй. Горе нас объединило.

Фамилия Вячеслава Петровича переводится как «дамский угодник» – так он сам любит говорить. Родители – финны, у мамы совсем небольшая примесь русской крови.

– Может, из-за этого я такой болтун, – смеётся Вячеслав Петрович. А день начала войны, несмотря на то что ему было всего четыре годика, помнит и сейчас.

– Было воскресенье, мама что-то готовила. Тут возвращается папа и говорит: «Вера, опять у тебя радио выключено! Война!»

Отца Вячеслава Петровича забрали на фронт. 12-летний брат умер от голода зимой 1942-го. А 6-летнего Славу с мамой вывезли – сначала в конц-лагерь Клога в Эстонии, потом в Финляндию, где они работали на местных помещиков.

– Ягоды собирал, в школу ходил, по морде получал, – говорит Вячеслав Петрович. – Потому что из России. Хотя когда я 1955-м вернулся, русского не помнил! 65 тысяч ингерманландцев вывезли, 58 тысяч вернулись. Мама сказала: я хоть пешком пойду. Мы потеряли много морали в воспитании. Это не только национальный вопрос, но и социальное расслоение. Ведь что такое Родина? Это камень около дома, дерево из окна, речка. Надо это беречь.

Тамара Петровна – урождённая Бартмер. Её отец Петер Оттович (Пётр Антонович на русский лад) – из старинного немецкого рода коммерсантов, его предков в Петербург привёз Пётр I. В каждом поколении, сохраняя верность традиции, кто-то из членов семьи работал в банке. Вот и отец Тамары там трудился, возглавлял один из отделов. Потому семье досталась ведомственная квартира на канале Грибоедова, 32, где сейчас находится Финансово-экономический университет. Правда, начало войны застало 20-летнюю Тамару в Харькове – на практике.

– Обратно в Ленинград нас не пускали, – рассказывает Тамара Петровна. – Но нам удалось сбежать, человек десять. Проходил какой-то эшелон с моряками, они нас спрятали, по два человека в вагоне. Довезли до Сортировочной, а там и я до дома добралась. Помню, что тогда поразило: подняла голову, а всё небо в аэростатах, его и не видно почти…

Первую блокадную зиму Тамара трудилась в госпитале – в каком, уже не помнит. Шила культи – протезы. Потом неожиданно уволили, без объяснения причин. Как потом выяснилось – по национальному признаку.

– Как-то раненый мне сказал: «Если город возьмут, ты сразу из окна кидайся», – вспоминает Тамара Петровна.

А в 1943-м ленинградцев-немцев вывезли из города. Тамара с мамой оказалась в Салехарде, работала медсестрой в детском доме. Там и встретили Победу.

Вся большая семья Фаизи Мусимовны – папа, мама, четыре девочки – жила в Ленинграде в Фонарном переулке, 14. Папа трудился дворником, мама – уборщицей.

– Старшая сестра работала на Кронверкской фабрике швеёй, – говорит она. – А я с детства очень любила шить. Сестра говорит – иди к нам, так хоть рабочую карточку получишь. Меня взяли. Сначала ленточки давали строчить, потом доверили шить бушлаты.

Фаизя Мусимовна помнит, как пережидали бомбёжки. Особенно страшно было ночью. Папа обходил дом, читал молитвы по-татарски, чтобы бомба в дом не попала. Не попала… Помнит, как с сестрёнками везли хоронить отца на саночках на Волковское кладбище – в 1942-м. Через год эвакуировали в Молдавию. Там мама простудилась и умерла. Осиротевших девочек приютила сводная сестра мамы, забрала в Нижний Новгород. Там Фаизя Мусимовна вышла замуж – а в медовый месяц отправились в Ленинград, в товарном вагоне. Поселились в пригороде, да так и остались. А никакой вражды между национальностями никогда, говорит, не было.

– Гости всегда приходили на наши праздники и на свои приглашали. Все были равны.