«Я никогда не стала бы собой без этого города…»

Вслед за своим учителем, Георгием Александровичем Товстоноговым, Светлана Крючкова не устаёт повторять: театр должен делать людей лучше. Важно, чтобы человек выходил после спектакля с ощущением: я могу ещё жить!

Вчера народная артистка России принимала поздравления с юбилеем. «Я, скорее всего, отключу телефон, а дети напишут мне что-нибудь в Сети, – сказала она накануне журналистам. – Мои золотые, любимые, спать некогда! До 30 июня – ни минуты свободной!» Это потому, что работы много. Репетиции в БДТ нового спектакля, премьера которого состоится осенью. Творческие вечера, поездки, гастроли. 28 июня она участвует в программе, которая называется «Мы сохраним тебя, русская речь…», в Шереметевском саду. Ну а свой день рождения, как все настоящие артисты, стремится отметить на сцене. В Большом драматическом театре (которому она отдала сорок лет своей жизни!) прошёл творческий вечер Светланы Крючковой «Разное счастье нам выпадает…». Билеты на который были раскуплены ещё несколько месяцев назад.

Корреспондент «НВ», присоединяясь к поздравлениям, улучила момент и задала любимой актрисе несколько вопросов.

– Светлана Николаевна, вы много раз говорили, что вы – человек счастливый…

– Конечно! Я даже в книге написала, что искренне считаю себя счастливым человеком, что никаких претензий к судьбе у меня нет. Она подарила мне женское счастье, материнское и профессиональное. У меня было столько всего – и любили меня, и руки-ноги целовали, и на руках носили… Словом (Светлана Николаевна делает паузу и чуть понижает голос, переходя на заговорщический тон. – Прим. ред.), на пенсии будет что вспомнить! Я счастливый человек, потому что нужна детям, нужна своему внуку. Я нужна зрителям… Я два раза умирала и два раза возвращалась с того света. Когда я умерла, врач развёл руками, а тот, кого я сейчас называю своим ангелом (когда мы созваниваемся, он так и говорит в шутку: «Это я, твой ангел»), просто шёл мимо. Заведующий реанимационным отделением. Открыл дверь и вошёл. Случайно! А у меня уже сердце остановилось.

– А если бы не зашёл?! Кто-то отвлёк бы на минутку…

– Случайность! Я вообще фаталистка, верю в судьбу. Если выжила, значит, так было надо.

– Вы всегда откровенно рассказывали о своей жизни. О том, о чём другие предпочли бы промолчать.

– Я открытый человек. Говорю то, что думаю. Это, к сожалению, многим не нравится.

– Вас как-то спросили, было ли в вашей жизни то, что хочется забыть. Хотели бы вы, как в одном фантастическом фильме, нажать на кнопочку и стереть из жизни всё плохое?

– Если бы не была артисткой – обязательно. Но я артистка, я должна помнить всё – и добро, и зло. Всё, что было в моей жизни, идёт в копилку. Всё – на профессиональную мельницу.

– Ещё вы много раз говорили, что не замечаете возраста…

– Вспоминаю одну фразу из спектакля «Фантазии Фарятьева», в котором я сыграла свою первую роль в БДТ. Эмма Анатольевна Попова говорила: «Иногда ночью проснусь и думаю – господи, жизнь-то ушла! Куда?!» Она так гениально это говорила, что у меня всё замирало, но мне было 25, и я не понимала, о чём она. А вот теперь понимаю. Мы однажды сидели на репетиции, и вдруг я расхохоталась ни с того ни с сего. Наташа Тенякова спросила: «Ты чего?» А Сергей Юрьевич Юрский ответил за меня: «Это она от молодости…» Время ушло, и вот, кажется, сейчас уже не будешь так сидеть и хохотать, хотя… Гёте писал: «Дозволено лишь то, что подобает». Раньше я могла себе позволить влюбиться и не прийти на репетицию во МХАТ. А сейчас работа – главное. Когда мне пишут: «Я влюбился в вас, что мне делать?» – отвечаю: «Влюблённость – это прекрасное состояние, которое провоцирует человека на творчество. Спасибо, до свидания». Энергия, которая остаётся, вся идёт в работу. А раньше тратилась на любовь.

– Вы сейчас репетируете «Игрока» по роману Достоевского, где играете бабушку, внезапно увлёкшуюся игрой в рулетку.

– Моя бабуленька, когда выигрывает в рулетку, говорит гениальные слова: «А как ты думал, сидеть и смотреть, как вы здесь киснете, что ли?!» В ней такой заряд, она как аккумулятор! Она стремится жить, до последней минуты. Мне это понятно. Включаться в любую ситуацию, заряжать своей энергией каждого. Мне нравится моя героиня. Нравится её витальность, её невероятная жизнеспособность. Мы вообще там не говорим о возрасте, она не бабушка, а бабуленька, с ударением на последнем слоге. Так, кстати, меня мой внук называет, который живёт за границей, во франкоязычной среде.

– Как говорила Коко Шанель, возраст для женщины не главное, можно оставаться неотразимой до конца дней. Шарм…

– Какой шарм? Я о шарме не думаю. Совсем.

– Но выглядите вы прекрасно.

– Вы меня с утра не видели. Но я работаю со стилистами, потому что ко всему отношусь профессионально. А возраст… Возраст прибавляет женщине ума, если она действительно занимается совершенствованием. Нельзя останавливаться! Ахматова говорила: «Я у жизни ученица», и я могу вслед за ней повторить то же самое. Я учусь. Для меня самое интересное начинается ночью, когда, листая книги, перечитывая стихи, я вдруг совершаю такие открытия! Например, открыла для себя Мандельштама – не потому, что у него 125-летие в следующем году, а через Марину Цветаеву. Когда мы вспоминаем о нём, у нас возникает в памяти: «Мы живём, под собою не чуя страны», – и страшный его конец… А с чего начинал он, помните? «Поедем в Царское Село, свободны, веселы и пьяны! Там улыбаются уланы…» Ахматова пишет, никаких уланов в Царском Селе не было, это его фантазия. А какой он влюбчивый был! Я его ощущаю и понимаю, за что в него влюблялись. Надежда Яковлевна, его жена, с которой они познакомились позже, уже после его многочисленных романов, пишет: «Там, где ресницы, это про Осю...» И у Цветаевой то же: «И что с нею делать, отрок лукавый, певец захожий, с ресницами – нет длинней?» Ой, я могу вам столько рассказывать об этом…

– У вас с детства эта страсть к поэзии? Родители заставляли учить стихи?

– Любовь моя к поэзии получилась от одиночества, я об этом в книжке написала. Одиночество и поэзия – это не только у меня… Вот Валя Гафт стал интенсивно писать стихи – люди в старости становятся такими же одинокими, как в детстве. Я была третьим, никому не нужным ребёнком в семье. Мама любила брата, бабушка – сестру, а папа работал в органах госбезопасности, всем было не до меня. В пять лет я научилась читать – по газете. Дома у нас был книжный шкаф, как положено, а там – собрания сочинений. В шесть лет я прочитала роман Вилиса Лациса «Сын рыбака», это была моя первая книжка. А потом я стала читать всё подряд. Куприна, Чехова, Голсуорси… А в десять лет заболела. Лежала с температурой, листала томик Есенина. И вдруг посмотрела в окно – а там… «Белая берёза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром…» В Кишинёве снег довольно редко бывает. У меня была температура, горячечное состояние, печка трещала... И я влюбилась в эти строки. Я полагала, что буду заниматься филологией. Собиралась идти в университет, окончить его, потом поступить в аспирантуру и учить студентов. Когда я в Кишинёве на устном экзамене по литературе читала монолог Катерины из «Грозы», педагоги бросили всё, сидели и слушали меня.

– Светлана Николаевна, все стремятся уехать в Москву, а вы, наоборот, из Москвы, где работали во МХАТе, переехали в Петербург.

– В Ленинград.

– Не пожалели об этом?

– Когда я приехала из Москвы, мне было 25 лет. Влюбилась в оператора Юру Векслера... Я не была таким человеком, как сейчас. Это театр и Товстоногов, и та обстановка, в которой я оказалась, сделали меня такой. И, конечно, Ленинград. Я много раз говорила, что никогда не стала бы собой без этого города. Мне казалось, что по своему замесу я московская. Москва ведь жестокий город, очень жестокий, и я нахлебалась в полной мере. Здесь, по сравнению с Москвой, тихо и спокойно. Я ведь, что бы обо мне ни говорили, толкаться не умею. Если это ваше – значит, это не моё. Я никогда не лезу – дайте роль, дайте мужика… Нет-нет, ваше – берите! 

– Но вы и в Москве работаете много!

– Даже больше, чем в Петербурге. Половина Петербурга думает, что я живу в Москве. Вообще, я считаю, что надо жить на два города. Ахматова говорила, что Пастернак – это Москва, она – Ленинград, а вот Мандельштаму дано и то и другое. Надежда Яковлевна Мандельштам писала, не ручаюсь за точность цитаты, что поэт обязательно должен жить на два города, потому что иначе ему не хватит вольного воздуха. Она права. Но я патриотка своего города, я рассказываю о выдающихся людях Петербурга, Ленинграда. Пою их песни, читаю их стихи. Люблю петербургского зрителя. А на днях мне вдруг приснилось, что я уезжаю из Петербурга обратно в Москву, во МХАТ. И во сне думаю: жалко же, сорок лет в этом городе, тут Нева, Фонтанка – я на Фонтанке живу… Вот приснится же!

– У вас есть девиз в жизни?

– Сегодня – один, завтра другой.

– А сегодня какой?

– Всё будет хорошо. Tout va bien. Однажды я оказалась в городке Дьеп, в Нормандии, на фестивале воздушных змеев. Идём – солнышко, красота, и на пути вдруг попался отель, который назывался по-французски «Всё будет хорошо»! Что ещё надо? Проснулся сегодня – ноги ходят, руки работают, голова есть, никому не надо за тобой ходить, ты ни в ком не нуждаешься – и хорошо!

Люба, «Фантазии Фарятьева»

У Товстоногова есть фразы, которые я запомнила на всю жизнь. Он говорил: «Режиссура в театре – это распределение ролей». У него была гениальная художественная интуиция. В начале своей театральной карьеры я играла исключительно героинь-любовниц. Когда я переехала в Ленинград, меня вызвали к Товстоногову. Он мне говорит:

– Мне сказали, что вы хотите у меня работать.

Я:

– Ну да, конечно, кто же у вас не хочет работать?

– Я дам вам сыграть роль в экспериментальном спектакле Сергея Юрского на малой сцене. Роль школьницы.

Я встала со стула – контуры у меня, понимаете, были другие, тогда я была чуть уже, но плечи всё равно широкие, голос низкий, рост 171.

– Георгий Александрович, посмотрите на меня, я похожа на школьницу?!

– Нэт! – сказал он. – Но там такая нужна.

У автора написано: «Входит худенькая шестнадцатилетняя девочка». А я, даже если похудею сильно-сильно, всё равно буду занимать много пространства. Но он мне дал эту роль, и она стала одной из самых моих любимых.

Я выходила в короткой школьной форме с белым воротничком, руки – в карманах фартука. Нина Алексеевна Ольхина, гениальная артистка, которая играла мою маму, спрашивала:

– Любасик, что ты ешь?

Я отвечала басом:

– Ничё я не ем.

И зал лежал.

Мне было 26 лет, когда мы выпускали спектакль, и по Ленинграду прошёл слух: «Товстоногов нашёл гениальную девочку в ПТУ…»

Аксинья, «Тихий Дон»

После школьницы Товстоногов даёт мне роль 36-летней старой девы в пьесе Рустама Ибрагимбекова «Дом на песке». Бросил меня из огня да в полымя. Верил в меня, и эта степень его доверия окрыляла.

И вдруг – как гром среди ясного неба – Аксинья в «Тихом Доне», красавица, которой я никогда себя не ощущала. Но Георгий Александрович говорил: «Светланочка, поднимите руку, пожалуйста, повернитесь чуть-чуть правее, Сева, осветите ей грудь… Вот так». И сделал из меня именно ту женщину, которая была нужна.

Мне 27 лет, я боюсь, на сцене сплошь народные артисты Советского Союза, все старше меня. Григория играл гениальный Олег Борисов. Он должен был спрыгивать ко мне, я говорю: «Пусти, Гришка!» – А он: «Не пущу!» В этот момент Товстоногов требует: «Поцелуй!» Что со мной было, вы себе не представляете! А режиссёр требует: «Дольше. Дольше. Дольше. Всё!» А меня уже унесло, и я уже с другими интонациями: «Ой, Гриша, Гришенька…» Это произносилось само собой. Это была не игра…

Купавина, «Волки и овцы»

У Островского, гениального драматурга, есть всё же какие-то невыразительные персонажи. Вот такая, например, Купавина в «Волках и овцах». Скучная голубая героиня. Я была в шоке, когда Товстоногов дал мне эту роль. Помню, я даже заболела, у меня нейродермит начался.

Я сказала Товстоногову:

– Не могу, Георгий Александрович, иду на репетицию, а меня ноги обратно волокут! Это не моя роль! Логики понять не могу. Дайте мне второй состав!

Он посмотрел на меня и сказал:

– Какая, к чёрту, логика? У неё такая логика, что у неё нет никакой логики…

И меня осенило: «А! А я всё ищу, почему она делает то, делает это…» А она  как обезьянка-мармазетка – сказала одно, сделала другое. Эдуард Степанович Кочергин придумал замечательные декорации: в имении Купавиной везде зеркала. И она такая хорошечка, куда ни повернётся, видит себя в зеркале и ужасно себе нравится. 

Меня одели, затянули, на голову надели шляпку, два бантика, вот тут мушка и зонтик в руке. Товстоногов подсказал: после первой же реплики «Здравствуйте, Меропа Давыдовна!» – надо глупо засмеяться. И роль пошла. Покатилась. Стала чудовищно смешной. А ведь она изначально не была комедийной: откройте Островского, почитайте. В сцене с Олегом Басилашвили, когда он меня спрашивает: «Что вы подписали?» – я отвечаю, разглядывая себя в зеркале: «Не беспокойтесь. Что я подписала – там ничего нет». – «Как ничего?» – «Так, ничего. Чистый лист бумаги!» – «Вы же подписали вексель!!!» И зал заходился в смехе…

Василиса, «На дне»

Последний спектакль наш с ним был «На дне»: Стржельчик, Басилашвили, Кузнецов, Лебедев, Демич, Фрейндлих, Волкова, Лавров, Неведомский, Попова… Представляете, какой состав!

В первый раз мы собрались в кабинете, и Георгий Александрович попросил через два дня принести ему ученическую тетрадь, в которой будет написано самое главное событие в жизни каждого героя. Это значит – ты должен понимать, что для твоего героя счастье (ведь понятие о счастье у каждого разное): был ли он влюблён, в кого, ты должен знать всё про его первую любовь, обман, предательство. Товстоногов требовал, чтобы знали своего героя как самого себя! И тогда, говорил он, ты будешь абсолютно свободен на сцене.